КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ - Брэд Брекк

Но именно это мне нравилось в девках. Это был честный бизнес. Без всяких иллюзий. Никаких притворных страстей. Никакой болтовни о любви. Только секс…

Бесхитростный, иногда жестокий, но только секс. Спортивный перепихон. Если ты обладал хоть каплей воображения, то мог трахаться любым желаемым способом. В сиську. В жопу. Пальцами. По-собачьи. Языком. В глаз. С причмокиванием. В пупок. В подмышку. В ухо. И тысячами прочих вариантов.

Так казалось честнее, чем бродить из бара в бар на родине и каким-нибудь удачным вечером вешать лапшу на уши прыщавой девчушке с засосами на шее о том, какая она яркая и красивая и как сильно ты её любишь, хоть ты её знать не знаешь и даже имя её тебе неизвестно.

С девками иначе.

Ты давишь их и выжимаешь. Ни тебе подарков, ни игр, ни болтовни – всякой такой чепухи. Здорово и просто. Как деловая сделка. Вкатываешься, накатываешься, скатываешься и выкатываешься. Примерно так. Чудная механика. Они получали, что хотели. Мы получали, за что платили.

Что могло быть лучше?

Один быстренький, летучий трах : 300 пиастров за мандушку, которая меньше, чем дырка от благотворительного пончика. Девки лежали смирные, как манекены, и ложиться с ними в койку – всё равно что лечь с замороженной треской. Ни движений. Ни страсти. Ни тебе поболтать. Ни тебе покричать. Одна лишь щель, как парковочный автомат у магазина, да три минуты за кусок задницы – "трах-бах-кончил-ах!". Сунул-вынул – и привет…

Беда только в том, что секс с проститутками-подростками и взросление в публичных домах Вьетнама, когда ты сам ещё подросток, впоследствии коверкают тебе всю интимную жизнь.

Американкам подавай ухаживания и нежности, мы же не знали, что ещё можно предложить женщине, кроме своего пениса, твёрдого, как леденец.

Мы недалеко ушли от животных. Не знали, как любить и заниматься любовью. Всему этому нам предстояло учиться. Но чтобы этому научиться, следовало забыть, как мы занимались любовью раньше. И если рядом не было любящей, терпеливой, готовой прийти на помощь женщины, то возникали проблемы – уж проблемы так проблемы, поверь.

У многих из нас возникали проблемы.

У нас, у чокнутых до предела возможного, особенно если приходилось пристреливать девку после секса с ней. Или беременную. Или ребёнка.

Мы возвращались домой с тяжким грузом на душе. И неоткуда было ждать помощи. Мы сами несли свой крест…

Было темно, и я был пьян. В конце улицы я налетел на скамейку и зашиб ногу, оставив на деревянном сиденье часть своей плоти. Но боли не почувствовал : я поднялся и побежал дальше.

Через несколько минут мой взгляд упал на брюки. Они были в крови.

– Билли! – воскликнул я, – посмотри на меня…я ранен…мокрый от крови, словно обоссался.

– Не повезло тебе! – засмеялся Билли. – За ранение в публичном доме "Пурпурным сердцем" не награждают.

ГЛАВА 24. "ЖЁЛТЫЙ, КАК ЛУНА НАД ЯМАЙКОЙ"

"Нельзя победить в войне, равно как нельзя справиться с землетрясением".

– Жанетт Рэнкин, американская суфражистка и

политический деятель, "Первая леди Конгресса"

Однажды вечером Билли, наш писарь Дэнни Цейс и я отправились в увольнение в Сайгон, а вернулись уже после объявления комендантского часа, так что военная полиция тотчас же доложила об этом командиру. Майор Либерти не стал наказывать нас по 15-ой статье. Он знал, что мы с Билли не учимся на своих ошибках. Кроме того, мы и так уже были разжалованы до самых что ни есть рядовых. Потому на другой день он доложил о нашем поведении майору Джорджу Ганну, 41-летнему мормону из Огдена, штат Юта, одному из пяти наших офицеров по связям с прессой.

Тощего майор Ганна, служаку до кончиков ногтей, мы за глаза нежно называли "майор Бум-Бум" за его ВУС* артиллериста. Шести футов и шести дюймов росту, он смахивал на бывшую баскетбольную звезду. Я представил, как он серет коричнево-оливковыми какашками, а при ранении истекает кровью цвета хаки, делая маленькие аккуратные лужицы. Старый солдат, майор действовал строго по уставу, поэтому неудивительно, что за нашу глупость нам грозило наказание.

О, сколько ж ему ещё предстояло познать. И мы с Билли будем его наставниками…

В тот вечер он приказал мастер-сержанту Уолдо Харкинсу, старшему специалисту по связям с прессой, покрасить стены в его кабинете в жёлтый цвет.

Толстый и лысый коротышка Харкинс часто рассказывал о своём доме в Бингхэмптоне, штат Нью-Йорк, о замечательных пирогах с изюмом и тыквенным мороженым, которые готовила его жена Хэтти. Со здоровым чувством юмора и толстыми чёрными роговыми очками сегодня он был похож поросёнка Порки, а завтра – Элмера Фадда.

30-летний Харкинс, как и сержант Темпл, слыл закоренелым службистом и мечтал после отставки занять кресло завотдела городских новостей в "Нью-Йорк Таймс" – пописывать и редактировать написанное. Толковал, как он будет медленно, но верно карабкаться по служебной лестнице, и как только освободится уютное местечко, там и осесть, чтобы в праздности валандаться до пенсии, решая, оставлять ли запятую или вычеркнуть.

Я же видел его толстым редактором, но не в "Таймс", а в "Бингхэмптон Блэйд", который ругается с бестолковыми завотделами и делает выволочку молодым журналистам, что подшивают свои статейки в особую папку, чтобы со временем переметнуться в "Дейли Пипсквик" – листок чуть посолидней за пределами Нью-Йорка.

Я видел, как он превращается в зеленовласого тролля из отдела новостей, с дурным дыханием и жёлтыми от никотина, стёртыми до дёсен зубами, с проблемами по части выпивки, как у всех прочих, кто занимается эти делом; видел, как он стареет и становится никому не нужен, и ему мягко дают под зад корпоративной метлой и отправляют проводить остаток дней своих в "поместье престарелых кресел-качалок"*.

Мы начали красить где-то в восемь. Нам показалось, что работа пойдёт веселее, если запастись парой ящиков пива, но уж очень скоро мы наклюкались.

Мы ляпали краской на пол, а Харкинс сидел в кожаном кресле майора Бум-Бума, сосал банку за банкой, отрыгивал, пялился на нас и покрикивал, чтобы мы быстрей шевелились, потому что хотел вернуться в общагу до чарующего полуночного часа.

А мы еле двигались. Глоток пива – взмах кисти. Глоток – взмах. Вскоре мы вообще забыли, чтo майор приказал красить. Но энтузиазм пёр из всех щелей, если можно так сказать, на этом и выезжали. Билли решил, что будет лучше, если выкрасить жёлтым потолок. Нам с Цейсом мысль понравилась. Тогда Билли забрался на широкий деревянный письменный стол и начал шлёпать кистью по штукатурке над головой.

Ведёрко с краской он поставил на стол. На краску тяжело было смотреть. ЖЁЛТАЯ, КАК ЛУНА НА ЯМАЙКЕ. Ослепительная, как краска дорожных знаков, – даже при слабом освещении нельзя было не жмуриться.

Вдруг нечаянно Билли ведёрко опрокинул. Жёлтая жижа кетчупом растеклась по столу и тягуче закапала на пол, собираясь в большие лужи.

– Билли Бауэрс, как ты мог? – сказал я.

– Ха…- хрюкнул Билли.

– Посмотри, что ты, тупица, наделал! – буркнул Цейс.

– Ах, это…- опять хрюкнул Билли.

– Ты выкрасил дубовый стол Бум-Бума в лунно-жёлтый цвет, – воскликнул я, тыча в него осуждающим перстом. – Не стыдно?

– Во, блин…- хмыкнул Билли, – думаю, нет.

– Облажался ты, а моей жопе отдуваться вместе с твоей, Бауэрс, – загундел Цейс, с кистью наперевес наступая на Билли.

– Вот-вот, и майор Бум-Бум больше не будет нас любить, – добавил я.

– Неужели? Простите, ребята.

Билли снова хмыкнул, посмотрел на стол и поддел ботинком ведёрко. Оно откатилось, гремя, на край стола.

– Прекрасные полоски, СЭР! – гаркнул он, энергично салютуя в пустоту.

Подняв ведро, он перевернул его – остатки краски шмякнулись на стол толстыми плюхами – и истерично заревел, изображая майора, если б тот вдруг появился в дверях.

– А, чтоб вас, ребята, – рычал он на низкой ноте, – кажется, вы заляпали краской весь мой замечательный новенький стол. Не могли бы вы почистить его для меня?

– Билли… – сказал я, – как ты можешь передразнивать и высмеивать нашего бесстрашного командира?

Билли выронил ведёрко и так заржал, что сел на стол. И без всякого перехода перданул…

– ВА-РУМ!

И ещё раз.

– ВА-РУМ, ВА-РУМ, ВА-РУМ…

Это он умел – фейерверк в честь Дня независимости. Свалившись со стола, чуть не плача, он катался по полу и хватался за живот. И снова взорвал воздух, бзданув влажно, по-медвежьи.

– Топай домой, меняй бельё, Билли…жидковато получилось.

– Знаю, знаю… – задыхался Билли. И – треснул, выстрелил, взорвался в третий раз.

– Билли, – чертыхнулся Цейс, – хватит значит хватит! Ты гремишь громче, чем рог Гавриила. Хочешь разбудить сержанта Харкинса? Ты же знаешь, как тяжело он работает и как много ему нужно спать. Простому старому армейскому сержанту…

– О, чёрт подери, парни…

– Ага, да ты обосрался, – сказал я.