Армагеддон был вчера - Александр Полосин

Мимо них прошла молодая пара с коляской. У мамаши обиженно поджаты губки, папаша идёт чуть сзади, хмуро глядя по сторонам. Это соседи из третьего подъезда. Ни дня не могут прожить без ссоры, что за семья!

Кесарь Кесаревич опять вздохнул и шаркающей походкой прошёл к мойке. Долго и тщательно споласкивал стакан, смотрел его на свет, недовольно хмыкал и снова споласкивал. Затем так же старательно протёр насухо вафельным полотенцем, опять посмотрел на свет, и, наконец, довольный результатом, поставил в шкаф. Глянул на часы, висящие над столом, зачем-то постучал сухим узловатым пальцем по стеклу.

Два часа.

У людей разгар рабочего дня, а для него только-только утро началось. Что поделаешь – с молодости привык работать по ночам, теперь поздно перестраиваться.

Спустя некоторое время Кесарь Кесаревич, уже умытый, побритый, аккуратно причёсанный, сел за свой рабочий стол перед стареньким «Ундервудом». Поправил толстую пачку отпечатанных листов по правую руку, взял чистый лист из пачки слева, задумчиво уставился на стену. На стене, над самым столом канцелярской кнопкой был приколот пожелтевший уже листок с надписью:

«Титульный лист. Эссе. Рабочее название…» На месте названия, впрочем, ничего напечатано не было. А, ладно, потом придумается…

За стенкой послышался грохот разбитой посуды, отборный мат. Причём материлась женщина, что вообще ни в какие рамки не лезет!

Кесарь Кесаревич зажмурился, до боли закусил палец. Да, надо торопиться, надо работать, времени совсем не остаётся.

«…ОНИ не такие, как мы. И в то же время Они неотделимо живут прямо в нас…» – слова вылетали из-под мечущихся лапок пишущей машинки, словно тончайшая нить паука-шелкопряда, – вроде бы целеустремлённые, и в то же время абсолютно безжизненные, слабые. Не было в них ни силы, ни правдивости. А ведь это эссе-разоблачение! Каждое слово должно бить наповал, как пуля снайпера – прямо в сердце! Но пока будут подыскиваться нужные слова, ОНИ окончательно испоганят весь род людской. А потому он торопливо строчил, захлёбываясь невыразительными словами и едва не подвывая от своей медлительности.

«…Оболваненные люди списывают ИХ проделки на несуществующих домовых, на полтергейст, на зелёных человечков. Последнее, кстати, не так уж и далеко от истины: в том смысле, что ОНИ – это пришельцы. ИХ пакостливая натура проявляется порой в самых неожиданных местах. Когда ИМ удаётся полностью захватить разум человека-носителя, они в припадке безудержного озлобления бьют посуду, портят мебель, прячут вещи, оставляют непонятные и жуткие надписи и знаки на стенах, потолках. К счастью такое случается крайне редко, и долго удерживать физический контроль над человеком ОНИ не в состоянии. Но из памяти напрочь выпадают те минуты, когда его разумом и телом владели ОНИ. И вот растерянный и испуганный человек начинает придумывать себе объяснения настолько невероятные, что только диву даёшься… »

Кесарь Кесаревич задумчиво погрыз ноготь, продолжил:

«…Это – чужаки, уничтожившие по злобе своей место предыдущего обитания. ОНИ не из нашего измерения, и только это позволяет ИМ беспрепятственно завладеть нашими телами, нашими разумами. Вся их сила, мощь, даже могущество – ничто без физической оболочки. Поэтому мы нужны ИМ как доминирующий вид на планете.

По природе своей человеческое существо доброе и отзывчивое. Да, только нам присуще такое замечательно качество как Соучастие. Изначально мы добры и правдивы. Человеколюбие, филантропия – есть ни что иное, как необходимые качества для видовой экспансии homo sapiens.

Зато злоба, коварство, подлость, ненависть противоестественны человеческой натуре, и это в нашу жизнь привнесли именно ОНИ…»

Кесарь Кесаревич косо глянул на часы. Пять часов вечера. Сейчас усталые, измученные после трудового дня люди потянутся домой, и двор вновь наполнится раздражением и ненавистью.

В это время Кесарь Кесаревич всегда выходил прогуляться в скверик, а заодно и понаблюдать, выявить и зафиксировать в памяти самых отъявленных, наиболее явно проявляющих себя ИХ. В последнее время это тоже стало его привычкой. Тем не менее, сегодня он решил немного задержаться с прогулкой. Объяснить себе мотивы этого поступка он не мог, сколько ни шевелил бровями и ни морщил лоб.

Тут Кесарь Кесаревич оторвался от клавиш и удивлённо прислушался. Непонятно – что же его так насторожило? Он встал, прошёл к окну и долго смотрел во двор. Тишина!

Поразительно! Люди возвращались с работы, проходя через скверик в замкнутое пространство двора их «хрущёвки», но все шли безмятежные, умиротворённые. Даже Фирсов – сосед с третьего этажа – не орал, как обычно, на свою жену, а шёл рядом с ней величаво и спокойно, в одной руке неся тяжеленную сумку с продуктами, что вообще-то нонсенс, другую, согнутую в локте, подставив жене для опоры.

Засосало под ложечкой: нахлынуло давно забытое ощущение «дежа вю». ЭТО снова происходило, и это надо было немедленно увидеть своими глазами. Торопливо одевшись, Кесарь Кесаревич, тем не менее, не забыл повязать галстук и прикрыть лысину шляпой – как-никак он интеллигент. А потому должен проявлять уважение к себе и окружающим даже в таких мелочах.

Выйдя во двор, он удивился ещё больше: повсюду царил бархатный покой летнего вечера. Даже злобные старушенции, что никогда не упускают случая вцепиться в кого-нибудь со своими нравоучениями, вежливо поздоровались с ним, чего давным-давно уже не делали. Раньше они только брезгливо поджимали губки и провожали его ненавидящими взглядами. Не просто так, конечно, ненависть возникла – однажды он-таки поставил их на место. По-интеллигентному вежливо, понятно, и всё же достаточно решительно. А сейчас! Казалось, сама атмосфера была насыщена добротой, это ощущалось всей кожей, всем существом.

Мишка и Аннушка сидели вместе в песочнице, и у каждого в руках было по мороженке. Напротив сидел отец и откровенно любовался, как они с аппетитом уплетают прохладную сладость.

На подоконнике первого этажа дремал старый кот Матроскин, довольно жмурясь и вяло покачивая свесившимся кончиком хвоста. По двору бегала ребятня, но никто Матроскина не сдёргивал, и это было в высшей степени странно. Обычно он и пяти минут не мог там пролежать, не привлекая внимания маленьких извергов.

Кесарь Кесаревич прошёл по двору, изумляясь и восторгаясь всё больше. На душе было так хорошо, что хотелось зарыдать от нахлынувшего избытка чувств, от тихого счастья и желания сделать что-нибудь особенно хорошее.

И тут он увидел причину столь разительных перемен. У самого входа в скверик сидела небольшая вислоухая собачонка и улыбалась всем прохожим. И люди улыбались ей в ответ, и каждый норовил подойти и обязательно погладить, приговаривая какое-нибудь ласковое слово. Она нисколечко не пугалась и принимала знаки внимания, благодарно шевеля пушистым хвостом в дорожной пыли.

Кесарь Кесаревич торопливо прошаркал до ближайшего магазинчика и купил двести грамм ливерной колбасы. Обратно он едва не бежал, опасаясь, что собачонке наскучит их дворик, и она потрусит дальше в неизвестность, из которой она и выпала.

Нет, она словно дожидалась его, как будто знала – зачем этот смешной старик убегал так поспешно.

Колбасу они приняла благосклонно и, что удивительно, не набросилась на неё с жадностью бродячей шавки, а принялась есть чинно и благородно, словно аристократка на приёме у принца-консорта. Кесарь Кесаревич в глубокой задумчивости присел на лавочку, и рассеяно следил, как неторопливо отгрызет она маленькие кусочки, тщательно их пережёвывает и так же неспешно проглатывает.

Насытившись, собачонка подошла к человеку, угостившему её, и благодарно лизнула в ладонь тёплым, шелковистым языком. Кесарь Кесаревич погладил в ответ, украдкой вытерев слюни о чуть жестковатую шёрстку.

– Откуда ты такая взялась, солнце моё? – ласково проговорил он. Она свесила голову набок и повиляла хвостиком: мол, не всё ли равно?

– И то верно, – вздохнул Кесарь Кесаревич.

Внезапно с грохотом распахнулась дверь второго подъезда, вылетел всклокоченный Мокин, слесарь местного ЖЭКа.

– Да пошла ты в задницу, сука! – проорал он кому-то невидимому. Сплюнул зло и пошёл прямо на них, нещадно матерясь. И осёкся, встретившись взглядом с собакой. – Это что ещё за тварь?

Кесарь Кесаревич виновато развёл руками.

– Да вот, собака, – пролепетал он. Мокин хмыкнул:

– Вижу что не верблюд! Твоя, что ли? Кесарь Кесаревич растерялся.

– Ну, вроде как…

– Вроде как, – глумливо передразнил его Мокин, но всё же прошёл мимо, опасливо обогнув нестрашную собачку по широкой дуге. Собака, не отрываясь, внимательно следила за ним карими глазами. Мокин заспешил, непрестанно оглядываясь и бурча под нос что-то невнятное.

Кесарь Кесаревич судорожно сглотнул.