Фомка-разбойник (cборник) - Виталий Бианки

Потом – как-то совсем неожиданно – охотник узнал место, где они находились: они шли прямо к болоту, где всегда исчезал Одинец.

Сердце тревожно екнуло в груди: неужели опять ускользнул проклятый зверь?

Молча прошли еще немного – и вдруг бородач обернулся и сказал шепотом:

– Эвона, в чапыжнике залег. Иди. А подниматься станет – бей проворней: уйдет!

Не показывая вида, что волнуется, охотник двинулся вперед с ружьем наготове.

Густой остров лиственного молодняка, на который показал бородач, был невелик. Деревца потеряли уже всю листву, – они не могли скрыть громадного тела зверя, если б он вскочил.

Охотник подвигался по кромке, беспокойно шаря глазами впереди.

Он обошел уже почти весь островок, а лось все еще не показывался.

Впереди – еще мысок низкорослой заросли.

«Тут!» – почувствовал охотник.

Подняв ружье, сделал скачок – и чуть не споткнулся о распростертое звериное тело.

Зверь не шелохнулся. Он лежал на правом боку, неестественно подогнув под себя голову, высоко подняв застывшую заднюю ногу.

Охотник опустил ружье.

– Готов! – крикнул он дрогнувшим голосом. – Смотрите!

Он замолчал: к горлу подкатил жесткий ком.

Он не слышал, что говорили теперь уже громкими голосами крестьяне.

Бородач подошел к убитому лосю и, взявшись за рог, выпростал голову зверя из-под тяжелой туши.

– Гляди на свово Одинца! – сказал он охотнику и презрительно сплюнул.

Вместо широких рогов-лопат на голове лося торчали какие-то жалкие спички.

Охотник глядел и не понимал.

Бородач обернулся к Ларивону.

– Я еще по следу приметил, что лосек молодой: Одинцов след – во! Одинец разве такому дастся?

И опять, обращаясь к охотнику, поддразнил:

– Хотелося лося, да не удалося!

Как сквозь туман, донеслись до охотника слова Ларивона:

– Толковал ему, каков из себя Одинец-то. Известно, городскому человеку ни к чему, – что старый бычина, что теленок.

Охотник растерянно пролепетал:

– Не может быть: я же Одинца стрелял!

Бородач весело подмигнул Ларивону:

– Не зря молвится: лося бьют в осень, а дурака завсегда. Мало каши ел, парень!

____________________________________

Когда к полудню старый глухарь вернулся с жировки, Одинец ждал его уже под елью.

Через пять минут оба спокойно дремали, каждый на своем месте.

Часть II

Опустил главу печально,Осмотрел свои все вещи,Говорит слова такие:– Пусть никто в теченье жизни,Пусть никто из всех на светеНе стремится в лес упрямо,Чтоб ловить Хииси-лося,Как стремился я, несчастный.Я совсем испортил лыжи,Разломал в лесу я палкуИ согнул в лесу свой дротик.

КАЛЕВАЛА

Глава I Неожиданное открытие

«К черту Одинца! Еду в город».

Так решил охотник, свежуя на задворках убитого им зверя.

Содрать шкуру с тощего молодого лося оказалось кропотливым и трудным делом. Шкура крепко пристала мездрой[22] к жесткому мясу, и каждый вершок ее приходилось отдирать ножом.

«Будет, побаловался. Пора и в город, а то так и будешь гоняться за этим старым лешим до скончания века. На первый раз довольно с меня и этого трофея.

Все-таки о двух отростках рога».

Но как охотник ни старался убедить себя в том, что в сдаче его нет ничего позорного, – в голову лезли и лезли обидные мысли.

Его больно задели насмешки бородача.

Он теперь ясно понимал, что крестьяне смеются над ним, потому что Одинец им – свой, а он – городской человек, барчук – им чужой. Сами лесные жители, они любят этого лесного великана. Он им не причиняет вреда, и они не хотят его смерти. Они гордятся им и злорадствуют над выскочкой, посягнувшим на их любимца. Они заодно с Одинцом, заодно со всем этим диким, полным неожиданных страхов лесом.

Охотник потерпел жестокое поражение, стал посмешищем в глазах крестьян, и это терзало его самолюбие.

Теперь он и сам начинал сознавать, что недостоин такого трофея, как голова Одинца.

«Мало каши ел!» – сердито дразнил он себя словами бородача. – Поживи-ка здесь с Одинцово, так, пожалуй, будешь в лесу как у себя в городе. Тогда и охоться».

На следующее утро, когда он кончил сдирать шкуру с лося, к нему подошел Ларивон.

– Глянь-ка, тебе, надо быть, почтарь письмо подал. С городу, видать.

И крестьянин протянул узкий голубой конверт, надписанный легким женским почерком.

Охотник почувствовал, как яркая краска залила ему лицо, и сердито буркнул:

– От сестры! Сунь вон в куртку: потом прочту.

Ларивон положил конверт в карман куртки и присел поболтать о разных разностях.

Охотник спешно кончил работу, вымыл руки, схватил ружье и заявил, что уходит в лес.

Ноги сами привели его на знакомое место: к болоту. Он сел на пенек, прислонил ружье к дереву и крепко задумался.

Нераспечатанное письмо хрустело во внутреннем кармане куртки. Но он не спешил его прочесть, нарочно медлил, как медлит человек перед прыжком в холодную воду.

«Ну, что ж, – думал он, – пусть смеется! Не могу же я, в самом деле, бросить университет и тысячу раз подвергать себя смертельной опасности. Она небось никогда не ночевала одна в лесу. Пусть-ка попробует. Или пусть с Одинцом встретится. С меня довольно!»

Выходило не очень убедительно – он это сам чувствовал, – но еще хуже было признаться себе, что страшно вскрыть письмо и прочесть насмешливые фразы.

Охотник стал смотреть на болото.

На бесчисленных желтых кочках бессильно поникла трава. Кой-где под ней просвечивала холодная ржавая вода. Недалеко от берега, как древний замок, высилась темная, круто закругленная стена леса: остров на болоте.

Охотник подумал, что видит эти места в последний раз, – и почувствовал грусть. Унылый и дикий простор лесного болота впервые показался ему красивым. А сколько жутких, никем не изведанных тайн хранили его молчаливые кочки! Это место можно возненавидеть, но забыть его скоро нельзя.

Охотник стряхнул с себя раздумье, торопливо вытащил письмо и вскрыл его.

В письме не было обращения.

«Вчера читали Ваше письмо вслух, – сразу начиналось оно. – Много спорили, кто-то предлагал даже пари, что Вам не убить Одинца.

Но я-то знаю, что, как бы ни был силен и осторожен зверь, человек всегда одолеет его. И я, кажется, начинаю ненавидеть Вас».

– Что такое? – изумился охотник. – За что?

«Я говорила Вам, что выросла в лесу и люблю лес со всеми его жителями. Для меня ненавистны вы, городские охотники. Вы распоряжаетесь деревьями и животными так, будто они существуют исключительно для вашего удовольствия.

В первый момент нашего знакомства я подумала, что нашла в Вас друга. Все в городе только и думают, что о городских своих делах и развлечениях. И уж если кто вспомнит про лес, или поле, или солнечный восход, так только – «ах!» да «ох!», «красота, прелесть!». Будто редкость какая.

А Вы так чудесно рассказывали про Одинца! Я видела его перед собой, как живого, во всем его диком, зверином великолепии.

И вдруг Вы заявляете, что едете убивать его! И заявили-то это только потому, что боялись показаться трусом.

Но я подумала: «Поживет в лесу, полюбит лесную жизнь, – и у него рука не поднимется на старого лося».

Ваше письмо отняло у меня эту надежду. Вы ничему, ничему не научились, и так вам и надо, что Одинец разбил Вам ногу; он ведь никого не трогает, если на него не нападают. Какое право имеете Вы отнимать у него жизнь? Чем он Вам-то помешал?»

«Новое дело! – совсем ошарашенный, подумал охотник. – Сама же так презрительно улыбнулась, когда я сказал, что еще не убивал лосей, а теперь…»

Он стал читать дальше.

«И лучше нам не встречаться больше, если Вы убьете Одинца: я никогда не прощу Вам этого…»

Охотник скомкал письмо и бросил его наземь.

«А я-то, осел, старался! – думал он. – Вот положение!»

Растерянный взгляд его упал на знакомые кочки. Без всякой связи со своими мыслями он вспомнил вдруг: «Там я убил Рогдая…

Вот кто умел идти до конца!»

Вспыхнула злость. Все мысли в голове разом перестроились.

«Что же, значит, зря погиб Рогдай! Одинца защищать – нашла кого! И я хорош, – хотел уж отказаться! Ну, и пусть, а я тоже пойду до конца!»

Он перебежал глазами с кочек на берег болота – и вдруг замер, не смея дохнуть: великолепный и неподвижный, как статуя, на берегу стоял громадный лось.

По исполинскому росту – добрая сажень от земли до крутого загривка, – по гордо поднятой голове с тяжелыми, широкими рогами охотник сразу признал Одинца. Зверь стоял на открытом месте у самой кромки болота, против кочек, где погиб Рогдай. Охотник не видел, откуда он появился. Казалось, зверь мгновенно возник из земли и застыл как камень.

«Топнет – и уйдет под землю, – вспомнил охотник и теперь сам верил, что это так и бывает. – Меня он не видит, – быстро работала мысль, – потому что я сижу неподвижно. И не чует: ветер от него ко мне. Стрелять нельзя: далеко. Буду ждать».