Николай и Александра - Роберт Масси

Три месяца спустя такой повод появился. На думскую трибуну поднялся восточный человек по фамилии Зурабов. "Зурабов придал своей речи небывалый даже для Второй Думы тон и построил ее сплошных оскорблениях армии, уснащая свою речь чуть не площадной бранью и возводя на правительство обвинения в развращении армии, в приготовлении ее к истреблению мирного населения, и призвал к вооруженному восстанию", - описывал этот эпизод В.Н.Коковцов. Этого государь не мог вынести. Был опубликован манифест, обвиняющий членов Думы в заговоре против императора, в С.-Петербург были введены войска, и Думу распустили. Тридцать депутатов-эсдеков сослали в Сибирь, а большинство других левых депутатов взяли под надзор полиции.

После роспуска 3-й Думы по инициативе Столыпина, выборный закон был изменен. Большее значение получили сословные и национальные элементы. Теперь право на участие в выборах принадлежало, главным образом, мелкопоместному дворянству. В результате 3-я Государственная Дума оказалась довольно консервативным органом; среди депутатов оказалось даже сорок пять православных священников. С этим тщательно подобранным составом парламента Столыпин чаще всего находил общий язык. Премьер не разделял органической неприязни к законодательным органам, свойственной императору и большинству министров. На заседаниях Думы Столыпин решительно и твердо отстаивал свои убеждения. И тем не менее, когда депутаты проявляли враждебность, премьер-министр без угрызения совести прибегал к статье 87 основных законов, представлявшей государю право издавать "чрезвычайные декреты" во время перерывов между заседаниями Государственной Думы. Самый знаменитый Столыпинский закон относительно изменений в характере владения землей крестьянами, был проведен по статье 87.

Несмотря на преобладание в ней консерваторов 3-я Государственная Дума представляла собой независимый орган. Однако, члены ее действовали осмотрительно. Они уже не подвергали нападкам правительство. Депутаты от партий, придерживающихся противоположных взглядов, объедяняли свои усилия с целью утвердить значение Государственной Думы. По примеру британского парламента, Дума рвалась к власти, захватывая финансовые рычаги. На закрытых заседаниях члены Государственной Думы были вправе требовать от министров отчета о расходах. Такие заседания, проводимые с одобрения Столыпина, были полезны для обеих сторон. Со временем взаимная враждебность уступила место взаимоуважению. Даже в столь щекотливой области, как военные расходы, которые, согласно высочайшему манифесту от 17 октября, безоговорочно определялись государем, стали объектом изучения бюджетной комиссии Думы. Составленная из патриотов, не менее самого императора озабоченных поднятием престижа русского оружия, бюджетная комиссия зачастую рекомендовала ассигнование сумм, превосходивших предлагаемые.

Сэр Бернард Пэйрс, лично знакомый со многими членами Государственной Думы, с чувством ностальгии писал о том времени: "Да будет позволено англичанину, воспитанному в традициях Гладстона и чувствовавшего себя в Думе как дома и имевшего друзей среди представителей всех партий, вспомнить минувшее! Прежде всего, тогда царило чувство уверенности, и на этой почве все прочнее пускали корни смелость и инициатива, растущее взаимопонимание и добрая воля. В атмосфере Думы было что-то свежее, как в школе. Подчас тебя охватывало чувство изумления при виде того, насколько просто устранялись разногласия, казавшиеся неразрешимыми. Ты видел, с каким наслаждением депутаты включались в общую работу на благо всей страны... Самое малое семьдесят членов Государственной Думы, составлявших ядро наиболее важных комиссий, вникали в работу друг друга и правительства. Политическая их компетентность увеличивалась с каждым днем. Посторонний наблюдатель убеждался все более, что партийная принадлежность тут мало значила, и в благоприятных условиях совместного труда ради России люди сближались."

Со временем и государь стал испытывать доверие к членам Государственной Думы. "Эту Думу не упрекнешь в стремлении захватить власть, и нет нужды с нею ссориться", - заявил он Столыпину в 1909 году. В 1912 году состоялись выборы в 4-ю Государственную Думу. Состав ее был почти таким же, как и у третьей Думы. "Дума слишком спешила, - заявил царь Пэйрсу в 1912 году. Теперь она медлительней, но лучше. И надежнее".

Несмотря на плодотворную деятельность премьер-министра определенные силы постоянно стремились вбить клин между ним и государем. Реакционеры, в их числе такие влиятельные лица из числа придворных, как князь Владимир Орлов, неустанно твердили императору, что само существование Государственной Думы - это позор для монархии. Столыпин, нашептывали они царю, предатель и тайный пособник революционеров, который смотрит сквозь пальцы на усилия депутатов Думы лишить Государя его прерогатив как помазанника Божия. Витте тоже плел нити заговора против Столыпина. Хотя не вине Столыпина граф Витте впал в немилость у Царя и стал объектом его презрительного отношения, бывший председатель Совета Министров винил во всем нынешнего премьера. Хотя именно Витте был автором манифеста от 17 октября 1905 года, в результате которого возникла Государственная Дума, но теперь, кипя злобой, примкнул к реакционным элементам и начал подрывную работу против Столыпина.

К несчастью, Столыпин навлек на себя и гнев императрицы. В начале 1911 года, встревоженный тем, что такой мерзкий тип, как Распутин, пользуется влиянием при царском дворе, он получил докладную записку от корпуса жандармов, составленную на основании данных департамента полиции. В ней сообщалось о кутежах и любовных похождениях "божьего человека". Петр Аркадьевич явился с докладной к царю, чтобы предостеречь его от общества "старца". Николай II прочитал записку, но не сказал ничего. Тогда премьер-министр своею властью приказал Распутину оставить столицу. Императрица энергично запротестовала, однако государь не стал отменять распоряжение своего премьера. Распутин отправился в продолжительное паломничество в Иерусалим и по пути корявым почерком писал царице предлинные, цветистые и замысловатые послания.

Изгнание Столыпиным Распутина - еще одно свидетельство трагической изоляции царской семьи и непонимание ее проблем окружающими. Столыпин отнюдь не был бессердечным человеком. Если бы хоть однажды видел страдания цесаревича и наблюдал облегчение, какое приносит больному своим присутствием Распутин, он не принудил бы того к отъезду. Премьер-министр действовал лишь как здравомыслящий государственный деятель, стремящийся оградить обитателей царского дворца от опасного влияния. Государыня же решила, что Столыпин преднамеренно лишаете сына помощи человека, поддерживающего жизнь в ребенке, и возненавидела премьер-министра.

От непосильных трудов Столыпин начал сдавать. Изменить за какие-то пять лет порядки, существовавшие столетиями, оказалось не под силу даже такому богатырю, как он. Здоровье Столыпина ухудшилось, он часто хворал гриппом, стал раздражителен. Политику, предпочитавшему действовать смело и решительно, трудно было найти общий язык с императором, который был склонен к фатализму и мистике. Например, однажды Николай II вернул премьеру какой то документ неподписанным, приложив к нему письмо: "Несмотря на в вполне убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу - внутренний голос все настойчивее твердит Мне, чтобы Я не брал этого решения на Себя. До сих пор совесть Моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае Я намерен следовать ее велениям. Я знаю, Вы тоже верите, что "сердце царево в руках Божиих". Да будет так. Я несу за все власти, Мною поставленные, великую перед Богом ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ".

В марте 1911 года Государственный Совет отклонил законопроект премьера, одобренный Государственной Думой, и Столыпин вышел из себя. Он решил, что Государственный Совет поступил таким образом из-за того, что царь действовал у него за спиной. Заявив, что, видимо, он не пользуется доверием государя, премьер-министр попросил освободить его от занимаемой им должности - факт неслыханный. Когда два года назад Столыпин вскользь упомянул о возможности его ухода в отставку, Николай II написал: "О доверии или недоверии речи быть не может. Такова Моя воля. Помните, что мы живем в России, а не за границей... и поэтому не допускаю мысли о чьей либо отставке".

За это время император не изменил своих взглядов, и когда Столыпин начал настаивать, между ними вспыхнул жаркий спор. На попятную пошел царь: "Я не могу согласиться на Ваше увольнение, и Я надеюсь, что Вы не станете на этом настаивать, отдавая себе отчет, каким образом Я могу лишиться не только Вас, но допустить подобный исход под влиянием частичного несогласия Совета. Во что же превратиться правительство, зависящее от Меня, если из-за конфликта с Советом, а завтра с Думою, будут сменяться министры. Подумайте о каком либо ином исходе и предложите Мне его", - закончил Государь".