Власть без славы - Виктория Холт

– Вижу, ты не против, – ласково сказал он, по-отечески потрепав меня по плечу.

Таким я его еще не видела с тех пор, как мы с матерью оказались в изгнании.

* * *

Все изменилось – теперь я пользовалась расположением короля как его любимая дочь.

Потеря Катарины Хоуард не прошла для него бесследно. Он сильно сдал и уже не притворялся молодым, как раньше. Ноги у него страшно опухли, он мало двигался, но не отказывал себе в удовольствии хорошо поесть, а потому сильно растолстел. На его одутловатом лице едва видны были маленькие хитрые глаза и тонкие губы. Мрачный и раздражительный, он наводил ужас на придворных, но ко мне был неизменно добр.

Шпионы тут же разнесли по всем королевским дворам Европы, что здоровье английского короля ухудшилось, что его пятилетний сын – ребенок болезненный и что его дочь Мария снова в фаворе.

Вскоре французский король Франциск I бросил пробный шар, намекнув, что неплохо бы сочетать браком его сына, Шарля Орлеанского, с дочерью Генриха VIII.

Эта новость меня не обрадовала. Я уже почти примирилась с мыслью остаться старой девой. Я привыкла много читать, любила долгие прогулки на свежем воздухе, тихие беседы со своими фрейлинами. Такая несколько однообразная жизнь доставляла мне удовольствие, ведь покой можно оценить лишь тогда, когда ты был лишен его долгие годы.

А что ожидало меня при французском дворе? Нет, думала я, жизнь в тени имеет свои преимущества. Если уж выходить замуж и уезжать из Англии, то я предпочла бы быть поближе к императору. Или стать женой Реджинальда… но годы шли, и он был уже не молод.

Вся эта затея и вовсе показалась мне отвратительной, когда я узнала, что французские шпионы расспрашивали моих горничных о моих женских болезнях. Понятно, что их интересовало, не бесплодна ли будущая невеста – ведь у моей матери было много выкидышей.

Неизвестно, насколько серьезными были переговоры. Это зависело от расстановки сил на континенте: друзья так легко превращались во врагов, что брачный союз между королевскими фамилиями мог распасться еще до того, как стороны придут к окончательному решению.

Длительные торги за приданое навели меня на мысль, что мое предполагаемое замужество, знаменовавшее собой политический альянс Англии и Франции, было предупредительным жестом в сторону императора Карла. Отец предложил дать за мной приданое в двадцать тысяч крон, Франциск запросил двадцать пять. Шарль Орлеанский был не старшим, а вторым сыном короля – подчеркнула английская сторона. Неизвестно, что ответили французы, но не исключено, что выразили сомнение относительно моих прав на престол.

Торги шли долго и, похоже, безрезультатно, но мой душевный покой был нарушен. Я мечтала о семейном счастье, о детях, которых любила бы, как любила меня моя мать. А очередное безнадежное сватовство делало эту мечту все более недостижимой.

В конце концов я слегла в горячке. Врачи полагали, что мой недуг душевного свойства. Я никогда не отличалась нервозностью, однако нередко впадала в меланхолию. Жизнь, прожитая в постоянном страхе, в ожидании неминуемой гибели, пагубно отразилась на моем здоровье.

На этот раз мне было по-настоящему плохо. Из-за слабости и головокружения я не могла встать с постели, голова раскалывалась, судороги сводили мышцы.

Отец был не на шутку встревожен.

– Ты непременно должна поправиться, – говорил он. – Твой долг – быть рядом со мной вместо королевы.

Я слабо улыбнулась – мне было безразлично, какую роль отводил мне король.

Мое лечение было доверено лучшему врачу королевства – доктору Баттсу. Он знал причины моей болезни, и под его неусыпным наблюдением я начала поправляться.

– Леди Мария физически здорова, – уверял Баттс. – Если бы она могла жить спокойной, нормальной жизнью, познать радость материнства, то, готов дать руку на отсечение, ее перестали бы мучить эти головокружения и боли.

Приехал отец и сказал, что меня с нетерпением ждут во дворце.

Через неделю-другую я была совершенно здорова.

Отец был прав – на всем пути до королевского дворца люди горячо приветствовали мое появление. Их радостные возгласы музыкой отзывались в моем сердце. Хотел ли король потрафить своим подданным, всегда относившимся ко мне с любовью, или же он и вправду воспылал ко мне отцовскими чувствами, но, как бы там ни было, он не скупился на монаршие милости.

Рождество отмечали в Хэмптон Корте.

Отец лично показал мне мои покои.

Я с восторгом осматривала комнаты, а он счастливо улыбался, помолодевший, довольный, что может доставить удовольствие своей дочери.

– Ты займешь место королевы, – сказал он.

Тогда я пропустила мимо ушей пророческий смысл этих слов, приняв их за выражение отцовских чувств.

При дворе даже те, кто в былые времена не удостаивал меня взглядом, теперь стали любезными и обходительными. Мне было смешно, но приятно. Возможно, доктор Баттс прав, думала я. Мой недуг коренится в тоске и скуке.

Отец всегда и во всем не знал полумер: любовь ко мне, которой до той поры, казалось, не существовало вовсе, теперь била через край. Он осыпал меня драгоценностями, присылал на выбор изысканные наряды. Радовался, когда я хорошо выглядела. Он относился ко мне, как к любовнице, – по-моему, он просто не знал, как быть отцом.

Чапуи потирал руки от удовольствия. Потом я поняла почему: отец снова искал дружбы с императором, вступив в конфликт с Францией. А моему кузену ничто не доставило бы большего удовлетворения, чем мое приближение к трону. Он прекрасно знал о состоянии здоровья отца и Эдуарда. Последствия были вполне предсказуемы: моя мечта вернуть Англию в лоно римской церкви уже не казалась такой несбыточной.

Отец постепенно приходил в более спокойное расположение духа и снова стал устраивать при дворе пышные празднества. Правда, он уже не мог совершать в танце головокружительные пируэты, но по-прежнему был центром всех придворных забав. Окружающие делали вид, будто перед ними все тот же молодой, стройный, сильный весельчак и кутила.

Друзья и враги на континенте терялись в догадках – в чью сторону повернется английский король. И он выбрал императора. Теперь Франциск, торговавшийся из-за приданого, должно быть, кусал локти – война Англии с Францией казалась неизбежной.

Похоже, любовь ко мне отца была неподдельной.

Я понимала: да, он совершил чудовищные, непростительные вещи, но загадочная особенность его натуры была такова, что об этом забывалось, как только он одаривал тебя добрым взглядом или заражал безудержным весельем.

– Я счастлив, дочь моя, – говорил он, – что между нами снова мир. Мы с тобой оба – жертвы дьявольского колдовства. Нас хотели разъединить, но теперь, хвала Всевышнему, все позади.