Осенние дивертисменты - Сергей Сухонов

– И не только он, – вмешалась Светлана.

Действительно, несколько в стороне находилась ещё одна надпись, выполненная разборчивым женским подчерком: – "Здесь была Елизавета, учащаяся седьмого класса первой женской гимназии". Рядом, на приступочке находился кусочек школьного мела, столетней давности.

– Чем они здесь занимались? – задала резонный вопрос Князева.

– Ваш интерес, к проблеме свободного времяпрепровождения наших предков, Светлана Фёдоровна естественный, однако не прагматичный. Более актуальным представляется вопрос – как они сюда попали?

– Да, наверное. А как?

– Вот-вот. Думаю, имеется здесь выход на поверхность. Только бы не сглазить.

Действительно, проход расширялся. Константин зажёг спичку, пламя заколебалось и встало с небольшим наклоном.

– Есть сквозняк. Теперь двигаем.

С утроенной энергией, спелеологи по несчастью возобновили движение. Теперь, когда появилась надежда, идти стало легче. Кроме того, пещерные стены приобрели геометрически ровные очертания, следовательно, природные лабиринты сменились каменоломнями. Одно огорчало, заканчивалась энергия в батарее фонаря. Тусклый свет едва освещал проход. В запасе был ещё один фонарь, но его включать не стали. Экономили. Светлана наступила на какой-то предмет. Подняла. В её руках оказался свёрток.

– Что это?

– Дай посмотреть.

Константин передал фонарь, а сам развернул таинственный предмет, аккуратно замотанный в холщовую ткань.

– Икона? – удивилась Светлана.

– А вы хотели увидеть ноутбук? – Константин присмотрелся, потёр предмет тряпкой и продолжил, – икона Троеручницы. – Перевернул на другую сторону и с трудом прочитал: – домовая церковь господ Живорезовых. Любопытно, вероятно опять родственники. Кстати, икона – покровительница медицинских работников.

– Это символично Константин Михайлович. Если не изменяет память, сюжет построен на отсечении руки и чудесном приживлении. Смею предположить, что и древние не чурались трансплантологии.

– Это конечно не пересадка органов, а скорее чудеса микрохирургии. – Константин ещё немного покрутил икону, сунул в сумку и озабоченно произнёс, – хватит впустую жечь фонарь, двинули.

Обременённые находкой исследователи продолжили путь. Подземная дорога показалась теперь менее напряжённой. Ровная поверхность, высокие своды, журчанье воды и едва уловимый сквозняк вселяли оптимизм. Между тем тоннель изменил направление, теперь он повернув направо стал уходить вверх. Ещё около часа потребовалось чтобы окончательно убедиться в правильности выбранного пути. Впереди образовались ступени. Спустившись, оказались в помещении, заполненном различным хламом. Глаз радовала швейная машинка "Зингер", детская коляска, белые тряпки, разбитый телевизор и тележка, валяющаяся в осколках битого зеркала. Картина до боли знакомая. У Константина выступил пот. Он вновь поднялся по лестнице, стал ощупывать стены.

– Есть, – воскликнул он. Выключил фонарь и…, теперь на потолке темницы Светлана отчётливо увидела лучики света. Стена оказалась деревянной, грубо сколоченной из осиновых досок. Путешественники, счастливыми лицами прильнули к дощатому препятствию. Взору явился больничный холл и аквариум. Пребывая в задумчивой простоте, изучал анатомию носа Константин Сергеевич Станиславский. Он глубоко проникал пальцем, извлекал содержимое, присматривался и пробовал на вкус занимательный предмет. Чуть поодаль мела пол Матвеевна. Она поругивала животное за не культурное поведение.

– А почему этого, в аквариуме зовут Константин Сергеевич Станиславский? – поинтересовалась Светлана, – откуда столь театральное сочетание фамилии имени и отчества?

– А потому, Светлана Фёдоровна, что каждый погружающий в аквариум палец восклицал: "Не верю!". И лишался двух, а то сразу трёх фаланг. За то и прозвали. Ну что, теперь на свободу? – Константин разбежался и с силой ударил плечом о деревянное заграждение. Затрещали доски. Подались. Но, только с третьей попытки Живорезов вывалился в коридор.

Свят, свят, свят…, – мелко крестясь, запричитала Матвеевна. А Станиславский захлопал задними ластами, шумно нырнул и под водой скривил наглую рожу.

Глава 16

Поворот на Химки

Грязная по уши "Нива" свернула с МКАД на Химки. Пассажиры, утомлённые продолжительной дорогой, молчали. Находящийся за рулём Сёма Пятисотко, с нескрываемым удовольствием зевал в полный рот. Ребекка, склонив голову на плечо сына, пребывала в дрёме. За окном мелькали рекламные щиты собачьего корма, сигарет и фантастических по своей красоте прокладок.

В салоне автомобиля тепло, пассажиров разморило. Хотелось курить. Но поскольку присутствовали некурящие, злостным никотинщикам приходилось терпеть дискомфорт от самого Переславля. Американцы отбывали на Родину. Наиболее активные участники недавних событий с большим удовольствием согласились проводить заокеанских гостей до главного аэропорта страны. Но дорога измотала. Укатали путешественников Переславские горки. Замотала Владимирка.

Поль уехал в Москву накануне. Ему следовало выполнить формальности по транспортировке в Россию в Бозе-почившего деда. Требовались согласования с московскими чиновниками и вероятно немалые платежи в казну. Договорились встретиться в Шереметьево. Вместе с ним для оформления французской визы в Москву приехали Лариска и Максим. Отбывал французский гость с потенциальной женой и шурином.

– Ленинградское шоссе до боли знакомо, – стал неторопливо рассуждать Варрава Модестович, – по этой дороге меня везли в психиатрическую больницу имени Кащенко. Отбывал действительную военную службу я под Ленинградом. По прибытию в часть написал рапорт на имя министра обороны с требованием направить меня на обучение в академию генерального штаба. Просьба была аргументирована желанием продолжить дальнейшую срочную службу в звании генерал-майора. А когда пришли два санитара в белых халатах, то одного я больно укусил за ногу. Нас растащили, но казённое обмундирование пострадало значительно.

– Варрава Модестович выдержал паузу, словно что-то вспоминая, и продолжил, – а потом я провожал друзей. Вся эта плеяда диссидентствующей интеллигенции, которая сейчас в Канаде, Израиле, Италии или скажем в Аргентине, совершали в своё время поворот на Химки. Этот манёвр на девяносто градусов всегда носил судьбоносный характер. Более того, пока движешься по МКАД, вроде есть сомнения. Но как только свернули с кольца. Будьте любезны получить уверенность в своих решениях. Это оттого, что поворот не на дороге. Он в мозгах.

Народ задумался, но в полемику вступать не стал. Утомила дорога. Или просто не было отца Фалалея.

– Минут через двадцать будем на месте, – констатировал зевающий водитель.

– Да уж голубчик, поторопитесь, надеюсь в Шереметьево есть туалет, – проявил озабоченность Живорезов.

Шереметьево пребывало в испарине очередной ноябрьской оттепели. Абд аль-Салех Мохаммед, кутаясь в воротник кожаной куртки, стоял у центрального входа в здание аэропорта. Ожидал нарочного с билетами до Нью-Йорка. Посыльный задерживался. Он проклинал сырую московскую погоду, мокрый снег и постоянно жующих пассажиров. В горле першило, закладывало нос. Наступающая на здоровье простуда окончательно портила настроение. Салех Мохаммед был одним из руководителей движения "Джихад". Филиал террористической организации находился в Бангладеш. Себя, он не относил к фундаменталистам или непримиримым воинам Ислама. Напротив, в душе он за разумный диалог с Америкой и еврейским миром. Однако руководство придерживалось иных взглядов, и он исполнял их волю. Тем более за работу платили хорошие деньги. Знакомство с главой египетской организации "Аль-Джихад" Айманом аз-Завахири, одним из лидеров египетской "Джамаа аль-исламия" Абу Ясира Ахмадом Таху, секретарём пакистанской исламской организации "Джамиат уль-Улема-е-Пакистан" шейхом Мир-Хамзу, определили стремительный карьерный рост. Его лично отмечал Усама Бен Ладен. Вот и сейчас Салех выполнял поручение террориста номер один. Он возвращался из Чечни, вёл переговоры по организации глобальных актов устрашения на территории России. Взрывы домов и гибель сотен людей не шли ни в какое сравнение с предстоящим апокалипсисом.

Салех не любил Москву ещё с тех времен, когда обучался в университете Дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Не любил суетный грязноватый город, где за фасадами официальных зданий существовали уродливые пятиэтажки. Особую неприязнь испытывал к холодной русской зиме, непривычной кухне и шумным, нахальным москвичам. Однако владение русским определило его кандидатуру на выполнение ответственного задания.

Наконец из толпы улетающих и провожающих, озябший араб, вычленил Абд аль-Саляма. Московский эмиссар, следовал в ушанке, длинном плаще и ботинках на высокой шнуровке. Салех взглядом указал следовать за собой. Двери распахнулись. В холле тепло. Стоял дух апельсинов, варёных яиц и пива. Неистребимый запах скорой разлуки характерен и для мелких полустанков, и столичных вокзалов, и международных аэропортов. Так пахнет уезжающая и приезжающая Россия. Столик в кафе принял соратников горячим чаем и бисквитами.