МОРСКОЙ ЯСТРЕБ - Рафаэль Сабатини

— Закон Пророка запрещает осквернять хлеб и мясо прикосновением ножа. Бог наделил вас руками, вот и обходитесь ими.

— Вы, кажется, издеваетесь надо мной, говоря о Пророке и его законах? Какое мне до них дело? Уж если меня заставляют есть, то я буду есть по-христиански, а не как языческая собака.

Оливер не спеша вытащил из-за пояса кинжал с богато изукрашенной рукоятью и осторожно бросил его на диван рядом с Розамундой, всем своим видом показывая, что уступает ей.

— Тогда попробуйте вот этим.

Судорожно вздохнув, Розамунда порывисто схватила кинжал.

— Наконец-то мне есть за что благодарить вас, — проговорила она и поднесла остриё кинжала к груди.

Оливер молниеносно упал на одно колено, схватил Розамунду за запястье и так стиснул его, что пальцы её разжались.

— И вы действительно предположили, будто я поверил вам? Решили, что ваша неожиданная уступчивость обманула меня? Когда же вы наконец поймёте, что я отнюдь не глупец? Я дал вам кинжал, чтобы испытать вас.

— В таком случае теперь вам известны мои намерения.

— Заранее предупреждённый — заранее вооружённый.

Если бы не нескрываемое презрение, горевшее в глазах Розамунды, то взгляд, каким она наградила сэра Оливера, мог бы показаться насмешливым.

— Разве так трудно, — спросила она, — оборвать нить жизни? Разве нож — единственное орудие смерти? Вы похваляетесь тем, что вы — мой господин, а я — ваша раба; что, купив меня на базаре, вы властны распоряжаться моим телом и душой. Пустая похвальба! Вы можете связать и заточить в темницу моё тело, но душу мою… Уверяю вас: ваша сделка не удалась! Вы мните, будто властны над жизнью и смертью. Ложь! Только смерть вам подвластна.

На лестнице послышались быстрые шаги, и, прежде чем Оливер успел сообразить, как ответить Розамунде, перед ним вырос Али. Он принёс поразительное известие. Какая-то женщина просила разрешения поговорить с Сакр аль-Баром.

— Женщина? — Оливер нахмурился. — Назарейская женщина?

— Нет, господин, мусульманка, — последовал ошеломляющий ответ.

— Мусульманка? Здесь? Это невозможно!

Корсар ещё не договорил, как на террасу, словно тень, проскользнула женщина, с головы до пят одетая в чёрное. Длинная чадра, словно мантия, скрывала очертания её фигуры.

Разгневанный Али резко повернулся к незваной гостье.

— Разве не велел я тебе дожидаться внизу, о дочь стыда? — обрушился он на неё. — Она последовала за мной, господин, чтобы пробраться к тебе. Прикажешь увести её?

— Нет, оставь нас. — И Сакр аль-Бар жестом отослал Али.

Что-то неуловимое в неподвижной фигуре в чёрном привлекло внимание корсара и вызвало его подозрения. Непонятно почему, но он вдруг вспомнил Аюб аль-Самина и соперничество, разгоревшееся на базаре вокруг Розамунды. Он молча ждал, когда вошедшая заговорит. Та, в свою очередь, стояла всё так же неподвижно, пока шаги Али не замерли в отдалении. Тогда с неподражаемой дерзостью и безрассудством, выдававшими её европейское происхождение и, следовательно, нетерпимость к ограничениям, налагаемым мусульманскими обычаями на представительниц её пола, незнакомка сделала, то, на что никогда бы не осмелилась истинная правоверная. Она откинула длинную чёрную чадру, и Сакр аль-Бар увидел бледное лицо и томные глаза Фензиле.

Иного он и не ожидал, однако, увидев это лицо открытым, отступил на шаг.

— Фензиле! — воскликнул он. — Что за безумие!

Заявив о себе столь эффектным образом, Фензиле спокойно накинула чадру и вновь обрела вид, приличествующий мусульманке.

— Прийти сюда, в мой дом! — недовольно продолжал Сакр аль-Бар. — Что будет с тобой и со мной, если весть об этом дойдёт до твоего господина? Уходи, женщина, немедленно уходи! — приказал он.

— Если ты сам ему не расскажешь, то можно не бояться, что он узнает о моём приходе к тебе, — ответила Фензиле. — А перед тобой мне не в чем оправдываться, если только ты помнишь, что, подобно тебе, я не родилась мусульманкой.

— Но Алжир — не твоя родная Сицилия, и кем бы ты ни родилась, неплохо бы помнить и то, кем ты стала.

Корсар принялся пространно объяснять Фензиле, как далеко зашло её безрассудство, но та остановила поток его красноречия.

— Твои пустые слова только задерживают меня.

— Тогда, во имя Аллаха, приступай к делу и скорее уходи отсюда.

Повинуясь требованию Сакр аль-Бара, Фензиле показала рукой на Розамунду.

— Моё дело касается этой невольницы, — сказала она. — Сегодня я посылала Аюба на базар купить её для меня.

— Я так и предполагал, — заметил Сакр аль-Бар.

— Но она, кажется, приглянулась тебе, и этот глупец ушёл ни с чем.

— Дальше!

— Не уступишь ли ты её мне за ту цену, в какую она тебе обошлась? — Голос Фензиле слегка дрожал от волнения.

— Мне больно отказывать тебе, о Фензиле, но она не продаётся.

— Ах, не спеши, — умоляюще проговорила сицилийка. — Цена, заплаченная тобой, высока, гораздо выше той, которую, по моим сведениям, когда-либо платили за невольницу, как бы прекрасна она ни была. И всё же я очень хочу купить её. Это мой каприз, а я не люблю, когда мешают исполнению моих капризов. Ради своей прихоти я заплачу три тысячи филипиков.

Оливер смотрел на Фензиле и думал, какие дьявольские козни замышляет она, какую цель преследует.

— Ты заплатишь три тысячи филипиков, — с расстановкой проговорил он и неожиданно резко спросил: — А зачем?

— Исполнить каприз, ублажить прихоть.

— А в чём состоит столь дорогой каприз? — поинтересовался он.

— В желании владеть этой невольницей, — уклончиво ответила Фензиле.

— Для чего?

Терпение корсара не уступало его упорству.

— Ты задаёшь слишком много вопросов! — воскликнула Фензиле, метнув на него злобный взгляд.

Сакр аль-Бар пожал плечами и улыбнулся:

— И получаю слишком мало ответов.

Фензиле подбоченилась и пристально посмотрела на корсара. Сквозь чадру он уловил блеск её глаз и про себя проклял покрывало, мешавшее ему видеть выражение её лица, что давало его собеседнице известное преимущество.

— Одним словом, Оливер-рейс, — проговорила она, — продашь ты её за три тысячи филипиков?

— Одним словом — нет, — ответил тот.

— Нет? Даже за три тысячи филипиков?

В голосе Фензиле звучало удивление, и Оливер подумал — искреннее оно или наигранное?

— Даже за тридцать тысяч, — ответил он. — Она моя, и я не уступлю её. А теперь я прошу тебя уйти. Оставаясь здесь, ты навлекаешь беду на нас обоих.

Наступила короткая пауза. За время разговора никто из них не обратил внимания, с каким интересом смотрит на них Розамунда. Ни Оливер, ни Фензиле не подозревали, что, зная французский, она поняла большую часть из того, о чём они говорили на лингва-франка.