История России с древнейших времен. Том 17. Царствование Петра I Алексеевича. 1722–1725 гг. - Сергей Соловьев

II марта в Петербурге Остерман подал царю Всеподданнейшее генеральное рассуждение, касающееся до учинения мира с Швециею: „По всем известиям, партия принцессы преодолела. Королева для приобретения народной любви тотчас отреклась от неограниченной власти, и достоверно, что шведы самовластного короля больше иметь не захотят, на нынешнем сейме правительство шведское в древнее состояние приведут и примут такие меры, чтоб никогда никакой король самодержавия в Швеции получить не мог. Шведское государство, впрочем, в такое состояние пришло, что всеми силами будет стараться о заключении со всеми мира, и какая бы партия ни одолела, принуждена искать мира. Интерес Швеции состоит в том, чтоб привести дело к общему съезду и на нем договариваться о мире со всеми своими неприятелями. Царское величество – опаснейший и сильнейший неприятель короны Шведской, и ненадобно сомневаться, что шведы всеми силами будут искать мира с его величеством. На Аланде шведам доказано, что хотя бы они с другими мир и заключили и, понадеясь на чью-нибудь помощь, продолжали войну с Россиею, то этим продолжением войны Швеция придет только в конечное разорение; и сверх того, сами они могут рассудить, что им на чужую помощь мало можно надеяться, ибо никто для Швеции не станет вести долгую войну с таким сильным и отдаленным государем, как царское величество; Англия для возвращения Лифляндии Швеции не захочет погубить свою торговлю в России, и во всяком случае царское величество еще 30 лет может продолжать войну не только оборонительную, но и наступательную. Шведы это понимают; но все же надобно предполагать, что они будут хлопотать о каком-нибудь смягчении условий. За немецкие провинции шведы стоять не будут, но будут стараться, чтоб за них получить какое-нибудь облегчение с здешней стороны, в чем король английский и другие недоброжелательные России государства на общем съезде всячески будут Швеции помогать. О людях, которые теперь имеют сильнейшее влияние на принцессу Ульрику-Элеонору, о графе Гильденштерне, Таубе и Миллере (из них два последние – лифляндцы), известно, что они не склонны к уступкам России. При таких обстоятельствах если б можно было с королем английским и другими союзниками возобновить прежнее согласие, то этот путь, без сомнения, был бы лучший; но по всему видно, что это невозможно. Швеция пришла в совершенную нищету, нет ни денег, ни людей; и если бы царское величество первым вешним временем нанес Швеции сильное разорение, то этим не только покончил бы войну, но предупредил и все другие вредные замыслы; если во время этого разорения в Швеции будет происходить борьба партий, то какая-нибудь партия пристанет к России; если же и не будет борьбы партий, то народ, видя конечную свою погибель, будет требовать немедленного мира с Россиею“.

На другой день, 12 марта, Брюсу было отправлено приказание побуждать Гиллемборга всевозможными способами, чтоб назначенный ему в товарищи барон Лилиенштет приезжал скорее на Аландские острова; если же нельзя, то пусть Гиллемборг получит указ возобновить переговоры и без товарища, ибо интерес царского величества не позволяет быть в долгом безвестии относительно шведских намерений; при этом Брюс должен был объявить, что Россия без Пруссии не может вести переговоров и потому прусский уполномоченный Мардефельд поехал на Аландские острова вместе с Остерманом. Остерман отправился с такими инструкциями: царское величество заключит мир, не иначе как получив в вечное владение Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию со всеми городами, островами, берегами и дистриктами, город Выборг и надлежащую границу с финляндской стороны, также часть Карелии со включением Кексгольма. Если получить это будет нельзя без всякого взаимного обязательства, в таком случае царское величество обяжется помогать Швеции в получении ей выгод с другой стороны, но чтоб шведы объявили им, какой помощи требуют. Или вместо того царское величество за уступку Лифляндии обещает в два года и в четыре срока заплатить миллион рублей деньгами или нужными для Швеции вещами.

В Стокгольм отправлен был бригадир Лефорт, который, „пришед к королеве, должен был учинить оной от его царского величества комплимент сожалительный в пристойных терминах о смерти брата ее, а потом поздравить королеву о вступлении оной на престол, еже его царскому величеству зело приятно, и благодарить притом ей, королеве, за учиненную о всем оном его царскому величеству чрез присланную грамоту нотификацию, что его царское величество изволил принять за особливый знак склонности ее к его величеству и что его царское величество, с своей стороны, повелел засвидетельствовать, что он истинную склонность имеет – настоящую между обоими государствами от многих лет продолжающуюся войну и кровопролитие благополучным и к пользе обеих стран подданных постоянным миром прекратить“. От министров Лефорт должен был требовать, чтоб Лилиенштет отправлен был немедленно на Аланд; если же со стороны шведской будет промедление, то царское величество принужден будет принять свои меры, каких требуют настоящие обстоятельства, „и того ради дабы они о том его царскому величеству немедленную и категорическую резолюцию учинили“.

На представлении королеве Лефорт начал говорить комплимент по-французски; но Ульрика-Элеонора просила его говорить по-немецки и отвечала, что она очень благодарна царскому величеству за его грамоту, что мир ни состоялся не по ее вине и что она последнее свое решение объявит министрам своим, находящимся на Аланде. Потом королева сняла „рукавицы“, дала Лефорту поцеловать руку и ушла в свой апартамент. Лефорт пошел к мужу королевы, наследному принцу кассельскому, к которому было также письмо от царя. Принц сказал, что он царскому величеству очень обязан за честь, ему оказанную, и просил Лефорта бывать у него. Министры объявили Лефорту, что они охотно желают мира с Россиею, но мира сносного; и если добрых условий получить нельзя, то чины государственные скорее намерены все потерять, чем учинить мир непристойный и бесчестный.

Между тем 4 апреля приехал Остерман на конгресс, и 6-го оба уполномоченные донесли: „По всем шведским поступкам довольно видно, что они надеются получить с вашим величеством мир на легчайших условиях и продолжают конгресс, во-первых, для того, чтоб не дать России прийти в прежнее согласие с союзниками, во-вторых, чтоб удержать ее от воинских действий против Швеции“. Гиллемборг требовал, чтоб со стороны русских уполномоченных предложены были вновь мирные условия, ибо на старых условиях заключить мира нельзя: все в Швеции того мнения, что лучше с Россиею остаться в войне, чем уступить такие провинции, которые шведскому королевству служат хлебными амбарами, что лучше для получения мира с другими неприятелями потерять немецкие провинции, от которых нет никакой выгоды, и продолжать с Россиею оборонительную войну, дожидаясь благоприятнейших обстоятельств. По мнению Брюса и Остермана, царь для получения мира должен был предпринять какое-нибудь „сильное действо“, а между тем продолжать переговоры на Аланде, чтоб они не остерегались и не спешили заключением мира с другими, и так как в Швеции большая нужда во всем, особенно в съестных припасах, и голландцы с англичанами при первой возможности повезут туда хлеб, то необходимо запретить вывоз хлеба хотя на один год из русских и прусских гаваней, также препятствовать, чтоб его не вывозили из Данцига. Уполномоченные замечали, что, по всем вероятностям, шведы стараются развести царя с королем прусским и с каждым вести особые переговоры; для этого отказывают в допущении Мардефельда на конгресс, и Мардефельд получил письмо от наследного принца гессен-кассельского с приглашением приехать на свидание. Так как при настоящей форме правительства в Швеции не только принц, но и сама королева имеют очень мало силы, то невероятно, чтоб принц сделал это приглашение без ведома государственного совета; вероятно, письмо написано для того, чтобы сделать Мардефельду некоторые внушения или испытать его, не склонится ли король прусский к особливым переговорам. Уполномоченные писали, что если шведы решатся пожертвовать своими провинциями в Германии, то прусский король, получивши желаемые земли, не останется на русской стороне».

Это замечание было очень важно для петербургского двора. В Берлине граф Александр Головкин уверял барона Ильгена честным словом, что царь без включения Пруссии не подпишет мирного договора с Швециею, как бы он ни был выгоден для России, чтоб король был благонадежен и, с своей стороны, поступал бы таким же образом. Ильген отвечал, что король нисколько в этом не сомневается, только по ходу дела на Аланде опасно, чтоб другие не предупредили своим миром, от чего общим интересам может произойти большой вред, особенно прусский король останется в большой опасности по положению своих земель в империи, ибо цесарь может легко вмешаться в штетинское дело и прусскому королю трудно будет противиться. Головкин уверял в сильной помощи царской, представлял, что если Швеция обнаруживает мало склонности к миру, то надобно ее принудить, для чего царь намерен употребить оружие и запретил выпускать хлеб из своих гаваней в продолжение года, что должен сделать у себя и прусский король и Данциг принудить к тому же. Ильген отвечал, что такое запрещение не поможет, потому что шведы могут получить хлеб из Германии, Фландрии, Англии и других стран, которым будет выгода, а прусским подданным убыток.