История России с древнейших времен. Том 17. Царствование Петра I Алексеевича. 1722–1725 гг. - Сергей Соловьев

Между тем шведские уполномоченные на Аланде явно длили время: то говорили, что день со дня ждут из Швеции указа насчет переговоров о прусском мире, то вдруг объявили, что Гиллемборгу необходимо самому ехать в Стокгольм по какому-то непредвиденному обстоятельству. Русские уполномоченные отвечали на это объявление: «Мы хорошо понимаем, куда все эти ваши поступки клонятся; но время, быть может, вам покажет, что вы сами себя обманываете». Царь хотел показать это следующим образом: в июле-месяце русский флот из 30 военных кораблей, 130 галер и 100 малых судов отплыл к шведским берегам. Генерал-майор Ласси направился к Стокгольму, пристал у местечка Грина, и окрестная страна запылала; 135 деревень, 40 мельниц, 16 магазинов, два города – Остгаммер и Орегрунд, 9 железных заводов были выжжены; огромное количество железа, людских и конских кормов, чего ратные люди не могли взять с собою, было брошено в море. Адмирал Апраксин пристал к Ваксгольму только в семи милях от Стокгольма и также опустошил окрестную страну. Добыча, полученная русскими, оценивалась более чем в миллион талеров, и вред, причиненный Швеции, – в 12 миллионов. Козаки были в полутора милях от Стокгольма. В надежде на впечатление, какое будет произведено походом, Петр отправил в Швецию Остермана за решительным ответом. 10 июля Остерман отправился в Стокгольм под белым флагом и возвратился с грамотой, в которой королева предлагала царю Нарву, Ревель и Эстляндию, но требовала возвращения Финляндии и Лифляндии. Два неприязненные к России сенатора, Таубе и Делагарди, в очень недружеских и непристойных выражениях выговаривали Остерману, что царь присылает своего министра с мирными предложениями, а войска его жгут шведские области; сенаторы чрезмерно хвалились своими сильными войсками и говорили, что никогда не дадут приневолить себя к миру. Остерман Отвечал, что такие недружеские разговоры никак не могут содействовать к ускорению мира; что царское величество никогда не сомневался, чтоб у них не было войска, и что если мир не состоится, то будет много случаев с обеих сторон показать свою храбрость. Принца кассельского Остерман нашел весьма несклонным к миру с Россиею; он и сама королева в «жестоких терминах» выговаривали ему, что в то время, как он является с мирными предложениями, русские жгут деревни и дома вблизости Стокгольма, и хотя бы у них склонность к миру и была, то по таким поступкам вся она пропадает, ибо они не позволят принуждать себя к миру. «Заключите со мною прелиминарный трактат, и неприятельские действия сейчас же прекратятся», – отвечал Остерман. Принц кассельский и президент Сената граф Кронгельм говорили, что они ничего бы так не желали, как если бы русские войска высадились на шведские берега, что они сами очистили бы им место, чтоб сражением окончить дело. Остерман отвечал, что русским войскам известны верность и любовь к отечеству шведского народа. Граф Гиллемборг объявил Остерману по секрету, что большая часть сенаторов противится миру с Россиею и теперь они еще больше озлоблены сожжением своих имений от русских войск, а между тем английский посол делает великие обещания и подкупает, кого может, великими деньгами. Граф Кронгельм говорил Остерману: «Я сам вижу вредные следствия для Швеции от продолжения войны; но теперь и те, которые прежде были склонны к миру, так озлоблены разорениями, претерпенными от русских войск, что хотят лучше совсем пропасть, чем согласиться на такой мир». Остерман сказал ему на это: «Вы, граф, сами убеждены, что при продолжении войны настоящая форма правления у вас не долго простоит и дело кончится народным восстанием». «Народ очень противен миру», – возразил Кронгельм. «Народ, – отвечал Остерман, – непостоянен в своих мнениях: которые сегодня не желают мира, завтра с жаром будут его требовать».

21 августа Петр дал уполномоченным своим указ: «Повелеваем вам по получении сего быть на том конгрессе еще одну неделю для ожидания туда из Швеции прибытия назначенных от королевского величества министров или присылки нового к барону Лилиенштету о вступлении с вами в мирную негоциацию указу; а когда те шведские министры из Швеции на Аланд и прибудут или вместо того указ к барону Лилиенштету новый пришлется, но ежели шведские министры станут предлагать о мире с нами прежние свои взмирительные кондиции и несогласные с основанием наших последних кондиций, то вам, не продолжая о том с ними негоциацию более двух недель, по прошествии той вышеупомянутой недели тот конгресс разорвать и ехать с Аланда к двору нашему; но при отъезде своем оттуда отдать вам шведским полномочным министрам грамоту к королевскому величеству шведской в ответ на присланную от нее к нам с тобою нашим канцелярии советником и притом им, полномочным, объявить, что ежели ее королевское величество, усмотря наши благонамеренные к миротворению поступки (и по разорвании оного конгресса), восхощет иногда с нами мир на основании вышеозначенных предложенных ей последних кондиций чинить, то мы от того не отрицаемся, и дабы ее королевское величество в таком случае немедленно паки на Аланд или прямо к двору нашему с полною мочью и с довольными инструкциями прислала из министров, кого изволит». Брюс с товарищами объявил об этом указе Лилиенштету, и тот дал знать об нем в Стокгольм. 6 сентября Лилиенштет объявил русским уполномоченным, что получил указ из Стокгольма: королева объявляет, что в последних условиях своих довольно показала свое желание к миру, ибо хотела сделать знатные, чрезвычайно для нее чувствительные уступки; но царское величество принять их не хочет и велел объявить, что если в три недели предложенный им ультиматум принят не будет, то его уполномоченные имеют указ ехать с Аландских островов; поэтому и королева приказывает своему уполномоченному барону Лилиенштету ехать с островов и порвать конгресс. Русские уполномоченные отвечали, что им ничего более не остается, как готовиться к отъезду.

Так кончился Аландский конгресс. С 1716 года дипломатическая война велась между русским царем и английским королем, и Швеции надобно было выбирать между ними. Под влиянием Гёрца Карл XII склонялся к миру и союзу с Россиею; по смерти Карла новое правительство, естественно, склонилось на сторону Англии. Летом 1719 года посланники короля Георга, английский и ганноверский, заключили мир с Швециею, которая уступила Ганноверу Бремен и Верден. Следствием этого мира было порвание Аландского конгресса. Но Швеция одна была не в состоянии воевать с Россиею, ей нужно было помочь; Георг не мог оказать деятельной, непосредственной помощи, потому что не мог заставить Англию объявить войну России; ему оставалось поднимать против царя другие государства, вследствие чего дипломатическая борьба загорелась с новою силой и далеко оставила за собой борьбу военную. Сильно велась она в Вене, где была удобная почва. Дело царевича Алексея произвело снова охлаждение между царем и цесарем; а с другой стороны, покушения Испании возвратить себе прежние владения в Италии заставляли императора сближаться с Англиею, заискивать у ее короля. В январе 1718 года Абрам Веселовский дал знать из Вены, что цесарь велел президенту рейхсгофрата графу Виндишгрецу тайно внушить ганноверскому посланнику, какую услугу король Георг окажет императору и всей империи, если заключит отдельный мир с Швециею. Император сильно опасается отдельного мира России с Швециею, потому что тогда произойдет большое смятение в империи и герцог мекленбургский прислужится своими войсками шведскому королю. В марте Веселовский объявил императору о лишении царевича Алексея наследства и о назначении наследником царевича Петра Петровича; император отвечал: «Мы царю, вашему государю, за сообщение нового определения очень обязаны и надеемся, что он сам всего лучше может знать, кто полезнее ему и государству его быть может». Неприятности только начинались. В апреле Веселовский явился к императору с жалобою на резидента при русском дворе Плейера, который сообщил своему двору ложные известия, оскорбительные для особы царя. Веселовский просил, чтоб Плейер был немедленно отозван и на его место был прислан другой. Чрез несколько времени опять является Веселовский к императору и рассказывает, как в бытность царевича в Неаполе присылал к нему вице-канцлер граф Шёнборн своего секретаря с требованием, чтоб царевич написал письмо к сенаторам и архиереям, что он и сделал против воли, и письма эти находятся у вице-канцлера, так чтоб цесарское величество по всегдашней дружбе и склонности к царскому величеству приказал эти письма отдать ему, Веселовскому. Император отвечал с удивлением, что он никогда не приказывал вице-канцлеру требовать от царевича подобных писем и без указа он этого сделать не мог. Веселовский отправился к принцу Евгению, к графу Цинцендорфу – те повторяли слова императора; Веселовский возражал, что царевичу не для чего затевать басней. Обещали по этому и Плейерову делу иметь особую министерскую конференцию и начали тянуть время. Веселовский жаловался принцу Евгению, что так долго не хотят решить такого перед всем светом праведного дела. Принц отвечал: «Как может царское величество ставить в вину резиденту Плейеру, что он доносил своему государю слышанные им от людей известия? Народное право тут не нарушено, и не видно, чтоб Плейер имел какие сношения с подданными царского величества». «Из донесения видно, – говорил Веселовский, – что либо он все это выдумал для ослабления дружбы царского величества с императором, либо имел сообщение с преступными подданными царского величества, которые ему сообщили такие ведомости в ущерб славе и интересу государя своего». Видя, что принц Евгений продолжает защищать Плейера, Веселовский объявил, что если император не отзовет Плейера, то царь принужден будет сам выслать его из России. Евгений с немалым фукованием (раздражением) сказал, что донесет об этом императору.