Молли имеет право - Анна Кэри

даже не удалось изменить тех, кого мы знаем лично: Грейс по-прежнему Грейс, только ещё хуже, Гарри — всё тот же Гарри.

А у нас с Норой не хватило смелости даже на то, чтобы защитить наши собственные убеждения. Будь мы настоящими суфражетками, думала я, мы не стали бы бросать краску и со всех ног бежать домой. Нет, мы бы гордо остались на месте преступления дожидаться ареста, а пока нас тащили бы в тюрьму, кричали бы: «Право голоса для женщин!» А потом, возможно, произнесли бы речь на субботнем митинге, вместо того чтобы стоять себе в сторонке и лопать «суфрагейтские апельсины», как послушные маленькие девочки. Я вздохнула.

— С вами всё в порядке, мисс Карберри? — поинтересовалась профессор Костелло.

— Да, профессор Костелло, простите, — мигом выпрямилась я.

Профессор Костелло окинула меня строгим взглядом и продолжила рассказывать о долине реки Бойн или ещё какой-то ерунде. Я откинулась на спинку стула, стараясь не обращать внимания на Грейс, которая, как я видела, самодовольно наблюдала за мной с соседней парты. А утро всё текло, медлительное и жаркое.

Это случилось позже, на перемене. Я оставила Нору рассказывать Стелле обо всём, что произошло на прошлой неделе, и направилась в уборную. Там царила благословенная прохлада, поэтому, вымыв руки, я на мгновение прижалась пылающим лбом к зеркалу над раковиной. И краем глаза заметила в отражении что-то розовое. Я обернулась и увидела, что на двери кабинки кто-то заглавными буквами вывел розовым мелом: «ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ЖЕНЩИН СЕГОДНЯ!»

Должно быть, это Нора, подумала я. Или, может, даже Стелла. Хотя странно — ни одна из них не сообщила, что собирается писать лозунги в школе. А на обратном пути, открывая тяжёлую дверь в конце коридора, я увидела, что кто-то нацарапал «ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ЖЕНЩИН» и в углу одной из её стеклянных панелей. Это меня очень впечатлило (ведь от царапин на стекле избавиться гораздо сложнее, чем от мела или даже краски), но, опять-таки, показалось странным, что Нора со Стеллой об этом не упомянули. И всё же сам вид этих надписей немного поднял мне настроение. Когда я вернулась в столовую, подруги сидели в углу с молоком и булочками.

— Нора как раз рассказала мне, чтó вы устроили с почтовым ящиком, — с жаром прошептала Стелла. — Вы такие отчаянные! Отлично сработано!

— Я говорила, что нужно было надеть шарфы. Вот уж не думала, что по утрам бывает так холодно.

— Кто из вас это сделал? — перебила я.

— Что сделал? — не поняла Стелла.

— Это точно одна из вас. Ты, Нора?

— Молли, дорогая, я понятия не имею, о чём ты.

— Может, у тебя солнечный удар? — взволнованно поинтересовалась Стелла. — Наверное, мать Антонина была права, когда на прошлой неделе говорила про шарфы в такую жару.

— В уборной! — воскликнула я. — Розовым мелом! И на дверном стекле.

Теперь встревожилась и Нора.

— Точно солнечный удар.

— Вовсе нет, — сердито ответила я и рассказала им о том, что увидела в уборной и на двери.

— Это не я. Думаю, у меня бы духу не хватило, — пробормотала Стелла. И быстро добавила: — По крайней мере пока.

— И не я, — поддержала её Нора. — Я не стала бы этого делать, не сказав тебе.

Мы, расширив глаза, уставились друг на друга.

— Вы же понимаете, что это значит? — спросила Нора. — Это кто-то другой. Или даже другие.

— Причём кто-то, кого мы не знаем, — добавила я. — То есть по крайней мере одна из них должна быть нам знакома, поскольку мелом написали в уборной для средней школы, хотя мы и не знаем, кто именно.

— Но кто это может быть? — недоумённо переспросила Стелла.

Мы оглядели класс: Мейси, Мэй, Джоанну, Дейзи и всех остальных. В груди по крайней мере одной из этих девушек (а то и двух, трёх, пяти или даже десяти) билось сердце настоящей суфражетки. Я, Нора, Стелла — мы больше не были одни. Возможно, то, что мы делали, обрело значение именно здесь. Возможно, наши идеи распространялись — как желудочный грипп или насморк (только, конечно, в хорошем смысле). Возможно, кто-то, подслушав наши разговоры о суфражетках, впервые задумался, почему для женщин настолько важно получить право голоса (как произошло со мной после выступления той дамы на митинге у таможни. Или с Фрэнком, внезапно вспомнила я, который всё осознал только после нашего с ним разговора). А может, та девушка всегда понимала, как это важно, но считала, что она такая одна, пока не услышала нас. Или, может, это вообще не имело к нам никакого отношения: просто кто-то из нашего класса ни с того ни с сего вдруг поверил, что женщины должны иметь возможность влиять на то, как вертится мир. Причина не важна, важно только то, что нас, небезразличных и готовых действовать, теперь много. Ну, по крайней мере четверо: я, Нора, Стелла и таинственная писательница/царапальщица. Что уже на четыре больше, чем в прошлом году или даже несколько месяцев назад. И это добрый знак.

Как бы то ни было, мой мрачный настрой исчез. Конечно, я не знаю, что будет дальше. Но я рада, что Стелла связала нам суфражистские шарфы. Рада, что те отважные леди разбили где нужно стёкла. Рада, что мы расписали тот почтовый ящик. Рада, что таинственная школьница-суфражетка написала «Право голоса для женщин» в уборной и на двери в коридоре. Мне кажется, всё, что случилось на прошлой неделе, хотя бы на шаг приблизило нас к обретению собственного голоса. И пусть это займёт месяцы или даже годы, но мы свою битву выиграем. Я точно знаю.

То-то взбесятся Грейс, тётя Джозефина и Гарри, когда мы это сделаем!

Да здравствует право голоса для женщин!

Любящая тебя

Молли

Несколько замечаний об этой книге

Ханна Шихи-Скеффингтон и другие активные суфражетки, упомянутые в книге, действительно существовали, в то время как Молли, Нора, их подруги, семьи и учителя — всего лишь плод моего воображения.

А вот школа, в которой учатся