От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

— Слыхивал я, там уже давно никакого колокола нету, — подал голос Зяблик. — Сняли его, еще я малой был…

— А что ж это звонит посреди ночи?

— А я знаю? — пожал плечами казачок. — Кто недалеко от Рыжего лесу живет, поговаривают, мол, когда колокол бьет, кажется, что звук идет из самой толщи земли.

Глава 29

Они подошли к башням Валашья на следующий день, к вечеру, когда острог заливало кровавое закатное солнце. Вокруг земляной насыпи, на которой и уселось бревенчатое укрепление, широкими кольцами разбросало дымящие домики — в пару сотен дворов, не меньше. Целый город. По местным меркам, естественно.

Встретил пришельцев, как водится, захлебывающийся собачий брех.

— Но-но, паскудный! — заворчал Чарбын, похлестывая нагайкой у собак перед мордами. — Неча на родное бряхаться, чай не узнали?!

Собаки еще погавкали для порядку, и, виляя хвостами, разбежались кто куда, неодобрительно поглядывая на Каурая. Он шел пешим ходом в кольце всадников, не упуская из виду угловатые грани острога, одинокую маковку церкви с Пламенеющей дланью и покатую крышу панского терема, распростершую над частоколом расписные крылья. Завидев чудного гостя, встречные бабы осеняли себя пламенным знаком, а мужики заинтригованно подкручивали усищи, поплевывая табачком им вслед. Мальчишки тоже не упускали возможности ткнуть в его горб пальцем и припустить следом. Тут и там до ушей доносилось сказанное полушепотом — “Баюна окаянного привели”.

Первыми, кто вышел поприветствовать гостей, оказались отнюдь не стражники неприступной обители. Еще на подступах к островерхим стенам Каурай услышал противное карканье, а следом разглядел окровавленные, выеденные глазницы и чуть приоткрытые беззубые рты. Отсеченных голов, нанизанных на заостренные прутья, над зубцами были наверное сотни. Вокруг них тучами носилось чернокрылое воронье.

На мосту через ров, забитый кольями и острыми камнями, хищно выглядывающими из-под воды, казаков не стали долго держать — скучающая стража перебросилась с ними парой неутешительных новостей и оценивающе поглядела на пленника.

— А энтот хто будет? — хитро ухмыльнулись в русые усы. — Неужто сам Баюнок пожаловал?

— Пан голова решит, что за зверь, — пожал плечами Чарбын. — Сам твердит, что пришел на службу наниматься и знается с Кречетом. Вот и поглядим, правду говорит аль брешет.

Стражи на это только покачали чубами и раскрыли воротину, чтобы туда могли друг за дружкой проехать всадники.

Хоромы пана воеводы оказались острогу под стать: трехэтажный бревенчатый сруб, опоясанный лестницами и переходами, увенчанный “глазастым” теремом. Гигантский, расписной чудо-корабль, нависающий над частоколом размашистой крышей, башнями и всем, что могла изобрести зодческая фантазия. Настоящая крепость в крепости, от которой веяло холодком и неприступностью. Несмотря на великолепие резных балконов и обилие разноцветных окошек, радующих глаз, дом воеводы неуловимо напоминал укрепленную темницу с золочеными прутьями.

Замок. Точнее названия и не придумаешь.

Стоило казакам вывести коней из-под стен, как на них накинулся заливистый бабий вой — на крытое крыльцо выбежала женщина в сбитом на затылок платке. Едва не скатившись по крутым ступенькам, она схватилась за расписной столбик и вне себя от горя принялась безутешно выть. Вышедшие следом девушки не без труда уговорили бабенку вернуться обратно под крышу мощного строения.

Всадники, тем временем, миновали богато изукрашенную деревянную церковь и пресекли половину двора, но навстречу им никто не вышел — дворня бегала от одной клети к другой, низко пригнув головы, а то и мелькали по углам точно тени в подземном царстве.

— Да уж, вовремя мы приехали… — почесал затылок Чарбын. — Эй, Усман!

— Чавой? — воззрился на них коренастый казак с перевязанной головой, который сидел под окнами панских хором.

— Вот это у тебя пробоина! Кто ж тебя так?!

— Да нам вчера Ранко кобылу откуда-то притащил на наши головы. А она весь острог тут на уши поставила — ее десять мужиков удержать не может! Уже парочку перекусала, пятерым лбы порасшибала, — во, видал? — наклонил он перевязанную голову. — Меня, самого коменданта не пожалела! Не лошадь, черт с копытами! Но, да, красотка, каких поискать…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Понятно, а где нынче пан Кречет? Мне нужно ему конвоируемого показать, а тут… Эх!

— Известно где — с паном воеводой. Но придется тебе обождать чуток, скорее всего, до завтра. Им уж точно не до твоего конво… когдо… тьфу ты! В общем, заняты они, серьезные дела обсуждают.

— Какие?

— Как будто ты не знаешь, какая беда к нам пришла? В воеводиных покоях нынче все — пан голова, отец Кондрат и прочие достойные лица. Так что, ежели этот тип не сам атаман Баюн, то даже не заявляйся!

— А ты чего тут? Ты ж комендант!

— А у меня раненье! Во! — снова подставил он забинтованную голову. — Все трещит да расплывается, уж не знаю как сегодня усну.

— И куда ж мне его девать?

— А я знаю? Бумаги какие у этого хлопца имеются? Ой, и несет от него псиной страсть!

— Имеются, — кивнул Чарбын и вытащил из-за пазухи Подорожную.

Усман принял пергамент, с сомнением поджав губы и откашлявшись. Затем деловито развернул лист и начал напряженно всматриваться в буквы, отчего-то сильно сощурив правый глаз.

— Ну, я так мудрено не разумею, — наконец отлип он от пергамента и с облегчением отдал Чарбыну. — Всяко придется обождать голову. А этого ты пока можешь в поруб определить! Мы с вечера туда еще одного негодяя засадили. Будет ему компанья.

— А вот этого не надо, — выступил вперед Каурай. — Я не для того по лесам окрестным валандался, чтобы тут в порубе высиживать. Лучше скажи, где мне найти пана Рогожу, или Повлюка, на худой конец?

— А не слишком ли он много хочет для конво… конвор…

— Кон-во-и-ру-е-мо-го! — подсказал ему Чарбын. — А ты лучше на его вопрос ответ дай, он дело говорит. Вместо того чтобы тут булками тереться, хорошо бы найти кого, кто подтвердит его, так сказать, праведную личность.

— Как по мне денек в порубе любого настроит на праведную личность! Но раз ты настаиваешь… Пан Рогожа тоже с Кречетом — он его последнее время от себя не отпускает. А вот Повлюк в конюшне — воюет.

— Воюет? В конюшне? С кем?

— Да все с нечистью той хвостатой! Мы ее насилу в денник поставили, там и ищи Повлюка.

— Понятно, — поджал губы Каурай, чтобы не рассмеяться. — Веди меня в конюшню.

— А винца тебе не налить, мил человек? Аль еще чего? В поруб, в поруб — самое дело! Дай кликну ярыжку и дело в шляпе!

— Винца мне кликни плеснуть, а то мы с дороги дюже усталые, — хмыкнул Чарбын, спешился и повел лошадь в конюшню. Каурай и два его подручных двинулись следом.

Конюшни у воеводы были просторные, и, несмотря на позднее время, через ворота постоянно водили лошадей. Стоило только одноглазому зайти под крышу, как ушей его коснулось знакомое ржание, а за ним послышалась знакомая брань. Повлюка он нашел у денника — толстый казак стоял, перевалившись через ограждение, и мрачно переглядывался со злющей кобылой, которая отвечала ему взаимностью. Красотка порхала по деннику из конца в конец, и если бы Повлюк вовремя не отпрыгнул, то та точно откусила бы ему нос.

— Но-но, полегче, — с трудом удержал его Каурай, когда толстяк едва не рухнул на пол. — С ней надо жестко, но с любовью.

— Ты! — побледнел Повлюк, когда обернулся и увидел ухмылку одноглазого. — Живой?!

— Еще бы. А я гляжу, ты тут за моей лошадью приглядываешь?

— Ах, так это твоя егоза! А я-то думаю дюже знакомая кобыла, — рассмеялся толстяк, отряхиваясь от опилок. — Э, нет, это она тут за нами приглядывает. Эта сатана либо орет, как оглашенная, либо пытается забить конюхов копытами, когда те пытаются ее урезонить. О том, чтобы оседлать ее, и речи нет! И как Ранко на ней сюда прискакал, ума не приложу. Необъяснимо, но факт!

— Хорошо, я с удовольствием избавлю вас от этой обузы. Найдешь мне Кречета, когда он освободится?