Потомок Микеланджело - Анатолий Левандовский

— У вас имеется письменное предписание?

— От кого? — удивился Лаборд.

— От министра полиции, разумеется.

Лаборд взбеленился:

— Вы что, нарочно строите из себя дурака или действительно спятили? Разве вы не видите, кто перед вами? И какое предписание от министра могу я иметь, когда пришел освобождать этого самого министра из вашего каменного мешка?

— С вами со всеми, пожалуй, легко и спятить. Но я еще не спятил пока. Я требую предписания от н о в о г о министра.

— «Новый министр» — обманщик и злодей, он будет наказан. А министр полиции у нас один — герцог Ровиго.

— Сатана вас разберет, — ворчал комендант. — Только что он министр, а через час — злодей и обманщик, только что злодей и обманщик, а через час — министр. Я не могу вникать во всю эту галиматью и как исправный чиновник требую только одного — письменного приказа.

— Вы его вскоре получите, — прошипел Лаборд, награждая Бо уничтожающим взглядом, — и это будет приказ о вашем смещении и отдаче под суд.

Он повернулся и пошел к двери, но тут начальник тюрьмы, ощутив шестым чувством, что дело серьезное и дальше упорствовать не следует, остановил его и выполнил распоряжение: трое высших полицейских чинов получили свободу и возможность направиться в свои бюро.

Удовлетворенный Лаборд поскакал к ратуше. Там он быстро пресек манипуляции графа Фрошо, сразив старика известием, что император жив и что он, префект округа Сены, стал жертвой ловких мистификаторов. Затем адъютант Дузе прибыл на улицу Сен-Пер, желая навести порядок в армейских частях, окружавших министерство полиции.

Здесь-то ему пришлось во второй раз встретиться с сопротивлением, причем гораздо более сильным и неприятным, чем в тюрьме Ла Форс.

Когда он подходил к зданию министерства, дежурный потребовал пропуск.

— Какой пропуск? — удивился Лаборд.

— Подписанный законной властью.

— Я сам законная власть.

— Тогда подождите минутку, господин офицер.

Подошел начальник пикета, лейтенант Бомон.

— Вы не имеете пропуска, подписанного новым министром?

— Каким еще, к черту, новым министром?

— Генералом Лагори.

— Изменник Лагори арестован и будет судим военным трибуналом.

— За такие слова я вынужден вас арестовать и отправить в Генеральный штаб.

Как ни чертыхался Лаборд, как ни угрожал молодому лейтенанту, тот был непреклонен и в сопровождении нескольких солдат поволок его на Вандомскую площадь.

Конечно, здесь все сразу выяснилось, и по приказанию Дузе Бомон и его солдаты, в свою очередь, были арестованы. Но эти мелкие неполадки показывали властям, что с наведением порядка нужно спешить. Тем более что той же неприятности почти в то же время подвергся и господин Паскье.

Префект полиции прибыл на Иерусалимскую улицу в прекрасном настроении. Но вскоре оно рассеялось. Приближаясь к префектуре, он заметил, что солдаты и обыватели поглядывают на него весьма подозрительно.

Часовой у подъезда потребовал пропуск.

— Что еще за пропуск? — не понял Паскье.

— Обыкновенный пропуск, подписанный господином префектом.

— Но я сам и есть префект!

— Какой? Новый или старый?

— Что значит — новый или старый? Единственный, законный, занимающий свой пост не один год.

— Значит, старый. То-то лицо ваше мне показалось знакомым… В таком случае вы подлежите аресту, как враг Республики.

Только что прибыв из тюрьмы, попадать туда снова Паскье не имел ни малейшего желания, поэтому, придерживая полы своего сюртука, он припустился бежать.

Раздались крики:

— Держи его, злодея!

— Повесить кровопийцу!..

Петляя по переулкам и подворотням, господин префект добрался до знакомой аптеки. Провизор принял его и дал успокоительных капель; они оказались очень кстати. Но тут раздался яростный стук в дверь…

…Что было дальше, покрыто мраком неизвестности, поскольку существуют две версии. Сам Паскье уверял, что он вместе со старым провизором оборонял аптеку в течение целого часа, пока не прибыли верные воинские части. Но жители квартала говорили другое. Они со смехом рассказывали, как господин Паскье, переодевшись в платье жены провизора и напялив ее парик, бежал через черный ход и как затем в течение долгого времени бедный аптекарь тщетно требовал возвращения вещей своей супруги…

Впрочем, каких только анекдотов в то время не ходило по Парижу!..

Лишь к вечеру правительству удалось успокоить столицу.

Обыватели забились в свои норы, офицеры и солдаты, избегнувшие ареста, были разведены по казармам.

На стенах домов появилась прокламация Савари:

«Трое бывших генералов, Мале, Лагори и Гидаль, обманули нескольких национальных гвардейцев и направили их против министра полиции, префекта и военного коменданта Парижа. Против всех троих было совершено грубое насилие. Мятежники распустили слух о смерти императора. Эти экс-генералы арестованы и будут отданы в руки правосудия. В настоящее время Париж абсолютно спокоен».

3

Почти всех членов штаба Мале арестовали в тот же день или днем позже.

Лагори был взят Лабордом прямо в министерском кресле, когда новый министр полиции, все еще не зная, чем заняться, сочинял письмо своему шефу. Он успел написать всего три строчки:

«Дорогой Мале,

я арестовал министра полиции и префекта. Для большей безопасности я обязан сделать…»

Что он был обязан сделать, так никто никогда и не узнал, ибо в этот самый момент его схватили.

Рато имел наивность вернуться в свою казарму, рассчитывая, что его утреннего отсутствия не заметили. Но поскольку отсутствие распространялось не только на утро, но и на всю предшествующую ночь, сержант сразу подал рапорт. Кто-то опознал в нем «адъютанта» мятежного генерала, и он был арестован.

Гидаль и Бокеямпе, некогда сидевшие в одной камере, и теперь действовали вместе. Они собирались бежать из Парижа, но остановились на ночь у одного «верного» человека, который тут же продал их полиции.

Рато, после ареста ставший очень разговорчивым, навел жандармов на Каамано, который был арестован на следующий день.

Бутро удалось скрыться.

Еще одного человека тщательно разыскивали полицейские агенты, то был таинственный аббат Лафон. Но найти его, несмотря на все старания опытных сыщиков, ни сейчас, ни позднее так и не смогли.

4

Сразу же состоялось совещание высших функционеров империи во дворце Камбасереса.

Господин архиканцлер гордился своей выдержкой и храбростью: в отличие от Реаля или Кларка, в день смуты он не бежал со своего поста и грудью встретил опасность! Честно говоря, он даже толком не знал, что произошло в то утро; ему и в голову не пришло, что о нем, вследствие его полной ничтожности, заговорщики просто забыли…

На совещании голоса разделились.

Военный министр Кларк, граф де Фельтр, считал, что расследование нужно произвести с великим тщанием. Уже было арестовано несколько сот заподозренных; это число, вероятно, будет увеличено.

— Не может быть, — говорил Кларк, — чтобы несколько человек взяли на себя и почти провели операцию подобного масштаба. Наверняка здесь действовала какая-то мощная организация…

Реаль и Паскье были согласны с Кларком.

Внутренне не мог с ним не согласиться и Савари. Он сразу же вспомнил о филадельфах и предостережениях Каппеля. Но, несмотря на свою глупость, герцог Ровиго хорошо изучил Хозяина и догадывался, что тот бы не захотел раздувать дело: это было не ко времени. Савари не сомневался, что Наполеон предпочел бы считать заговор делом рук нескольких не вполне нормальных одиночек, никак не связанных с народом.

И поэтому он сказал:

— Я не могу согласиться с графом. Слишком хорошо я знаю Мале и Лагори. Первый — явный безумец, сбежавший из сумасшедшего дома, второй — меланхолик и отщепенец, годами живший вне закона. Ни у одного, ни у другого не прослеживаются связи с какими бы то ни было организациями. Большинство арестованных следует освободить. А горсть виновников — маньяков и соблазненных ими — судить и наказать до возвращения императора.

До возвращения императора…

Эти слова всех повергли в трепет.

Камбасерес, который знал характер Наполеона не хуже, чем герцог Ровиго, поддержал мнение министра полиции, и оно было утверждено.

Быстро сформировали военный трибунал, и уже 24 октября он приступил к работе.

5

На суде Мале держался героем.

Всю вину он принял на себя, всячески стараясь выгородить других. Те, кто действовал с ним, по его словам, не знали истины, верили в смерть императора и были полны благих намерений. Особенно много усилий затратил великий архонт, чтобы не выдать и даже не задеть организацию. Слово «филадельфы» во время процесса не прозвучало ни разу. Имена Буонарроти, Базена, Анджелони, Демайо не были названы.

Несмотря на полученные инструкции, члены суда сомневались.