Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

его применяли?

– Да, применял…

– Что еще?

– Лизат гипофиза… противопоказан при грудной жабе.

– А лизат мозгового надпочечника, который вы использовали, тоже противопоказан при болезнях, которыми страдал Менжинский?

– Да, противопоказан.

– В каких же целях вы вводили своему пациенту эти лизаты?

– В преступных целях.

– В целях убийства?

– Да…

Москва, наши дни

Я отложил книгу в сторону. Мне требовалось какое-то время, чтобы осознать прочитанное. Теперь стало понятно, почему лизатотерапия была предана забвению. Обвинение скомпрометировало метод профессора Заблудовского. После того как Вышинский на всю страну объявил, что с помощью лизатов убивали людей, ни один советский врач не мог использовать их для лечения пациентов, тем более высокопоставленных. Оставался, правда, важный вопрос: лизатотерапия пострадала безвинно или все-таки нет? Менжинского действительно убили? Или это придумали в НКВД? Я вдруг вспомнил, как однажды в конце 80-х к нам в гости приехал младший брат отца, мой дядя, Глеб Иванович Кораблев. Жил он не в Москве, а в Волгограде, и навещал нас довольно редко. В честь дорогого гостя был дан большой семейный обед с обильной закуской и выпивкой. За столом, как водится, велись разговоры обо всем, в том числе и о политике. В стране вовсю шла перестройка, языки развязались, ругать советскую власть никто не боялся, и тема сталинских репрессий широко обсуждалась уже не только на кухнях, но и в газетах. Помню, как папа и дядя стали говорить о московских процессах и заспорили о том, почему подсудимые признавались в самых немыслимых злодеяниях. Отец мой Петр Иванович стоял на той точке зрения, что никаких преступлений и заговоров в реальности не было, что люди просто оговорили себя под пытками или поддавшись угрозам и шантажу. Дядя же Глеб считал, что совсем уж дыма без огня не бывает и что за обвинениями против оппозиционеров что-то, возможно, скрывалось. Просто в нужный момент это «что-то» вытащили и использовали для расправы с неугодными людьми. Папа сердился и говорил, что Глеб оправдывает репрессии. Дядя обижался и отвечал, что ничего он не оправдывает и что его позиция не апологетическая, а, скорее, агностическая: я точно знаю только то, что точно ничего не знаю… В этом месте папа начал смеяться, братья помирились и выпили водки…

Я всегда рассуждал как отец. Все обвинения, включая медицинские убийства, – выдумка НКВД, Менжинский и другие умерли своей смертью, а подсудимые оговорили себя. Собственно, я и теперь продолжал так думать… И тогда рождалась красивая концепция будущей статьи. Лизатотерапия была «невидимым подсудимым» на третьем московском процессе. Открытие, которое помогло бы людям справиться с болезнями, продлить жизнь и даже вернуть молодость, стало одной из жертв террора. Тоталитарный режим искривил линию развития, лишив нас выдающегося достижения научной мысли…

И все же я чувствовал, что червь сомнения поселился внутри меня. А что, если Левин и Казаков говорили правду? Что, если с помощью лизатов действительно можно было убить человека? И знал ли об этом Павел Алексеевич Заблудовский? И почему лизатами интересовался Любомирский? И не только он, а еще и человек по имени Стивен Лейн… Как во всем этом разобраться? Я закрыл книгу и взглянул на часы. Была уже глубокая ночь. Я встал, походил по кухне, чтобы немного размяться. Нет, хватит на сегодня вопросов!

Москва, лето 1933 года

Вечером 15 августа 1933 года Павел Алексеевич, Серафима Георгиевна, Ариадна и Борис Кончак сидели в столовой на Новинском и играли в кункен. Партия была «длинной» – до тысячи одного очка, а не до пятисот одного, как обычно. Игра продолжалась уже без малого час, но никто из участников этим нисколько не тяготился. Говорили обо всем, но так как трое из игроков были учеными, беседа неизменно возвращалась к работе. После окончания очередного тура был объявлен короткий перерыв. Борис вышел покурить на балкон, а когда вернулся в комнату, то увидел, что Павел Алексеевич стоит посреди комнаты, держа в руках журнал.

– Вы видели? – спросил он Кончака.

– Что это?

– Свежий выпуск виэмовского бюллетеня, – сообщил Заблудовский, – а в нем…

Он сделала паузу.

– …Статья нашей дорогой Ариадны! «Дегенерация постганглионарных волокон и их окончаний в автономной нервной системе. А. П. Заблудовская», – прочитал вслух профессор.

Было видно, что он очень гордился успехом дочери.

– Ну что ты, папа! Борис уже читал, – смущенно сказала девушка.

– Да, Ариадна Павловна показала мне текст до публикации, – подтвердил Кончак.

– И Борис сделал целый ряд очень ценных замечаний…

– Чисто стилистических. Эта статья, Ариадна, – целиком ваша заслуга.

– Поздравляю с дебютом, Риночка, – сказала Серафима Георгиевна.

– Честно говоря, я волновалась, – призналась Ариадна, – мне казалось, что тема очень узкая…

– Мы все начинали с частных вопросов, – успокоил ее отец. – Только накопив определенный багаж в своей области, можно поднимать более общие вопросы. Ты – молодчина!

– Да-да, хорошая работа, – подтвердил Кончак. – Знаю, вам пришлось повозиться с вашими кроликами…

Тень пробежала по лицу Ариадны.

– Знаете, Борис, это – пожалуй, единственная неприятная часть моей работы. Я имею в виду убийство подопытных животных. Хорошо вам с вашими лягушками! А кроликов жалко… Их надо было убивать на первый, третий или шестой день.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Павел Алексеевич, – без этого, к сожалению, нельзя обойтись.

В коридоре зазвонил телефон. Серафима Георгиевна встала и вышла из комнаты, чтобы ответить.

– Борис, это вас! – крикнула она через секунду.

Кончак вышел в коридор и взял трубку.

– У аппарата!

– Это Петухов, – послышался в трубке хрипловатый голос. – Приезжайте в лабораторию.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

– А в чем, собственно, дело?

– Приехал Майоранский, и с ним люди из наркомата. Хотят видеть опыт.

Майоранский был начальником токсикологической лаборатории, его приезд, да еще в такое позднее время, был событием экстраординарным.

– Хорошо, выезжаю.

– И поторопитесь. Возьмите таксомотор.

Кончак положил трубку на рычаг и шагнул в ярко освещенную столовую.

– Павел Алексеевич, Серафима Георгиевна, прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть…

– Что такое? – удивленно взглянул на него Заблудовский.

– Срочное дело.

– Так поздно?

– Увы!

– Ой, как жалко, что вы уезжаете! – сказала Ариадна. – Мы же не доиграли…

– Прошу записать точный счет, – сказал Кончак. – Мы обязательно завершим партию…

Ариадна выскользнула вслед за Борисом в прихожую.

– Ты вернешься?

– Не знаю, милая, – ответил он. – Если смогу, обязательно вернусь…

– Я сделала для тебя ключ от квартиры, – шепнула Ариадна. – На следующей неделе папа и мама уедут в Казань повидать тетю Аню, а оттуда на пароходе в Самару – к маминым родственникам. Мы сможем видеться каждый день…

Девушка вложила в ладонь Борису новенький ключик с острыми колючими гранями.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Примерно через сорок минут Борис