Черные холмы - Дэн Симмонс

Разные племена и разные языки, если верить Кудрявому, хотя верховодит всем племя, которое говорит на каком-то — как это слышится Паха Сапе — языке, который называется «глистный», это как Сидящий Бык и лакота верховодили над шайенна на Сочной Траве. Но здесь есть и пожиратели жирных кусков в синих мундирах, принадлежащие племенам (и говорящие на их языке), которые имеют и другие названия — «дай чайник», «из пальца», «ил и танцы», и еще племя, которое зовется «ниггеры».

Паха Сапа увидел людей из племени ниггеров, когда этим вечером их отряд присоединился к группировке Крука, и, рассматривая солдат с коричневой и даже черной кожей, с густыми волосами, вспомнил чернокожего разведчика вазикуна по имени Сосок, которого Сидящий Бык называл своим другом. И он помнит, что, несмотря на покровительство, которое Сидящий Бык оказывал раненому и медленно умирающему Соску на Сочной Траве в Луну созревающих ягод всего два месяца назад, женщина-хункпапа по имени Орлиная Одежда пристрелила этого черного бледнолицего.

Но Соска уважали в деревнях лакота, и уважали, полагает Паха Сапа, как разведчика Длинного Волоса и пожирателей жирных кусков. Поэтому мальчику вдвойне труднее понять, почему он только что видел, как некоторые из кавалеристов и пехотинцев вазичу унижали и оскорбляли тех немногих солдат-бизонов[84] из племени ниггеров, что здесь есть. Уж наверняка любой человек с такой черной кожей и густыми курчавыми волосами, которые так похожи на мелкие завитки жестких волос благородных бизонов — татанка, должен считаться вакан, священным, даже для этих дикарей, пожирателей жирных кусков. Неужели они не признают необычное частью Тайны, а потому священным? Неужели пожиратели жирных кусков настолько не понимают Вселенную, что не считают саму черноту — паху — предвестницей святости, как Черные холмы на юге от них, сгрудившихся здесь, под дождем.

Голова у Паха Сапы болит.

Но он гонит от себя сон. Напротив, он убирает те барьеры, которые удерживал две прошедшие недели, пытаясь не дать потоку воспоминаний Т’ашунка Витко слиться с несколькими годами его собственных воспоминаний.

Неистовые мысли, эмоции и воспоминания Шального Коня грозили поглотить мальчика и грозят сделать это сейчас. Но ему необходимо заглянуть в них. И какие-то последствия удара по голове и раны руки (а может, что-то, оставшееся после жуткого видения каменных голов и гигантов вазичу, возникших из Черных холмов) облегчили ему задачу — он продирается сквозь торосы, наносы и трясину воспоминаний Т’ашунка Витко о его юных годах вперед, менее чем на год, к пятому сентября, Луне пожухлых листьев в следующем году, когда Шальной Конь будет убит при попытке сдаться генералу Круку и агентству Красного Облака.

Паха Сапа почему-то думает, что где-то в этом потоке темных мыслей, ненависти и торжества, в который слились путаные мысли и воспоминания о будущем Шального Коня в тот момент, когда военный вождь прикоснулся к Паха Сапе, есть ответ на вопрос, не дающий мальчику покоя.

Как мучительно позволить себе утонуть в воспоминаниях Шального Коня даже под ночным дождем, в котором тоже можно утонуть. Паха Сапа прислоняется к колесу фургона и выблевывает проглоченные кусочки галеты. Теперь его желудок настолько пуст, думает Паха Сапа, что можно почувствовать, как пупок скребется о хребет.

Сначала лица и имена, на которые нужно взглянуть и отмести в сторону, — так человек протискивается, работая локтями, через толпу. Другие вожди, акисита — Маленький Большой Человек, Лягающийся Медведь, Пес. Отец Шального Коня, который теперь зовется Червем (Паха Сапа вспоминает надежного коня Сильно Хромает, убитого пулями и стрелами кроу, — еще одно его, Паха Сапы, поражение). Вожди, которых знал Шальной Конь, мальчику известны только некоторые из них — Человек, Который Боится Своего Коня, сам Красное Облако, Красная Собака, Одинокий Медведь, Высокий Хребет.

Последнее имя тянет за собой другие имена, связанные в путаных воспоминаниях Шального Коня с его утратой, — Женщина Гремучего Одеяла, Одинокий Медведь, Молодой Маленький Ястреб и, самое главное, Они Боятся Ее.

Паха Сапа молча плачет, его слезы смешиваются со струями дождя и уносятся ими, но плачет не о собственной утрате, не о страшном видении или смерти Женщины Три Бизона, Косы Ворона, Громкоголосого Ястреба, Сердитого Барсука и других, чьи тела опознал он в этот день, и не о почти верной гибели его любимого тункашилы Сильно Хромает, но о женщине Они Боятся Ее и обо всех тех, чью смерть пережил Шальной Конь.

Паха Сапа уже не в первый раз видит, как это трудно — быть мужчиной.

Он трясет головой, чтобы прогнать воспоминания об изнасилованиях и похоти, о ярости взрослого мужчины, о ноже, который вспарывает животы и перерезает глотки. Он не останавливается на самодовольных воспоминаниях Шального Коня, когда тот совершает деяние славы или скачет, раскинув руки, сквозь стреляющие шеренги кавалерии и пеших солдат вазичу.

Но Паха Сапа теперь как раз перебирает громадную тугую кипу эмоционально заряженных боевых воспоминаний Т’ашунка Витко.

Он ищет в них собственную смерть в ближайшие часы и дни, ищет, как Шальной Конь убивает мальчика, разозлившего его в деревне всего несколько недель назад. Не найдя этого, он обшаривает воспоминания Шального Коня о сражениях с пожирателями жирных кусков — столько сражений, столько вскриков «Хокахей!», столько возглавляемых Шальным Конем атак на стреляющие ружья и синие мундиры — и наконец находит воспоминания о засаде на кавалерию вазичу, которую устроил Шальной Конь со своими людьми в холмах где-то к востоку и чуть к северу от этого места, о том, как падают синие мундиры, вероятно кавалеристы Крука… Один из убитых и падающих синих мундиров в памяти Шального Коня вполне может быть Паха Сапой.

Утром они поднимаются еще до серого рассвета, — все кашляют, все замерзли, все трясут промокшие одеяла, пончо и накидки, — и пока некоторые готовят кофе, а другие едят оставшиеся галеты, Кудрявый и три разведчика кроу жуют лишь холодные галеты. Паха Сапе они ничего не предлагают, и мальчик понимает, что они хотят извести его голодом.

Он чувствует неудобную тяжесть револьвера у себя на поясе и молится пращурам, чтобы они послали ему патроны… но в глубине души он знает, что пращуры больше не слушают его. Может быть, они замкнули слух, и молитвы всех вольных людей природы теперь не доходят до них.

— Кудрявый, я точно знаю, где сейчас Шальной Конь и его люди.

Старый уродливый кроу повторяет это на своем уродливом языке, другие разведчики смеются. Кудрявый сплевывает в грязь. Он протирает ружье длинной красной тряпкой, которую каким-то образом сумел сохранить сухой, несмотря на дождь, шедший всю ночь.

— Ты нам говно говоришь, Биле… Мальчик из грязи и воды.

— Нет. Я знаю, где прячется Шальной Конь со своими четырьмя сотнями воинов. Это не больше чем в трех часах езды отсюда.

Старый кроу не переводит это своим соплеменникам, а просто смотрит на Паха Сапу черными выпученными глазами, похожими на глаза мертвеца.

— Откуда ты можешь знать?

— Я видел его там. Я был там с ним. Все в нашем роду знают, что это то самое место, откуда Т’ашунка Витко убивает врагов из засады. Кроу, пауни, шошони, пайюта, шайенна, черноногих… даже вазичу, когда они делают глупость и преследуют его там. А вы… генерал Крук… почти что уже дошли до этого места.

— Скажи мне, Биле, где это, и Три Долгоносика или Часто Отрезает Носы дадут тебе галету, которую приберегли.

Паха Сапа трясет головой. От этого движения его чуть не рвет, сознание мутится. Голова у него по-прежнему болит, а в животе пусто. Но говорить он может.

— Нет. Я точно знаю, где Шальной Конь сегодня утром. Где он поджидает генерала Крука и всех нас. Шальной Конь и самые главные его военные вожди — Пес, Храбрый Волк, Носит Олений Чепец, даже Лягающийся Медведь. Но я тебе не скажу. Я скажу Круку через тебя.

Кудрявый щурится, глядя на него. Проходит долгое мгновение. Дождь продолжается. Длинные волосы старого кроу так промокли, что на них желтыми сгустками выступают капли медвежьего жира.

Наконец кроу запрыгивает в седло, выхватывает поводья вялой лошади Паха Сапы из рук Пьет-из-Копыта и рычит на своем женском языке:

— Садись на лошадь. Езжай за мной. Если ты соврешь генералу и назовешь не то место, где прячется Шальной Конь, то я своими руками перережу тебе горло, сниму твой скальп и отрежу яйца. И ты на это будешь смотреть, Водяной Мальчик.

Паха Сапа никогда не обращал особого внимания на отдельных вазичу, кроме черных; они все были для него на одно лицо. И, говоря по правде, большинство вазикунов, которых он видел, были мертвы.

Но лицо генерала Джорджа Крука (полное имя он узнает гораздо позднее, как и прозвище, которое дали ему апачи: Серый Лис) запоминается лучше, чем лица покойников. Военный вождь вазичу снял свою широкополую шляпу, чтобы отжать ее, а подчиненные тем временем готовят его коня к предстоящему дню езды, и Паха Сапа видит высокого человека с короткими волосами, которые растут на узкой голове неровными клочьями. Лицо генерала почернело от солнца за те долгие месяцы, что он гонялся за народом Паха Сапы, но лоб у него до странности белый. Под оттопыренными ушами начинаются бакенбарды, которые грозят в скором времени спрыгнуть с лица человека на плечи и доползти чуть ли не до груди. У генерала нет бороды, только эти разросшиеся бакенбарды, которые закрывают его щеки и сползают вниз, чтобы встретиться под маленьким подбородком. Усы у Крука — так, мелочь, захудалый мостик между двумя громадными кустами неухоженных волос.