Самоучитель игры на мировой шахматной доске - Сергей Переслегин

В обоих случаях речь идет о борьбе принципиально обезличенного организма, каковым является армия, с индивидуальной человеческой активностью, подрывающей самые основы существования армии.

Чудо как фактор стратегии

Будем называть «чудом» всякое боевое столкновение, исход которого столь сильно отличается от «нормального», что это не может быть объяснено с точки зрения статистической модели. Подчеркнем, что речь в данном случае пойдет о событиях скорее невероятных вообще, нежели маловероятных[158]. Начнем изучение стратегических «чудес» с анализа захвата группой Витцига форта Эбен Эмаэль.

Итак, имеет место «наступающий» численностью в 75 человек при легком вооружении и «обороняющийся», насчитывающий 1200 человек в бетонированных казематах при орудиях и пулеметах. В пересчете на «стандартные соединения» перевес сил обороняющихся никак не меньше 6:1 (полагая одного арийского десантника сразу за четверых бельгийских резервистов и используя для форта заниженный оборонительный коэффициент 1,5).

Если аппроксимировать статистическое распределение гауссианой, нормировав на 50% вероятность успеха при трехкратном превосходстве наступления над обороной (что, исходя из опыта обеих мировых войн, завышено), получим, что ставки на отряд Витцига следовало принимать где-то из расчета 1:1 000 000. В действительности дело обстояло еще хуже, поскольку при отсутствии у наступающего тяжелого вооружения никаких шансов на успех не было вообще!

Тем не менее операция «Гельб» не производит впечатление выигранной случайно — из-за слишком уж большой глупости противника или фантастического везения. Иными словами, подсознательно мы воспринимаем звенья этой операции — захват бельгийских мостов и фортов, расчистка завалов и минно-взрывных заграждений в Арденнах, форсирование Мааса без поддержки артиллерии, быстрое продвижение к морю с «повисшими» флангами — как вполне реальные. В манштейновской авантюре присутствует своя логика. Логика невозможного.

Анализируя штурм Эбен Эмаэля и сходные события, принято говорить о внезапности. Б. Лиддел-Гарт указывает, что гарнизон форта был не готов к отражению именно этого вида атаки — воздушного десанта. Но, помилуйте, неизбежность скорого вторжения в Бельгию была в мае 1940 года очевидна всем — от короля Леопольда до последнего мусорщика. Что же касается использования ВДВ, то в конце 30-х годов такая возможность уже не была новостью и учитывалась при военном планировании. Таким образом, если операция Витцига и оказалась для бельгийцев внезапной, то речь должна идти о не совсем привычной трактовке понятия внезапность.

Рассмотрим с этой точки зрения операции японцев против Перл-Харбора, Филиппин и Сингапура в декабре 1941 года. Не подлежит сомнению, что союзники оказались совершенно не готовыми к сражению. Однако же конвои, идущие к Малайе, были обнаружены с воздуха задолго до высадки; о неизбежности атаки Перл-Харбора американцы были предупреждены не только «расколотым» японским дипломатическим кодом, но и многообразной косвенной разведывательной информацией. Что же касается Филиппин, то атака Манилы по погодным условиям была задержана и состоялась лишь через несколько часов после официального объявления войны.

Вновь перед нами противоречие: внезапность достигнута, однако объективно ее не было и быть не могло.

Здесь, пожалуй, лежит первый из ключей к понятию стратегического чуда: в таких операциях субъективные факторы начинают превалировать над объективными. Иными словами, хотя объективно в рассмотренных выше примерах внезапности не было, субъективно она была достигнута в полной мере: обороняющийся оказался психологически не готов оказать сопротивление и принял в качестве истинной ту картину мира, которую построил для него наступающий.

Речь идет, по сути, об индукции безумия. Сторона, дерзнувшая подготовить и осуществить невозможную операцию, должна быть чуть-чуть (или не чуть-чуть) «не в себе». Но безумие, будучи проявлением в индивидуальной психике сил хаоса, и в самом деле заразительно. У десантников Витцига, у летчиков Футиды (Перл-Харбор) [Футида, 1958], у саперов Ямаситы (Малайя, 1941 г.) были особые «тоннели Реальности», искаженные, болезненные, но и привлекательные, как любая сказка. Добропорядочные англо-франко-бельгийско-американские воины столкнулись с подлинным сумасшествием, с яростной, религиозной верой в неизбежность чуда. И их уравновешенное мировоззрение оказалось бессильным против этой веры.

Мы уже говорили о шредингеровской проблеме в стратегии. Всякий бой на какое-то время существует как суперпозиция состояния победы и поражения. Калибровка действительности фиксируется актом выбора, единым для обеих сторон: не только немцы должны поверить, что они выиграли, но и бельгийцы согласиться с тем, что они проиграли. И с этой точки зрения мы должны признать правоту Ф. Фоша: «Выигранная битва — это та битва, в которой вы не признаете себя побежденным». Никто, однако, не знает, как не признать себя побежденным…

Восьмиконтурная модель психики. Личностное содержание неаналитической стратегии

Ключ к пониманию высших, неаналитических форм стратегии дает восьмиконтурная модель психики Т. Лири [Лири, 2000]. Согласно данной модели, поведение человека может быть представлено как результат взаимодействия нескольких жестко закрепленных (импринтированных) паттернов.

Древнейшим из них является биовыживательный контур, сцепленный с продолговатым мозгом. Контур этот возник с появлением жизни на Земле; современную форму он принял у первых млекопитающих. У человека импринт первого контура возникает при рождении.

Биовыживательный контур определяет сосательный рефлекс и далее все функции организма, связанные с питанием. Он же инициирует в человеческих языках систему понятий, а в культуре — ценностей, связанных с образом Матери.

С военной точки зрения первый контур обеспечивает так называемую спайку в частях и соединениях перед лицом опасности. Будучи древнейшими, импринты первого контура всегда широко использовались в военном деле; проявлением этого контура в классической стратегии является принцип экономии сил (следует предпочесть такой образ действий, при котором минимальны потери). В рамках высшей стратегии биовыживательный контур отвечает за этику войны: им, в частности, продиктовано императивное требование минимизировать жертвы среди мирного населения сражающихся сторон, то есть прежде всего среди матерей и детей.

Эмоционально-территориальный контур связан с подкоркой головного мозга и возник вместе с древними приматами. Этот контур отвечает за проявление низших эмоций (прежде всего — активной и пассивной агрессии) и определяет положение индивидуума в стае одомашненных приматов — людей. Импринт второго контура возникает на первом году жизни ребенка — в период овладения ходьбой.

Контур инициирует систему понятий, связанных с иерархией, подавлением, насилием, территорией обитания. В известном смысле государства и армии представляют собой отражение на уровне социума болезненных импринтов второго контура.

В армии второй контур проявляется как гротескная военная дисциплина и ее тень — дедовщина. В большей степени именно этот контур отвечает за жестокость войн, военных конфликтов, да и мирной казарменной жизни. Воплощением имп-ринта эмоционально-териториального контура служит сержант, который, заметим, может носить и генеральские погоны.

Семантический контур имеет отношение к коре левого полушария и, частично, к лобным долям головного мозга. Импринт происходит, когда ребенок учится говорить, то есть когда, повторяя эволюцию вида, человеческий детеныш:

«…сойдя с ума, проснулся Человеком, опаснейшим и злейшим из зверей,

безумным Разумом и одержимым Верой…»

Данный контур определяет собственно разум: умение находить логические (т. е. измеримые) связи между объектами, умение аргументировать свою позицию, не прибегая к физической силе или эмоциональному давлению. Контур отвечает за научное познание, и воплощением его может быть признан ученый, являющийся одновременно и узким специалистом в своей области, и человеком высокой культуры.

Революционный вклад в военное искусство классической немецкой школы (Клаузевиц, Энгельс, Мольтке-старший, Шлиффен) состоит именно в обогащении армейской среды паттернами третьего контура. Германский Генеральный штаб «породил новый тип офицера — никогда не участвующего в боях и скорее ученого, нежели солдата». Это немедленно привело к антагонизму между штабами и передовой, но тем не менее позволило создать аналитическую теорию стратегии и блестяще воплотить ее в жизнь.