Последний порог - Андраш Беркеши

— Этого я не знаю.

— А то, что заговор направляется не против немецкого народа, а против фюрера и его приближенных. Разумеется, и против нас с вами. Если им удастся ликвидировать фюрера и его ближайшее окружение, они смело могут договориться с Западом.

— Все это кажется вполне реальным.

— Как вы полагаете, Феликс, какие силы стоят у истоков этого заговора?

— Об этом следует хорошенько подумать. — Вебер оперся о подлокотники кресла, обхватив ладонями подбородок. — Вы имеете в виду внутренние силы?

— Разумеется.

— Я не знаю. По сути дела, мы должны предвидеть борьбу с разным противником. Мы уничтожили, можно сказать, лишь руководителей оппозиционных партий, часть их находится в концлагерях.

— Это так. Но нам необходимо думать и о расколе, и о стремлении народа к спасению. Рождаются новые силы. Как мне кажется, основной оплот заговора составляют офицеры, которые никогда не любили фюрера, они лишь временно были по отношению к нему лояльными. К ним следует причислить наших главных противников — коммунистов. На основании сведений, поступающих от внутренних сил Сопротивления, до сих пор они отклоняли все предложения коммунистов, направленные на восстановление коалиционного единства.

Это крупная ошибка, так как внешние силы тоже сражаются против нас на основе коалиции. Так действуют русские и англосаксы. На днях я получил сообщение о том, что русские и их союзники призвали всех участников движения Сопротивления к единству и развертыванию согласованных действий. До сих пор покушения на фюрера не удавались потому, что сами участники Сопротивления нарушали основные принципы коалиции. Они не хотели действовать совместно с коммунистами. Более того, например, в Югославии сейчас борются друг против друга четники и партизаны-коммунисты. Почти такое же положение складывается и в Венгрии. Нелегальные и легально существующие оппозиционные партии лишь критикуют правительство, а сами не раз подводили друг друга.

— Однако теперь они уже договариваются, — заметил Вебер, вспомнив о донесении, полученном вчера.

Эккер лишь махнул рукой, развивая дальше свою концепцию о коалиции, а Вебер как бы заново пережил все волнения прошлой ночи...

В эту ночь он встретился с одноглазым подполковником Секе на квартире его подруги. Лысеющий подполковник с лошадиной головой с трудом сдерживал свое нетерпение. На лице его застыла хитрая улыбка, однако он не сказал ни слова, а передал ему донесение с грифом «Совершенно секретно», в котором говорилось о том, что в Венгрии находится офицер Советской Армии под именем журналиста Милана Радовича, которому поручено вести переговоры с руководителями движения Сопротивления относительно развертывания широкого вооруженного восстания от Польши до Югославии. Радович вел переговоры не только с руководителями партии мира, но и с несколькими генералами, находящимися на действительной военной службе. Вебер оценил это донесение как важное главным образом потому, что он знал, с каким пристрастием следил за Радовичем Эккер.

Глядя на почти детскую фигуру профессора, быстро ходившего по комнате, на его то вырастающую, то уменьшающуюся тень, Вебер машинально кивал, хотя на самом деле уже потерял нить разговора. Он даже чувствовал некоторые угрызения совести — так обычно переживает образцовый студент, если вдруг случайно прослушает объяснение лектора.

Разумеется, Вебер кое о чем догадывался, но, конечно, он не мог знать о том, с каким богатым материалом прибыл профессор в Будапешт. Не знал он и того, что после посещения Эрнста Хокера Эккер не только дал волю собственной фантазии, но и завалил заданиями специальный подотдел, при помощи которого уже на следующий день располагал целым рядом важных сведений.

Монику Эккер навестил в ее квартире. При. их разговоре присутствовал и толстый патологоанатом. Упитанная белокурая девушка работала в городской больнице операционной сестрой. На вопросы «большеголового ребенка», как окрестила профессора Моника, она отвечала вяло, с некоторым подозрением, хотя и была давно знакома с ним. Кроме того, в ее ответах сквозило полное отсутствие интереса к жизни. Впрочем, она и свои обязанности на работе выполняла машинально.

В течение многих лет она надеялась, что Милан вернется к ней и заберет ее с собой, однако, случайно встретившись с ним год назад, она поняла, что потеряла его навсегда. Любовь, которую она питала к молодому человеку, ушла. Она сохранила к Милану лишь дружеские чувства. Но разве могли они заменить ей любовь? Ей нужен был не друг, а любимый мужчина, от которого она могла бы родить ребенка. И хотя она ничего не знала об Анне, но чувствовала: кто-то отнял у нее Милана. На какое-то мгновение в ее душе закопошилось мстительное чувство: может быть, донести на Милана и на себя и вместе погибнуть? Раз уж он не хочет принадлежать ей, то пусть лучше никому не достанется.

Эккер почти с отеческой заботой смотрел на симпатичную девушку с безразличным взглядом. Профессор подумывал о том, что, наверное, придется подвергнуть ее пыткам. Но даст ли это какие-либо результаты? От Хокера он знал, что Моника потеряла почти всякий интерес к жизни, а от таких людей труднее всего добиться признания. Сначала нужно как-то расположить ее к себе, завоевать доверие. Он поблагодарил Хокера за то, что тот был так любезен и проводил его сюда. Толстый анатом сообразил, что ему следует удалиться. Извинившись, он сказал, что ему срочно нужно быть в институте.

Моника и Эккер остались вдвоем. Моника с безразличным видом курила, она была настолько спокойна, что даже ресницы у нее не вздрагивали. Профессору она верила, так как слышала истории, которые о нем рассказывали: о вызволении Эрики из концлагеря, о заявлении, которым Эккер по существу спас Эрнста Хокера, и о том, что в прошлом году пронацистски настроенные студенты требовали его удаления из института. В конце концов любопытство взяло верх над ее безразличием — ей захотелось узнать, что нужно от нее этому странному человеку.

— Моника, — сказал профессор, — вероятно, я совершил большой промах. Быть может, мне не следовало приходить к вам. Но я фаталист, и если мне суждено на этом закончить свое земное существование, то я покорно приму божью кару. — Эккер закурил. — Прошу вас только об одном: верьте мне. Ничего не спрашивайте и, если можете, верьте. Вы хорошо знаете, как я любил Милана Радовича. И мне известно о вашей любви к нему. — Девушка при этих словах скривила рот. — Милан до сих пор любит вас. В прошлом году, когда я встречался с ним в Мюнхене, он жаловался мне на свою невеселую судьбу. Я помог ему перейти границу. — Чувствуя, что действует правильно, Эккер продолжал: — Моника, если бы я на протяжении нескольких лет незаметно не заботился о вас, мы сегодня не могли бы вот так разговаривать с вами. Сейчас я думаю о письмах Мишель — о романе «Бегство из красной пустыни», о Викторе, об Эгерке и о, белокурой Герти.

Моника с удивлением уставилась на Эккера, она даже вздрогнула. Лицо ее побледнело.

— Вы знаете о тех письмах?

— Важно совсем не то, что знаю я, а то, что о них известно гестапо. Скажите, Моника, где сейчас находится друг вашей семьи с киностудии?

— От него уже целый год нет никаких известий.

— И вы никогда не догадывались о том, что он мог оказаться агентом гестапо?

— Нет, этого не может быть. Тогда я бы уже давно сидела в Дахау.

— Это верно. Если бы я не позаботился о вас, вы вместе со своими родителями там бы и сидели. Шефом того агента совершенно случайно оказался мой бывший ученик, который ради меня пошел на то, чтобы уничтожить все компрометирующие вас материалы. Вчера вечером он, возбужденный, пришел ко мне и сказал, что его переводят на другое место и он уже не сможет нам больше помогать. Дело в том, что гестапо схватило одного подпольщика-связного, который ехал из Венгрии и вез с собой несколько писем. Одно из них предназначалось вам. К сожалению, мой бывший ученик не знает содержания того письма, ему известно только, что с письма снята фотокопия, а само письмо с каким-то юношей направлено вам. Теперь гестапо наблюдает, что же вы станете делать, когда получите это письмо. Вот что случилось, Моника.

Девушка понимающе закивала — от ее безразличия не осталось и следа: если Милан любит ее, тогда есть смысл жить, есть смысл продолжать борьбу. Почему она не сообразила, что за Миланом могли следить и только поэтому он не подошел к ней? Но что же ей делать теперь? Она уже не хотела умирать. Но если ее схватят и станут пытать, как ей стойко вынести все страдания? В отчаянии она уставилась на профессора:

— Скажите, господин профессор, что мне делать?

Эккер сбил пепел с сигареты.

— Теперь вы понимаете, почему я начал разговор с вами так издалека? Если вас арестуют и начнут пытать, вы, видимо, расскажете, что я был у вас и говорил с вами. Короче, тогда я тоже пропал, Моника. Поскольку сейчас речь идет о жизни многих людей, вы должны поступить так, как я вам посоветую. Если же вы не согласитесь на это, тогда вам следует покончить с собой.