Браслет с шармами - Элла Олбрайт

нашу любовь.

– Ты и правда сентиментальный. – Я трясу рукой, и браслет приятно звенит. – Вау, их теперь так много!

– И все равно еще куча звеньев пусты, – говорит он. – Быстрее бы закончить учебу, чтобы найти свою первую работу в эрготерапии и продолжить их тебе дарить.

– Не спеши, – отвечаю я. – К тому же я тут подумала: может, как-нибудь купить один самой? Отметить какое-то достижение или что-то вроде этого. Может, когда буду зарабатывать на картинах достаточно, чтобы отказаться от обычной работы. Я современная женщина, так что вполне способна покупать себе украшения самостоятельно.

– Конечно, способна, – говорит он, сверкая глазами, – но одно украшение тебе запрещено покупать себе самой.

– Какое?

Он не отвечает, просто берет мою левую руку и гладит безымянный палец.

Я сглатываю. Это слишком быстро…

– Не волнуйся. Я не делаю предложение, – говорит он в ответ на мое выражение лица. – Просто говорю о том, что нас ждет в будущем.

– Давай решать проблемы по мере их поступления. – Я вскакиваю, улыбаясь слишком радостно. – А теперь время отдать тебе твой подарок. Сиди здесь.

Минуту спустя я возвращаюсь на кухню с огромным холстом под мышкой. Установив его на стуле, я расправляю ткань, которая его закрывает.

– Готов?

– Не могу дождаться. – Он торжественно смотрит, как я стягиваю материю, открывая картину.

Он молчит так долго, что я начинаю нервничать.

– Это твой любимый морской порт, да? Александрия в Египте? – Я закусываю губу. – Я ошиблась? – Последние две недели я провела множество часов за кропотливой работой: шея и спина болели днями, а левая рука превратилась в клешню из-за того, что долго держала кисточку. – Ты на прошлое Рождество называл все звезды на татуировке. Я подумала, ты сказал…

– Нет. Все правильно. Я просто… поражен. – Встав на ноги, он подходит к картине, чтобы получше рассмотреть. Оглядывает белые здания, шпили и множество окон. – Все так подробно. Ты потрясающе запечатлела его историю. Это один из самых древних портов мира. – Он поднимает на меня глаза. – Ты обычно рисуешь маслом, но это акварель.

– Я решила попробовать что-то новое.

– Такое чувство, словно я нахожусь там. Это невероятно, Джонс, спасибо тебе. Я повешу ее в своей комнате напротив кровати, чтобы смотреть на нее перед сном и по утрам.

– О-о-о, – я краснею, – не за что.

Он обнимает меня.

– Есть за что. Ты на это кучу времени потратила. И умудрилась держать от меня втайне. Спасибо. Я люблю тебя.

– Я… я люблю тебя, – заикаюсь я, мне все еще сложно произносить эти слова с той же легкостью, с какой их говорит он. А после его слов о предложении, от которых у меня все сжимается внутри, это еще сложнее.

* * *

Начинается март, и эти его слова все еще не дают мне покоя. Когда я представляю будущее с Джейком, то чувствую не только счастье, но и тревогу, которая узлом скручивает живот. Что, если я не создана для такой жизни? Для дома, белого забора, брака и семьи? Что, если я похожа на маму? Что, если сломаюсь под давлением и сбегу?

Если раньше я была спокойна и счастлива рядом с Джейком, то теперь мне кажется, что я живу в долг, дрожа от предчувствия. Нехорошего.

Мое вдохновение исчезает, и, как бы я ни пыталась, сколько бы раз ни стояла перед чистым листом, я не могу начать рисовать. Ничего не приходит. Я в замешательстве и расстройстве.

– Что с тобой? – спрашивает Джейк как-то вечером, когда мы вытираем посуду после ужина.

– Ничего.

– Почему ты такая раздражительная?

– Прошу прощения? – Я делаю шаг назад, упирая руки в бока. Он склоняет голову.

– Тебя что-то беспокоит. В чем дело, Джонс? Ты можешь мне рассказать? Сопротивление бесполезно.

– Ты правда будешь цитировать мне «Стартрек»?

– Стоило попытаться, нет? – На щеке мелькает ямочка.

Я рычу и кидаю в него кухонное полотенце.

– Ты меня бесишь.

– Это мой талант, – шутит он, – а теперь перестань избегать вопросов. Что случилось?

Я вздыхаю.

– Я не могу рисовать.

– Почему? – Он подходит, сжимает мои руки.

– Не знаю.

– Что тебя сдерживает?

– Не знаю! – Я отстраняюсь и начинаю ходить по кухне, морщась на отвратительные темные шкафы. Почему мы, черт возьми, не выбросили их и не поставили новые? Они такие старомодные.

– Тогда тебе нужно немного времени и пространства, чтобы с этим разобраться, – понимающим тоном говорит он. – Как насчет поездки в Лулворт-Коув к Дердл-Дор завтра?

Я перестаю расхаживать и смотрю на него. Завтра суббота. От одной мысли о прогулке по пляжу с мороженым в руке, о том, чтобы нарисовать крутой холм вдоль тропинки к Дердл-Дор, мне становится легче.

Я подхожу к нему, обнимаю за талию и прижимаюсь к его бьющемуся сердцу.

– Звучит отлично, спасибо тебе.

* * *

Мы проводим волшебный день вместе. Побережье выглядит очаровательно и свежо, как всегда. К тому времени, как мы возвращаемся домой, растрепанные и хихикающие, я чувствую себя лучше, чем несколько недель до этого.

Но почти неделю спустя я все еще не рисую и снова начинаю переживать. А потом, одним воскресным утром, когда мы с Джейком завтракаем с папой, сквозь щель в двери падает письмо, приземляясь на коврике. Флер бежит по коридору и гордо несет его к нам в пасти. Свистнув ей, я обмениваю письмо на кусочек тоста и глажу ее по голове.

– Умничка.

Перевернув конверт, смотрю на каракули. Адресовано мне, но я не узнаю почерк. Разорвав его, я достаю сложенную бумажку и разворачиваю.

– Что? – шепчу я, не веря своим глазам.

– Что там? – Джейк хмурится, кладет нож и вилку.

– Держи. Мне это не нужно. – Бросив в него письмо, я вскакиваю на ноги, ударившись ногой об угол стола. – Черт!

– Моя дорогая девочка, – читает Джейк вслух, насупив брови. Его губы вытягиваются в линию, шрам над губой бледнеет. Они с папой переглядываются.

От ярости начинает кружиться голова, в лицо ударяет волна жара. Меня начинает трясти.

– Я ей не дорогая, – выпаливаю я. – Слишком поздно. – Выхватив письмо из рук Джейка, я рву его на мелкие кусочки и бросаю, как конфетти, на стол.

Широкими шагами я иду в коридор, сую ноги в кроссовки и распахиваю дверь.

– Я пойду погуляю.

Джейк и папа следуют за мной в одних носках. Папа выглядит обеспокоенным.

– Подожди, Лейла. Не уходи вот так.

Лицо Джейка выражает понимание.

– Ты хочешь, чтобы кто-то из нас пошел с тобой?

Я вижу, как оба они волнуются, что я не вернусь обратно.

– О, черт возьми, – срываюсь я. – Я иду гулять, чтобы проветрить голову. Я уже не ребенок. И не убегаю из дома.

Папа хмурится.

– Лейла!

Джейк встревоженно меня рассматривает.

– Ладно. Если тебя нужно будет забрать или вообще что-то будет нужно, просто позвони.

Я смягчаюсь.

– Хорошо. – Засовываю руки в джинсы, чтобы проверить, что взяла телефон, и киваю. – Не нужно так волноваться. Я вернусь.

Я ухожу по дорожке в саду и чувствую их взгляды.

Но не оборачиваюсь.

* * *

Три дня спустя я так и не успокоилась, так и мечусь между злостью и сожалением. Я поверить не могу, что ей хватило наглости написать мне спустя столько времени и назвать своей дорогой девочкой. У нее нет на это никакого права. И я не могу поверить, что разорвала письмо, даже не прочитав остальное, и теперь жалею, что так поторопилась. Впервые за четырнадцать лет она решает связаться со мной – я так этого ждала, – а я все испортила.

Когда я спускаюсь в гостевую комнату, собираясь постоять перед чистым холстом и фреской со мной и Джейком, то замираю как вкопанная. Письмо прикреплено к мольберту: скотч скрепляет все крошечные строчки и края.

Сглотнув ком в горле, подхожу ближе.

Я понимаю, что это Джейк его склеил. Взяв письмо трясущейся рукой, начинаю читать.

Моя дорогая девочка!

Наверное, ты думаешь, что это письмо опоздало на годы, но для меня это даже слишком быстро. Мне понадобилось много времени, чтобы собраться с силами