Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета - Евгения Волункова

у меня все хорошо».

На следующий день мы долго идем на веслах к острову, с которого можно позвонить — нужно заказать билеты на поезд. Рулевым дядя Саша.

— А я же, знаете, в Питере в университет когда-то поступил. Конкурс был большой, а я прошел. И не поехал.

— А почему?

— Так это... пьянка.

— Пожалели, что не поехали учиться?

— Так, а чего? Да не-е.

— Вам нравится ваша жизнь?

— Да.

— Что, вот, прям все устраивает?

— Да по хуй все. Посмотрите, какая радуга! Двойная!

ФИЛОСОФИЯ, КОТОРОЙ НЕТ

Про этот материал я очень люблю рассказывать, потому что мы с фотографом Мишей Доможиловым собрали в процессе работы все мыслимые приключения. А еще я приняла писательский вызов, потому что на месте первоначальная идея статьи растворилась.

Написать про Николая Тухкала я хотела так же долго, как и про Людмилу Рынцину, жену смотрителя маяка. С отшельником мы познакомились случайно, когда я собирала информацию о жизни людей в поселке Калевала. Мои герои, Светлана и Сергей, предложили сгонять на снегоходах к «местной достопримечательности» — затворнику, последнему лопарю (но это не точно), Коле Тухкала, которому они иногда возят продукты. И вот мы съездили, я увидела весь этот отшельнический быт, послушала веселые байки Николая и решила, что когда-нибудь обязательно вернусь. И через восемь лет созрела.

Я бы ни за что не смогла организовать эту поездку, если бы не нашла в соцсетях внучку Николая Катю, живущую в Калевале. Она пообещала договориться с дедом о нашем приезде, когда тот придет в поселок за пенсией. Договорилась, и вот мы приехали. План был такой: идем через лес к Лосиной протоке, а там уже стоит лодка, а в лодке — гостеприимный Тухкала, который отвезет нас на другой берег к себе домой. Но все пошло не так.

Когда стало ясно, что Тухкала напился и забыл про нас, мы решили самостоятельно добраться до протоки и углубились в лес. Через несколько метров мои красные «конверсы» утопли в болоте. А еще через несколько я провалилась по колено в холодную воду, невидимую подо мхом. Все три часа я шлепала по лесу с мокрыми ногами, при каждом шаге из кед выливалась мутная водичка. К такому жизнь меня не готовила, и я, под справедливые замечания Миши о том, что в лес одеваться надо было как-то получше, приуныла. Было тепло, но мокрые ноги немели, и уже через час я поняла, что наверняка заболею. Когда полил дождик, а мы все еще не дошли до берега протоки, стало совсем грустно.

Ночевку в заброшенной избе я до сих пор вспоминаю с содроганием сердца. И со смехом. В единственной комнате был стол, дырявая буржуйка и нары с отсыревшим бельем. Когда я встряхнула матрас, из-под него на пол высыпались жуки. Но мы были очень рады. И орали на весь лес, когда обнаружили печку, дрова и ржавый чайник. Целый час мы пытались растопить печь. И когда получилось, было уже не важно, что изо всех дыр валит дым, которым придется всю ночь дышать. Огонь горел, становилось тепло, и я смогла просушить кеды и одежду. Мы порезали хлеб и колбасу, которые взяли с собой, заварили чай, забрались с ногами на нары и, выдохнув, уставились в окно. Дождь все еще барабанил по крыше, которая, о чудо, не протекала. Я не помню, как уснула, но спала очень крепко, как дома.

Утром мы вылезли на солнышко и снова пошли на берег протоки. Катя сказала: «Я просто сейчас туда поплыву и отвяжу лодку». Что?! Хотя протока и не широкая, но течение сильное. Вода ледяная. Куда ты поплывешь, Катя? Но Катя была неумолима. Оставив нам свои вещи, она закатала штаны по колено и вошла в воду. До середины протока была довольно мелкая, вода едва доходила Кате до поясницы. Потом дно резко оборвалось, Катя раскинула руки и собралась плыть. И вдруг на том берегу показался человек, который закричал и замахал руками. Погрузив нас в лодку, Саша объяснил, что Коля вернулся пьяный под утро и еще спит. А он тут с ним живет. «Ничего себе отшельник!» — подумала я.

Николай покачивался, был помят, но весел. И следующие два дня я пыталась вытащить из него то, что очень хотела найти, но чего в нем не было: философию отшельнической жизни и трепетное, глубокое отношение к природе. Вместо того чтобы делиться мудростью, приобретенной им за время жизни в лесу, Тухкала пил отвратительную самодельную настойку. А вместо духоподъемных сентенций об уединении травил махровые анекдоты, над которыми искренне смеялся. Я заходила с разных сторон, но все было впустую. Жизнь, которую вел Николай, не была отшельнической в духовном понимании. И глубины, которая, как я себе навоображала, должна быть в отшельнике, просто не было. И философии не было. И одиночества не было, ведь был Саша, были туристы, с которыми лопарь иногда бухал, было село, в которое он ездил за деньгами. Но что-то должно было быть. Зачем-то он жил в этой глуши, хотя мог бы не жить. Зачем-то терпел всю эту грязь (за стол отшельника, заляпанный жирными пятнами, усыпанный крошками и заваленный пыльным барахлом, было противно садиться), все эти неудобства, которые нас, городских, очень стесняли.

На самом деле я люблю такие трудности. Когда прямо на месте тебе приходится все начинать с нуля, искать новую идею, зерно, выстраивать историю, которая не выстраивается. Понимая и принимая этот вызов, я не впадаю в отчаяние и истерику. Мне просто нужно решить эту задачу, пройти квест. И тем сильнее ликование, когда изворачиваешься, находишь, и все получается.

Там, на месте, я так ничего и не поняла. Мы уезжали в недоумении, и я очень завидовала Мише, который, пусть и не проникся Николаем, но поснимал его и его быт, и через два дня уже пришлет в редакцию снимки. А что делать мне? О чем писать? Через несколько дней, так ничего и не придумав, я честно написала редактору, что не знаю, что делать с отшельником, потому что темы нет. И наверное, лучше не писать вообще, если не понимаешь, о чем.

Если бы герой хотя бы двигался, что-то делал, можно было бы что-то выжать. А так...

Действие, движение имеет большое значение для истории — так Валерий Панюшкин[20] учил нас, когда еще был главным редактором «Таких дел». А сейчас рассказывает об этом на курсах по сторителлингу. Важно, чтобы у героя