От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

Шел он, впрочем, недолго.

Казачий разъезд встретил его на перекрестке. Стоило одноглазому только вздохнуть полной грудью и порадоваться, что последнее из гниющих тел осталось за его спиной, как к нему уже неслись трое всадников, недружелюбно покачивая копьями.

— Стой же! — кликнул его престарелый предводитель с люлькой в зубах и в сбитой набекрень шапке. — Кто таков?

— Опричник я, направляюсь во Валашье, — ответил одноглазый, когда все трое обступили его со всех сторон. — Можете называть меня Каурай.

— Опричник? — поморщился казак, оглядывая путника с ног до головы. — Тут голытьбы всякой как волков не резанных по лесам ползает. Опричник! Где ж черепушка твоя, пан опричник? Нету?! Ну-ка признавайся, кто таков? Дезертир? Мародер? Своих подельничков пощупать пришел, а? Или ты с заданием от самого Баюна?!

— На службу хочу наняться к пану воеводе, — спокойно отозвался Каурай. — Бить этого самого вашего Баюна и его свору.

На эту его фразу сразу трое прыснули разухабистым смешком.

— Рожа у тебя самого как пить дать бандитская, — поморщился второй всадник, рябоватый и безусый. — Самое оно для Баюна! Псиной несет за версту!

— Чой ты думаешь пану воеводе лишние люди навроде тебя нужны? — весело заулыбался предводитель троицы, не выпуская люльку из зубов. — Да ты погляди на себя, каков красавец! И одежка явно не с твоего плеча — чуть тесновата будет на твоем горбу. И ножик явно лишком. Кинжал-то тебе зачем, мил человек? Зайцев панских резать?

— От бандитов отбиваться. Коих тут и впрямь с избытком.

— Но-но, не хами нам, мил человек опричник, а то мы тебя быстренько за ноженьки подвесим!

— У меня дело к пану воеводе, — Каурай уже терял терпение. — За меня поручится и пан Кречет. Слыхали про такого?

— Про пана Кречета вся округа слыхала, — махнул рукой предводитель. — Нашел чем удивлять! Чем докажешь, что ты не из людей Баюна?

Тут Каурай хлопнул себя по лбу, вспомнив про Подорожную, которой одарила его милая Хель, и сунулся в сумку. Тубус из телячьей кожи сам прыгнул в руку — внутри лежал свернутый в трубочку лист пергамента, перевязанный тесьмой. Каурай даже не спросил ведунью откуда у нее эта Подорожная и напрочь забыл о ней, пока прощался с растрогавшимися подругами.

— Вот, — протянул он пергамент предводителю, — помогайте мне, добрые паны, добраться до Валашья и отыскать там пана голову. Он вам еще и спасибо скажет, что не отказали его близкому другу в помощи.

— Дружбу водишь с Кречетом? — удивился казак, но принял пергамент.

Двое подручных переглянулись, когда их предводитель дрогнувшей рукой распустил тесемки, и Подорожная важно раскрылась перед их озадаченными лицами. Все трое сунули носы в лист, принявшись что-то сосредоточенно там рассматривать, вертеть так и эдак, да совещаться вполголоса, подозрительно поглядывая в сторону одноглазого. А он ждал. Каурай умел ждать.

— А не брешешь ли ты часом, одноглазый? — наконец оторвался от пергамента предводитель. — Подорожная у тебя вроде верная, но что-то я не припомню такого прощалыгу как ты…

— Нам не можно в эдакие времена врать, паны, не можно, — ухмыльнулся Каурай. — А ежели вру, то Кречет сам найдет удовольствие в том, чтобы подвесить меня за ноженьки и покуражиться. Не хотите проводить до Валашья, то дайте мне дорогу. Не задерживайте меня, служивые!

* * *

Ночь Каураю пришлось провести в лесу, отгоняя тучи комарья и осыпая новых знакомцев десятками солдатских баек и пошлых анекдотов, которые только приходили ему в голову. К тому моменту, как солнце окончательно простилось с лесами и полями Пограничья, одноглазый со своими негаданными попутчиками сделались закадычными приятелями, и те напрочь забыли о своих подозрениях вкупе со злосчастной Подорожной. Довольно быстро ей на замену в пальцах образовалась фляга с горилкой, и вечерок заурчал в совсем ином русле. Над трескучим костром качался булькающий котелок, казаки с расстановкой зевали и деловито пыхтели люльками.

— Вон оно как, пан Каурай, — вздыхая, зачищал яйцо в руку предводитель, звавшийся Чарбыном. — Нашли нашу панночку Божену не где-нибудь, на дороге али в другой какой канаве. А в церкви.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Неужто?

— Сами поверить не можем, но гутарят прямо на алтаре и нашли. Поп местный нашел — Кондратом кличут. Страшно набожный человек и вот… Сначала подумали шутка какая? Где же это видано, чтобы такие злодеяния в божьей обители творились. И я не верил. Пока не увидел как ее из церкви выносят. Всю окровавленную.

— Ее убили?

— Баюн был бы не Баюн, если бы просто убил, — сплюнул он в костер. — Нет, пан, живой ее нашли, но чует мое сердце ненадолго это. Там аж мясо клочьями свисало… Помню, кричала она страшно. Живая. Ее крики даже за стенами острога слыхать. Как страдает.

Он чуть помолчал и продолжил:

— Я сколько живу, никогда такого сраму не видал… В божьей обители! В храме Спасителя! Куда еще Баюн в следующий раз наведается?

— А пан воевода Кречету прямо сказал: найдешь Баюна или сам голову свою на колоду положишь, — добавил безусый казак по прозвищу Зяблик — тот самый, лицо которого было испещрено оспинами.

— Мы и так носимся как неприкаянные по всему Пограничью, света белого не видим, — покачал головой Чарбын. — Каждый куст уже облазили, каждый камешек перевернули, без числа людей положили с обеих сторон, а все без толку. Удается негодяю выскользнуть из рук, не скатывается с плеч Баюнова головушка, точно заговоренная она.

— Так может и впрямь заговоренная? — предположил одноглазый. — Поговаривают же, что Баюн душу свою нечистому продал.

— Бабье нашенское на всякую порожную чушь гораздо. На то их природа и поставила! А вот не верю я ни в какие заговоры и колдунства. Нет, они-то конешно на свете имеются, но списывать все на магию, когда сам себе в штаны навалил — дело последнее. Когда враг твой дьявольски хитер, то тут одно из двух: либо ты его перехитришь, либо он тебя. Вот в чем, брат, штука. Баюн-то не дурак — много кого на Пограничье подкармливает, чтобы хранили его нечистую душу и вовремя прятали, когда на горизонте покажется разъезд. Некоторые за него прямо Спасителю молятся, чтобы не погубил его пан воевода.

— В самом деле?

— Истинно говорю тебе — так и есть! Для кого он злодей, а для кого и заступник от панских поборов. Но ежели что, этого я тебе не говорил.

— И давно он на Пограничье орудует?

— Не то, чтобы давно, но и не вчера — уж года три, не меньше, — почесал за ухом Чарбын. — До этого, как гутарят, что он со степняками дружбу водил. Да так водил, что добрался аж до самого шатранского хана! — полюбился ему и тот сделал его своим личным хагеном, нарядил в шелка, дарил тому подарки, и иной раз стал захаживать к нему в опочивальню, — при этих словах Чарбын хихикнул и почесал свои покладистые усы. — Но вскоре Баюн оставил его и поехал колесить по Пенеальскому Союзу и другим землям, но видать нигде не оставался надолго, и так пока не осел на Пограничье. Лихая у него душа, неприкаянная. Вот нигде и не способна найти себе пристанища. Ежели так, как народ рассказывает, то не поймай его Кречет, попомните мое слово, надоест ему здешнюю голытьбу щупать, он и отсюдава сбежит — куда-нибудь за море, или вообще на самый север, в услужении альбийским демоницам.

— Интересно, откуда такие подробности?

— А ты как думаешь? — Чарбын надул пухлые губы и поплотнее закутался в свой зипун. — Баюн он, считай, наш родной уже — вот и ходют об нем самые разномастные слушки да рассказики. Правдивые иль нет, этого мы никогда не узнаем. Я так разумею — он же про себя эти слухи и распространяет, дабы нашего пана воеводу позлить.

— Это уже напоминает нечто личное. Я прав?

— А хто ж его знает, — покачал головой пан Чарбын. — Много разговоров ходит про отношения воеводы и Баюна. Иные языки дохлестываются даже до того, что Баюн есть ублюдок воеводы али сынок его почившей женушки, которого она заделала с чертом. За что он ее и пришиб… Но это уж совсем не в какие ворота.