Нечестивый союз - Сюзанна ГРЕГОРИ

Шериф, прислонившись к дверному косяку, переводил гневный взгляд с Бартоломью на Майкла.

– Вы не слышали, что сказал мой отец? – сквозь зубы процедил он. – Убирайтесь, или вам придется иметь дело с моими людьми.

– А собственными руками вы, значит, не в состоянии вышвырнуть из дома незваных гостей? – усмехнулся Майкл. – Ну, и семейка, прости господи. Отец беспрекословно слушается сына, а сын, едва доходит до рукопашной, прячется за спины солдат. Идем, Мэтт. Настоящим мужчинам нечего делать здесь.

Про себя Бартоломью не мог не восхититься самообладанием Майкла. Однако он весьма сомневался, уместны ли в подобных обстоятельствах столь язвительные выпады. Следуя за Майклом, он с содроганием ожидал, что вот-вот меж его лопаток вонзится острие кинжала. Шериф Талейт вышел на крыльцо вслед за ними.

– Если вы не перестанете вмешиваться в мои дела или осмелитесь еще раз потревожить мою семью, вам обоим не миновать тюрьмы, – во весь голос провозгласил он. – Можете мне поверить – в подземельях замка не очень уютно. И ни канцлер, ни епископ не сумеют вызволить вас оттуда. Тем, кто обвинен в государственной измене, не приходится рассчитывать на заступничество.

Произнеся эту тираду, шериф громко хлопнул дверью и в сопровождении солдат направился в сторону замка.

– Что этот пустомеля нес про государственную измену? – пробормотал Майкл, одновременно до крайности разъяренный и испуганный. – На каком основании он предъявит нам такое обвинение? Наше дознание не имеет к государственной измене ни малейшего отношения!

– Ну, служители закона поднаторели в измышлении ложных обвинений, – пожал плечами Бартоломью. – Для этого они идут на все – оговор, лжесвидетельство, подлог. Им хорошо известно, как заставить человека возвести на себя напраслину.

Бартоломью взял Майкла за рукав и потянул прочь от дома Талейта-старшего.

– Так что, брат, тебе следует держать язык за зубами. Мы с тобой окончательно вывели шерифа из терпения. И одного неверного шага будет достаточно, чтобы он привел в исполнение свою угрозу.

– Меня повесят за государственную измену, а тебя сожгут за ересь, – мрачно усмехнулся Майкл. – Ничего не скажешь, канцлер поручил дознание достойным ученым мужам.

Бартоломью расстался с другом и торопливо зашагал по Милн-стрит. Он направлялся в Гонвилл-холл, куда магистр медицины отец Филиус пригласил на диспут двух докторов из Парижа – Боно и Матье.

– О, рад приветствовать вас, доктор Бартоломью, – с поклоном изрек Боно, когда Бартоломью в сопровождении привратника вошел в зал собраний. – В Париже я не раз встречался с вашим учителем Ибн-Ибрагимом.

Известие это ничуть не удивило Бартоломью. Париж не так уж велик, и человек столь выдающейся учености, как его наставник, не мог не стяжать в этом городе широкой известности.

– Как он поживает? – осведомился Бартоломью, радуясь возможности узнать что-нибудь о своем учителе.

– Неплохо, – пожал плечами Боно. – Хотя, должен признать, более чем странные убеждения Ибн-Ибрагима ставят под угрозу его благополучие. Во время последнего чумного поветрия он заявил, что заразу переносят животные! Трудно представить себе более нелепый вымысел, не правда ли?

– Животные? – недоверчиво переспросил отец Филиус. – И на каком же основании он утверждал подобное?

– По словам Ибн-Ибрагима, некие исследования, якобы им проведенные, доказали, что ветер не имеет отношения к распространению заразы. И тогда он решил возложить всю вину на животных.

Бартоломью задумчиво сдвинул брови. Теория Ибн-Ибрагима казалась ему вполне вероятной. Однако же сам он страшными зимними месяцами 1348 и 1349 года и близко не подходил к животным, но тем не менее переболел чумой. Как бы он хотел обсудить эту проблему с самим учителем! Несомненно, мудрый старый араб дал бы ответы на многие вопросы, занимавшие его ученика.

– Этот человек – еретик, – непререкаемым тоном заявил доселе молчавший Матье. – На вашем месте, доктор Бартоломью, я не стал бы предавать огласке, что он является вашим наставником. Вам известно, что в последнее время Ибн-Ибрагим все чаще прибегает к хирургии?

Бартоломью счел за благо промолчать. Он сам нередко использовал хирургические приемы и на опыте убедился в их действенности. Вполуха он прислушивался к голосам своих коллег, с пылом утверждавших, что докторам негоже пачкать руки кровью и хирургию надо оставить в удел цирюльникам. По мере того как их аргументы становились все более многословными, крепло охватившее Бартоломью беспокойство. Доктор не сомневался, что вскоре и его, подобно Ибн-Ибрагиму, назовут еретиком. И тогда ему придется держать ответ за собственные взгляды и убеждения.

Постепенно от хирургии дискуссия перешла к вопросам распространения заразы. Бартоломью заявил, что доктор, не дающий себе труда вымыть руки до и после осмотра больного, сам может служить источником заразы. И вновь не встретил понимания. В ответ на его слова Боно недоверчиво покачал головой, а Матье откровенно рассмеялся. Отец Филиус промолчал. Они с Бартоломью говорили об этом много раз, но так и не сумели ничего доказать друг другу.

К тому времени, как за окном начали сгущаться сумерки и колокол Гонвилл-холла оповестил о времени вечерней трапезы, Бартоломью окончательно убедился в тщетности своих попыток найти общий язык с коллегами. Отклонив приглашение на ужин, он вернулся в Майкл-хауз. У ворот привратник сообщил доктору, что его срочно требуют в замок. Бартоломью устало побрел по пыльной улице, гадая, какая надобность заставила Талейта вызвать его в замок незадолго до комендантского часа. После тяжелого дня у доктора отнюдь не было желания встречаться с грубым и враждебно настроенным шерифом.

Стоило ему подняться на холм, как навстречу ему устремился ожидавший у ворот сержант.

– Вы все же пришли, доктор! – с явным облегченьем воскликнул он, хватая Бартоломью под руку. – Мы боялись, что вы не придете. После того, что случилось в последние дни…

– Что вы имеете в виду? – сухо осведомился Бартоломью, освобождая свою руку.

– Вы были дружны с дочерью де Белема, а шериф ничего не сделал, дабы отыскать ее убийцу, – пробормотал сержант, тревожно озираясь по сторонам. – Честно говоря, прежде он никогда не пренебрегал своими обязанностями, – добавил он более уверенно. – Но в последнее время его точно подменили.

– И в чем же причина перемены? – спросил Бартоломью.

– Мы думаем, его одолели семейные неприятности, – пожал плечами сержант. – А впрочем, откуда нам знать.

Они миновали сторожевую будку и вошли во внутренний двор замка, освещенный неверным светом факелов. Грозные силуэты башен и зубчатых стен четко вырисовывались на фоне вечернего неба.

Сержант провел Бартоломью в северное крыло здания. Миновав Большой зал, они спустились по лестнице и оказались в небольшой комнате, где на грязном соломенном тюфяке лежал молодой парень. Лоб его покрывала испарина, с губ беспрестанно срывались стоны. Солдаты, стоявшие вокруг, молча расступились и пропустили доктора.

– Бедняга пострадал из-за несчастной случайности, – пояснил сержант, поймавший вопросительный взгляд Бартоломью. – Мы упражнялись в стрельбе из лука. Когда занятия были окончены, я велел ему убрать мишени. А вот этот солдат, Руфус, по ошибке пустил еще одну стрелу.

Руфус, на которого устремилось множество укоризненных взглядов, отступил в тень и потупился.

– Клянусь, я сделал это не нарочно! – прошептал он. – Я не видел, что он идет за мишенями.

Бартоломью опустился на колени и осмотрел рану. Стрела вонзилась парню в руку чуть выше локтя. Глядя на зазубренный наконечник, Бартоломью размышлял, как лучше поступить – протолкнуть стрелу сквозь плоть и вытащить с другой стороны или же сделать небольшой разрез. Второй путь, несомненно, причинил бы раненому меньше страданий, поскольку стрела вошла в руку не столь уж глубоко. Но разрез требовал использования хирургических инструментов, а Бартоломью вдоволь наслушался сегодня обличительных тирад о том, что врач впадает в ересь, опускаясь до ремесла цирюльника. Меж тем раненый, стеная, не сводил с доктора умоляющих глаз.

Бартоломью достал из сумки бутылочку с сильным болеутоляющим настоем, вылил несколько капель в стакан с вином и дал его больному. Когда тот погрузился в полудрему, Мэттью сделал знак солдатам придержать товарища, достал отточенный сверкающий нож и, не обращая внимания на пронзительные вопли пациента, быстро разрезал плоть и извлек наконечник. Юноша испустил облегченный вздох, когда Бартоломью показал ему окровавленный кусок железа. Доктор промыл рану, наложил на нее повязку с отваром целебных трав, приготовил раненому снотворное снадобье и собрался уходить. Он обещал непременно заглянуть завтра.