Николай и Александра - Роберт Масси

Однако расположения Александры Федоровны и ее желания услышать правду как не бывало после того, как газеты стали нападать на Распутина. Коковцов понял, что произошло, и даже посочувствовал императрице.

"Я... видел очевидные знаки внимания со стороны самой Императрицы, когда, несомненно с Ее ведома я был назначен Председателем Совета Министров, а затем началась в самой острой форме кампания в Думе и в печати против Распутина... Вместо того, чтобы приказать именем Государя, Коковцов развивает теорию о том, что... нельзя получить в руки способов укрощения печати. Но все резко изменилось разом после посещения меня Распутиным и доклада моего о нем Государю. С этого дня следует считать мое удаление неизбежным, хотя Государь оставался еще два года внешне прежним, милостивым ко мне, - вспоминал Коковцов. - Императрица была глубоко оскорблена тем шумом, который подняла Дума и печать вокруг Распутина и его кажущейся близости ко Двору... На Ее верование в то, что каждому дано искать помощи от Бога там, где он может ее найти, на Ее искание утешения в величайшем горе - неизлечимой болезни Их Наследника, Их единственного сына и продолжателя династии, на Их надежду найти исцеление в чуде, доступном только Богу, совершенно, по Ее понятию, самое грубое нападение, и святость Их домашнего очага сделались предметом пересуд в печати и думской трибуны... Виноват более всех, конечно Председатель Совета Министров... Такой Председатель не может более оставаться на месте; он более не Царский слуга, а слуга всех, кому только угодно выдумывать небылицы на Царскую власть и вмешиваться в домашнюю жизнь Царской семьи".

В отличии от императрицы, царь сохранил доброе отношение к премьеру. Тем не менее 29 января (12 февраля) 1914 года фельдъегерь вручил ему небольшой конверт. В нем находился следующий рескрипт:

"Царское Село. 29-го января 1914 года

Владимир Николаевич!

Не чувство неприязни, а давно и глубоко сознанная Мною необходимость заставляет Меня высказывать Вам, что Мне нужно с Вами расстаться. Делаю это в письменной форме потому, что, не волнуясь, как при разговоре, легче подыскать правильные выражения.

Опыт последних лет вполне убедил Меня, что соединение в одном лице должности Председателя Совета Министров с должностью Министра Финансов или Министра Внутренних Дел неправильно и неудобно в такой стране как Россия.

Кроме того, быстрый ход внутренней жизни и поразительный подъем экономических сил страны требуют самых решительных и серьезных мер, с чем может справиться только свежий человек.

За последние два года Я, к сожалению, не во всем одобрял деятельность финансового ведомства и сознаю, что дальше так продолжаться не может.

Высоко ценю Вашу преданность Мне и крупные заслуги Ваши в деле замечательного усовершенствования государственного кредита России, за что благодарю Вас от всего сердца. Поверьте, что мне грустно расстаться с Вами, Моим докладчиком в течение 10-ти лет, и что Я не забуду своим попечением ни Вас, ни Вашей семьи. Ожидаю Вас в пятницу с последним докладом, как всегда в 11 часов и по старому, как друга.

Искренне уважающий Вас

Николай".

То обстоятельство, что преемником его станет "свежий человек", полный сил для этой работы, в особенности, узнав, что им будет Горемыкин, Коковцова не очень-то утешило. Разумеется, престарелый Горемыкин был иного, чем царь, мнения о собственном предназначении: "Совершенно недоумеваю, зачем я понадобился, ведь я напоминаю старую енотовую шубу, давно уложенную в сундук и засыпанную камфарой... Впрочем, эту шубу так же неожиданно уложат в сундук, как вынули из него".

После отставки Коковцова его пригласила к себе императрица-мать. "Я знаю, что вы порядочный человек и не имеете зла на сына, - сказала она. Вы также должны понять, что я боюсь за будущее. Моя невестка не любит меня; она полагает, что я завидую ее власти. Она не понимает, что у меня одна забота - видеть своего сына счастливым. Но я вижу, что мы приближаемся к катастрофе, и что государь не слушает никого, кроме льстецов, и не знает и даже не подозревает, что творится вокруг его. Почему Вы не решитесь откровенно сказать государю все, что вы думаете и что Вам известно, ведь Вы не вольны это сделать, и предупредить его, если еще не поздно, об опасности?"

Расстроенный не менее императрицы-матери, Коковцов ответил, что ничего не мог поделать. Его или не хотели слушать, или не верили ему. Молодая императрица считала его своим врагом. Эта неприязнь, возникла в ней еще в феврале 1912 года.

Именно тогда, в середине 1912 года, встретившись за чашкой чая, Коковцов и Распутин невзлюбили друг друга.

Впервые появившись в Петербурге, Григорий Распутин вовсе не собирался становиться опорой российского престола. Подобно всем удачливым авантюристам, жил он одним днем, умело используя те возможности, какие ему представлялись. В результате он проник в высшие круги русского общества, а оттуда, благодаря болезни наследника, добрался до подножья трона. Но даже тогда он не интересовался политикой до тех пор, пока его собственное поведение не обрело политическую окраску. И когда министры, члены Государственной Думы, представители церковной иерархии и печать обрушивались на него, Распутин хватался за единственное доступное оружие: он обращался за помощью к императрице. "Старец" стал политической силой в целях самозащиты.

Императрица оказалась верной покровительницей. Как только министры или иерархи церкви принимались осуждать сибирского "святого", царица добивалась их смещения. Когда Дума начинала поднимать "распутинский вопрос", а печать возмущаться мерзостями хлыста, императрица требовала разгона первой и преследования второй. Она защищала Распутина столь энергично, что людям стало трудно отделить в своем сознании царицу от мужика. Поскольку императрица ненавидела своих недругов, они платили ей той же монетой.

По мнению С.П.Белецкого, директора департамента полиции, Распутин окончательно установил свое владычество к 1913 году. По мнению Арона Симановича, секретаря Распутина, работавшего с ним в Петербурге, чтобы приобрести то влияние, которое "старец" использовал за последующие пять лет, с 1911 по 1916 год, ему понадобилось пять лет - с 1906 по 1911 год. По оценке обоих лиц, поворотным пунктом в карьере Распутина был, пожалуй, 1912 год, когда наследник едва не умер в Спале.

18. ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ

В 1913 году все были уверены, что начинается Золотой век европейской аристократии. А между тем и знать, и простолюдины, составляющие большую часть человечества, стояли на краю пропасти. Пройдет пять лет, и погибнут три европейские монархии, три императора умрут или отправятся в изгнание, падут древние династии Габсбургов, Гогенцоллернов, и Романовых. Погибнет двадцать миллионов человек - аристократов и простолюдинов.

Но признаки надвигающейся катастрофы были уже налицо в 1913 году. Аристократы еще продолжали разъезжать по модным курортам, кататься на яхтах, щеголять в цилиндрах и фраках, носить длинные юбки, держа в руках яркие зонтики, но дряхлеющие монархи, придававшие особенный блеск тогдашнему обществу, готовы были вот-вот уйти в мир иной. Престарелому императору Францу-Иосифу, восседавшему на австрийско-венгерском троне вот уже шестьдесят четыре года, было восемьдесят три года. В могиле покоилась не только британская королева Виктория, но и сын ее Эдуард VII. После смерти короля Эдуарда VII, наиболее влиятельным из всех европейских монархов стал его племянник Вильгельм II. Наслаждаясь главенствующей ролью, кайзер свысока посматривал на своих юных двоюродных братьев, занявших британский и российский престолы. Вильгельм II, менявший мундир по пять раз в день, был уверен, что когда он командует на маневрах войсками, та сторона, которая находится под его началом непременно одолеет неприятеля.

За нарядным фасадом с декорациями в виде монархов и знати существовал огромный мир, в котором жили и трудились многие миллионы простых людей. Предчувствие беды ощущалось ими в гораздо большей степени. Управляемые королями и императорами, государства превратились в промышленных гигантов. Появились машины и механизмы, позволявшие правителям чувствовать гораздо сильнее, чем прежде. К 1913 году было научно доказано, что распря между представителями разных династий приведет к гибели не тысяч, а миллионов их подданных. Такие катаклизмы таили в себе опасность революций. "Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции штукой, - писал в 1913 году Горькому Ленин. - Но мало вероятно, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие". Но и без войны напряженные отношения, возникшие в мире вследствие индустриализации, грозили бедами и смутами. Забастовки и террористические акты следовали одни за другим. Кумачовые знамена синдикализма и социализма реяли рядом с золотыми стягами милитаризма и шовинизма. Наступило такое время, когда по словам Черчилля, "переполнились чаши гнева".