История Рай-авеню - Дороти Уннак

— Что ж, разве тебе не кажется, что Люция в конечном счете пережила психологическую травму в детстве? Боже, ее мать убила своего сына-младенца, затем покончила с собой, а Люция нашла их обоих мертвыми. В каком-то смысле мать предала свою дочь, когда той было всего три года. Разве у девочки не могли возникнуть неврозы на этой почве? И они могут сохраняться до сих пор, пусть это теперь и взрослый человек.

Они сидели в небольшом кафе на углу, неподалеку от больницы Белеву. Шум — разговоры, звяканье посуды, выкрики официантов и буфетчиков — заглушал их слова: никто не слышал, о чем они говорят. Меган склонилась над столом, взяла Данте за руку, не давая ему зажечь сигарету. Одна уже дымилась в пепельнице.

— Дэнни, объясни мне одну вещь. Ее отец говорит, что Люция верит, будто мать умерла от сердечного приступа после рождения близнецов. Он говорит, что она не знает, как было на самом деле.

Он покачал головой:

— Она не помнит, но слышала всякие разговоры. От тетей, двоюродных братьев и сестер. И кое-что знает.

— Отец никогда не говорил с ней про то, что случилось? Она никогда не спрашивала его об этом?

— Отец запретил упоминание имени матери. Все ее фотографии были уничтожены. Он только объяснил, что мать умерла, когда дочери было три года, и поскольку ему очень тяжело вспоминать все это, он не хочет говорить о ней. Старик страшно побледнел, когда рассказывал мне эту историю. И я никогда еще не видел такой ненависти ни в чьих глазах, — с минуту он смотрел на свои руки. — Черт возьми, эта женщина убила его единственного сына, оставила дочь сиротой, а его — вдовцом.

— Разве Люция не чувствует ту ненависть, которую отец испытывает по отношению к матери? Я хочу сказать, что одно дело придумывать версию о сердечном приступе, а другое — запрещать упоминать имя этой женщины.

— Она росла с мыслью, что ее мать несет какую-то ответственность за смерть близнецов. Сыновей ее отца. Она поняла из разговоров тетушек, что мать сошла с ума сразу же после родов. Она была безумна до такой степени, что могла убить близнецов и оставить ее сиротой. Так что она чувствует… я думаю… а, черт, я не знаю, что думать.

— Она считает, что если у нее родится ребенок, то она может сойти с ума. Может покончить с собой и нанести вред ребенку.

— Меган, я хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Люция-Бианка — замечательная женщина. Она понимает, что мыслит нелогично. Она знает это. Но…

— Интеллект и чувства — две разные вещи, Дэнни.

— Тут есть кое-что еще. Она говорит, что чувствует, будто что-то еще случилось в тот день. В день, когда, ей говорят, она нашла мать и младенца. Она не помнит, но ей кажется. Черт, как же она может помнить? Ей было всего три года.

— Она помнит подсознательно, Дэнни. И Люция достаточно умна, чтобы знать это. Достаточно ли она сильна духом, чтобы узнать правду?

— Меган, если мы не решим эту проблему, я просто не знаю что делать. Так продолжаться не может Это безумие.

Она взяла у него из руки сигарету, которую он хотел прикурить.

— Прекрати, пожалуйста. Я бросила курить и не выношу запах табака. Кроме того, мне нестерпимо хочется схватить бычок и затянуться, — она крепко пожала его руку и глубоко вздохнула. — Хорошо, Дэнни, давай займемся этим. Но запомни одну вещь — все должно оставаться между Люцией и мной. Я врач — она пациент. Не спрашивай меня ни о чем И я не даю никаких гарантий, договорились?

Он в свою очередь пожал ее руку:

— О Боже, Меган, спасибо.

Она допила свой кофе и сделала над собой усилие, чтобы опять не взять Данте за руку.

«О, Меган, спасибо тебе за то, что ты пытаешься помочь мне. Придурок. Чертов придурок. Почему ты не мог дождаться меня?»

* * *

Они встречались пять раз в небольшой приемной комнате Меган. Это была пустая белая комната с муниципальной мебелью, за исключением старой кожаной кушетки, которую Меган купила в комиссионном магазине, двух кресел, подаренных ей отцом, и настольной лампы.

Сначала Люция-Бианка не хотела ложиться на кушетку.

— Как в кино, — сказала она, улыбаясь.

Но наконец, во время третьего сеанса, она легла и уставилась в потолок. Заговорила о том, что ненавидит свою мать.

— Как она могла оставить меня сиротой? Боже, я ведь помню, что она была нежной, любящей женщиной. Мой отец был… он холодный человек. Он никому ничего не прощает. Как она могла оставить меня наедине с ним? Он больше не женился. Боже, иногда он так странно смотрел на меня. Как если бы смотрел на нее. Потому что я похожа на нее. Но с другой стороны, он всегда любил меня, по-своему.

— Вы говорили мне, что он окружал вас любовью. С вами были ваши тетушки и кузины.

— Но, Боже, как отец ненавидит ее. Нам не разрешалось упоминать ее имя. Однажды я попросила показать мне ее фотографию. Похожа ли я на нее? Господи, его лицо исказилось. «Никогда не спрашивай меня об этом. Ты совсем не похожа на нее. Больше мы никогда не будем говорить на эту тему».

— Вы этого боитесь? Того, что вы похожи на нее? Вы боитесь, что можете убить ребенка? Или, может быть, боитесь того, что покончите жизнь самоубийством и оставите вашего ребенка сиротой?

Люция-Бианка разрыдалась. У нее перехватило дыхание.

— О Боже, как она могла пойти на это? Как могла она убить младенца? Как она могла покинуть меня?

— Будьте взрослой и подумайте, Люция. Вы говорили мне, что читали о депрессивных состояниях. Не многие врачи это признают, но депрессия — это медицинский факт. Вы должны понять, что депрессия вашей матери была обусловлена гибелью одного из близнецов. Подумайте об этом как взрослый человек, а не как обиженный ребенок.

— Вы думаете, я не понимаю? Боже, умом я все сознаю. Она заболела из-за смерти первого ребенка. Но тут есть что-то, чего я не могу понять.

— В чем же дело?

Люция-Бианка села на кушетку, повернулась лицом к Меган:

— Казалось, она начала справляться с шоком от утраты ребенка. Моя тетя сказала мне об этом. Она начала обращать внимание на второго младенца. И стала вновь заниматься мною, играть со мной, причесывать меня, баловаться со мной. Это было через два месяца после ее родов, и она проявляла к ребенку все больший и больший интерес. Она держала его на руках, пела ему… Боже, я помню это, она пела ему. И мне. Она пела какие-то итальянские колыбельные песенки. Я помню это…

— Вы помните день, когда все случилось? Данте сказал мне, что вы были на прогулке с вашей няней. Вы вернулись домой из парка и побежали в комнату матери, а потом в ванную и…

Люция вновь легла и покачала головой:

— Нет. Мне об этом говорили, но сама я ничего не помню. Но что-то произошло в то утро. Как я могу помнить, ведь я сама была младенцем?

— Но вы были там, и это отложилось в вашей памяти. Может быть, попробуете вспомнить, Люция? Попробовать ведь можно.

— Что вы имеете в виду? Как я могу сделать это?

Меган встала, опустила шторы, притушила лампу.

— Что, если мы применим технику расслабления? Это можно сделать только с вашего согласия. Может быть довольно болезненно.

— Вы имеете в виду гипноз?

— Что-то вроде. Но вы будете в полном сознании. Однако впадете в состояние полной релаксации и будете вспоминать прошлое. Оно — внутри вас. Теперь вы посмотрите на все это глазами взрослого человека, а не ребенка. Хотя сначала отчетливо вспомните свои детские переживания. Это может быть тяжело. Вы согласны?

Люция вздохнула:

— Боже, ничего не может быть тяжелее того, что я делаю с Данте. Ради него я должна как-то разобраться со всем этим.

— Нет, — сказала Меган. — Вы должны разобраться со всем этим ради самой себя. Чтобы выздороветь. Вы говорите, что помните что-то. Давайте же вернемся в прошлое и попробуем разобраться.

Путем расслабляющих процедур Меган спокойно и ненавязчиво возвращала женщину в прошлое. Они вспоминали ее детство, день рождения, когда ей исполнилось пять лет, золотистые и серебристые воздушные шарики, друзей, двоюродных братьев и сестер, тетей, дядей, ее отца, преподносящего ей подарки, завернутые в золотую и серебряную бумагу. Дети поют для нее, ее тетя той ночью, когда она после дня рождения, возбужденная, легла в кровать, пела ей итальянскую колыбельную песню, чтобы успокоить ее.

Люция начала тихо напевать. Это была песня о матери и ребенке, о лунном свете и звездах, о легком ветерке и об ангеле, который смотрит на дитя.

По мере того как она пела, ее голос становился все тоньше и тоньше, пока не стал голосом маленького ребенка, который с трудом произносит слова. А потом стал сильным: она запела голосом своей матери.

Потом раздался голос маленькой девочки: «Спой еще, мама».

Казалось, она слушала и улыбалась.

Меган спросила:

— Где вы, Люция? В какой комнате?

— В детской. Она поет мне, потому что любит меня. Младенец спит. Мама любит меня, а не только того младенца. Она любит и меня тоже.