Потомок Микеланджело - Анатолий Левандовский

Лакей вернулся с несколько озадаченным видом.

— В чем дело? — спросил Реаль.

— Не знаю, как и сказать вам, ваша светлость.

— Говори, как есть.

— Я осведомился у офицера, что происходит. Он спросил, кто я. Я ответил, что служу у графа Реаля. А он ответил…

Лакей запнулся.

— Что ответил?

— Он ответил… Прошу прощения, ваша светлость. Он сказал: «У нас нет больше графов».

«Плохо дело, — подумал Реаль. — Запахло девяносто третьим».

Он быстро собрался и через черный ход покинул дворец.

Почти одновременно бежал и военный министр Кларк.

Легкомыслие Гидаля дорого обошлось филадельфам.

10

Главный виновник этих пертурбаций и не подозревал о непредусмотренных поступках членов своего штаба. Он по-прежнему был полон бодрости; ему не требовалось передышек и не нужно было подкрепляться спиртным. В данный момент он в сопровождении своего адъютанта и двух рот десятой когорты пересекал Вандомскую площадь, направляясь к Генеральному штабу.

Взгляд его невольно остановился на бронзовой статуе Наполеона, задрапированного античной тогой и взирающего с высоты огромной колонны в центре площади.

«Скоро мы сбросим тебя отсюда и разобьем в куски», — подумал Мале.

Он спешил. Только что он побывал на улице Сент-Оноре, в доме № 307, у братьев-филадельфов Ладре и Бриана. Братья были связаны с широкими слоями парижских обывателей. Мале предписал в положенное время ударить в набатный колокол, чтобы собрать народ в пределах города. Он также распорядился отправить депеши в Марсель, Тулон и Женеву. Наставляя гонца, едущего к Буонарроти, он просил:

— Лети, как ветер. В Женеве должны узнать сразу же по завершении переворота.

Теперь ему предстояла наиболее сложная задача: обезвредить военно-жандармский аппарат так же, как были обезврежены полицейские власти.

Ближайший визит предстояло сделать к генералу Гюлену.

Визит был крайне неприятным уже потому, что Гюлен являлся военным комендантом Парижа, иначе говоря, занимал именно ту должность, которую Мале определил самому себе.

11

Генерал Гюлен был по-своему замечательным человеком.

Огромный, как гора, обладавший силой циркового борца и интеллектом восьмилетнего ребенка, он, подобно Реалю, сделал блестящую карьеру при империи. По происхождению рабочий-белильщик, участник взятия Бастилии и добрый якобинец, впоследствии он резко сменил фронт, стал ревностным приверженцем Бонапарта и оказал ему неоценимые услуги в день 18 брюмера. Зная неразборчивость в средствах бывшего «победителя Бастилии», Наполеон именно ему (вместе с Савари) поручил постыдное дело герцога Энгиенского и ряд других аналогичных служб. Поскольку Гюлен все порученное исполнял безропотно и чисто, он быстро стал офицером ордена Почетного легиона, графом империи с рентой в пятьдесят тысяч ливров и владельцем поместий в Вестфалии. Кроме того, он не брезговал и другими доходами, получая в качестве коменданта Парижа жирный навар с игорных предприятий и публичных домов.

Так же как и его коллега Савари, Гюлен не принадлежал к породе «жаворонков» и утром 23 октября спал, словно сурок, вследствие чего незваных гостей ему пришлось встречать тоже в ночной рубашке. Разница была лишь в том, что если Савари ту злосчастную для него ночь провел в своей спальне один, то Гюлен коротал ее в обществе своей жены, и бедной даме при появлении бесцеремонных визитеров пришлось натягивать на себя одеяло вплоть до самых глаз.

Когда Мале в сопровождении капитана Стеновера, голландца на французской службе, вломился в спальню Гюлена, верзила приподнялся на локте и возмущенно пробасил:

— Что это значит? Кто вы такой?

— Я генерал Мале.

Это имя ничего не сказало Гюлену.

— Кто разрешил вам войти? Что вам угодно?

— Генерал, — спокойно сказал Мале, — я пришел сообщить вам печальную новость… Император погиб под стенами Москвы…

Если эта «печальная новость» в свое время заставила Сулье рухнуть на постель, то Гюлен, напротив, вскочил с постели, и Мале с капитаном могли созерцать его могучую фигуру во весь рост, что заставило их несколько отпрянуть.

— Черт побери! — воскликнул Гюлен. — Откуда вам это известно?

Для человека с интеллектом восьмилетнего ребенка то был весьма мудрый вопрос. Во всяком случае, до этого никто не догадался задать его Мале.

Пришлось придумывать на ходу:

— Этой ночью курьер прибыл из России…

А дальше можно было повторить уже повторенное много раз:

— Сенат тотчас собрался… Он низложил императорский режим и создал новое правительство…

Гюлен запустил гигантскую пятерню в шевелюру и напряженно думал.

— Я прибыл сюда, — продолжал Мале, — чтобы вас заместить. На мне лежит также прискорбная обязанность подвергнуть вас временному аресту…

— Но я не верю ни одному вашему слову! — воскликнул Гюлен. — Никогда не мог Сенат дать разрешения на мой арест!

Первый раз за все это утро Мале встретился с сопротивлением. Это его начало раздражать.

— Тем не менее это так, — сказал он. — Вы арестованы.

Наступила тишина.

И тут вдруг мадам Гюлен высунула нос из-под одеяла.

— Мой друг, — прочирикала она, — если этот господин говорит правду, он должен иметь письменное предписание. Потребуйте, чтобы он вам его показал…

Бедная женщина и не подозревала, какую плохую услугу она оказывает мужу.

— И правда, — обрадовался Гюлен. — Вы должны иметь предписания. Покажите их мне.

— Извольте, — сдерживая ярость ответил Мале. — Пройдем в соседнюю комнату, и я их вам покажу.

Мале, Стеновер и Гюлен — все еще в ночной рубашке — прошли в кабинет. Вытащив из кармана пачку бумаг, Мале протянул их коменданту. Гюлен принялся их придирчиво разглядывать. По мере того как он перелистывал постановления Сената, приказы и прокламации, лицо его принимало все более презрительное выражение, что не укрылось от Мале.

— Что это значит? — воскликнул наконец Гюлен. — Все эти бумаги фальшивые! Вы самозванец!

Говорят, дети подчас бывают умнее взрослых. Или, во всяком случае, прозорливее.

Мале понял, что он раскрыт.

Не теряя времени на размышления, он снова опустил руку в карман и выхватил пистолет.

— Вот мои предписания! — сказал он, стреляя в лицо коменданту.

И не слушая истерических криков, раздавшихся в соседней комнате, вместе с капитаном Стеновером, сделавшим вид, будто ничего не произошло, покинул роскошные покои Гюлена, предусмотрительно замкнув двери на ключ.

12

История эта глубоко взволновала Мале.

Нельзя сказать, чтобы он слишком жалел Гюлена, но все же было неприятно своею рукой так просто убить человека.

Впрочем, главное было не в этом. Он еще ничего не знал о незадачах своих коллег, но для него лично это была первая осечка.

Впервые от начала заговора у него появились сомнения.

«Несчастья начались, жди новых…» — вспомнил он строчку Шекспира.

И правда, к первой неприятности немедленно приплюсовалась вторая.

Одним из тех, на поддержку кого он рассчитывал, рассчитывал безоговорочно, был его старый соратник, опальный генерал Денуайе. Он неоднократно навещал Мале в лечебнице и, казалось, искренне сочувствовал его планам. Поэтому, направляясь к Гюлену, Мале откомандировал Рато с очередным генеральским мундиром к Денуайе, жившему рядом. Каково же было его огорчение, когда, спустившись с лестницы особняка, он увидел своего адъютанта, поджидавшего его со свертком, который следовало отдать генералу.

— Что случилось, Рато? — спросил он.

— Генерал не принял меня. И отказался брать то, что вы послали.

«Струсил», — подумал Мале. И тут же в голову ему пришла мысль, которая обожгла его: нельзя доверять другим то, что обязан сделать сам. А он допустил этот промах не только с Денуайе. Перед тем как заняться Гюленом, он, желая выиграть время, послал к полковнику Генерального штаба Дузе своего лейтенанта, который должен был к приходу Мале познакомить полковника с главными документами, обеспечивающими ему поддержку.

Раздумывая над этим обстоятельством по дороге в штаб, Мале теперь видел, что допустил двойную оплошность. Во-первых, вся его тактика до сих пор действовала безотказно благодаря внезапности: своим сообщением и бумагами он ошеломлял собеседника; и даже в том единственном случае, когда ему не поверили, имел время, чтобы обезвредить Гюлена. Тут же он давал незнакомому человеку возможность одуматься, прикинуть и внимательно рассмотреть фальшивые документы. Это было плохо. Еще хуже было другое.

В своем письме Дузе, которое понес лейтенант, Мале, между прочим, давал наказ полковнику арестовать своего адъютанта Лаборда. Дело в том, что Лаборд — Мале знал это точно — был тайным агентом сверхсекретной разведки Наполеона, человеком, имевшим полные сведения о многих похождениях филадельфов и поэтому самым опасным для заговорщиков. Правильно решив, что Лаборд должен быть устранен в первую очередь, Мале, вместо того чтобы сделать это самому, давал поручение Дузе, о настроениях которого не имел ни малейшего понятия.