Служители ада - Юлиан Шульмейстер

Раввин Кахане незаметно поглядывает на митрополита Андрея, не хочет нарушить раздумья. Зачем митрополит достал антисемитскую книжицу? Может, мучает раскаяние, немало сделала церковь для разжигания антисемитских страстей. Нет, не мучает раскаяние, митрополит — реальный политик, далекий от пустых сантиментов. За много лет до войны состоялся у них разговор об антисемитских книжонках, выпускаемых издательством «Библос». Эти книжки не призывали к избиению и убийству евреев, они сеяли ненависть. Призывали другие — впитавшие ненависть. Не отрицал митрополит антисемитских «посевов», ответил весьма вразумительно: «У нас один бог, а пути к нему разные. Я не в претензии, что евреи считают себя богоизбранным народом, но и вы не будьте в претензии за то, что мы считаем себя богоизбранными. Каждый должен укреплять свои силы всеми возможными методами и не забывать, что, даже воюя друг с другом, мы тоже искореняем безбожие». И он, Кахане, давно познал эту мудрость. Одни укрепляли веру, разжигая антисемитские страсти, другие укрепляли веру, призывая к всенародному объединению против антисемитских гонений. Однако теперь антисемитские страсти не только средство борьбы с безбожниками — средство уничтожения евреев. Всех евреев! Можно ли, воюя антисемитизмом против безбожников, защищать жизнь евреев? Не об этой ли проблеме размышляет митрополит? Встретились впервые за многие месяцы, поведал ему, как гибнет еврейское население города, как уничтожают бесценные памятники иудейской религии. Поведал! Униаты — вездесущи, им все известно. Почему же его так потрясло это сообщение? Одно дело знать, другое — самому прикоснуться к кровоточащей ране.

— Ваши беды мне ведомы, — нарушает тишину скорбный старческий голос. — Я пытался противостоять силе зла, но оказался бессилен. Я просил не натравливать украинскую молодежь на евреев — последовал жестокий и грубый ответ. Тогда я направил духовенству и пастве послание «О милосердии», призвал блюсти заповедь «Не убий!». По понятным причинам не мог призвать к прекращению антиеврейских гонений, но каждое слово протестовало против пролития крови невинных.

«Любовь к ближнему! Какая теперь цена любви к ближнему? Не только у высоких политиков — у охотников за евреями?» — подумал раввин Кахане, но сказал другое:

— Евреи знают и ценят доброту вашей экселенции, но два литра водки и три тысячи злотых — плата за найденную вне гетто еврейскую душу бывают сильнее священных призывов.

— Апостол Павел и Иуда сидели за одним столом, вместе слушали слово Христово, — напомнил митрополит. — И теперь они, благочестивые и ослепленные ненавистью, живут в одном доме, ходят по одной улице. Разве в гетто все ревностно служат господу богу?

«Все ли в гетто ревностно служат богу?!» — болью отозвался вопрос-обвинение. — Какому богу служил Ландесберг, отправляя тысячи евреев на смерть? Какому богу служил Гринберг, вешая Ландесберга? Какому богу служит он, раввин Кахане, соединяя юденратовскую и синагогальную службу? Нет-нет, кир Андрей не это имеет в виду, сам совмещает несовместимое. Не изобличает — отвергает невысказанное изобличение. Как отвергает? Ставит на одну доску убийц и их жертвы!.. И он, Кахане, не обвиняет митрополита, боже упаси, на него вся надежда. Нехорошо получилось, каждый понял невысказанную мысль собеседника.

— Мудрости вашей экселенции открыты тайники человеческих душ, — потупил глаза Кахане. — В годину роковых испытаний проявляет себя не только сила, но и слабость.

— Не будем толковать о человеческих слабостях, — тяжко вздохнул кир Андрей. — И мы — грешные, во искупление грехов и страдаем. Молю господа, чтоб облегчил страдания евреев, я готов сделать все, что в моих силах.

«Аудиенция заканчивается! — понял раввин Кахане. — О чем просить, как соразмерить возможности митрополита с тысячами гибнущих в гетто? Бессмысленно говорить о главном, надо просить о посильном, объединяющем их религиозные чувства».

— Ваша экселенция, духовная коллегия просит спасти хранимые сотни лет свитки торы, слово божье не должно вместе с нами погибнуть. Уповаем на вас, сами не можем вынести из гетто священные свитки, на улицах у евреев все отбирают, нередко и жизнь.

Понимает ли несчастный еврей карикатурность предлагаемой им ситуации? Священник и тора! Анекдот, превращающий церковь в посмешище. Если бы только в посмешище! Немецкие власти воспримут это как протест против официальной политики. Не в его силах спасти священные книги иудейской религии, как и спасти еврейский народ. Как объяснить? Ничего объяснять не надо: Кахане сам все понимает. Он не просит спасать гибнущих в гетто евреев, за свитками торы стоят священнослужители — он молит об их спасении. Как иначе просить, если гибнет вся паства? Рука с перстнем легла на золотой крест и застыла. Вспоминается мудрость спасителя. И он должен, никому ни в чем не отказывая, давать по возможностям, определенным богом и человеческим разумом. Если иного выхода нет, приходится тремя хлебами накормить тысячи страждущих, а они, если смогут, пусть насытятся. Всех спасти невозможно — спасет раввинов и хотя бы немногих детей. Спросит бога — он ответит: «Все, что смог, совершил». Времена переменятся — пусть судят о нем не по сотням тысяч убитых, а по живым, им спасенным.

— Свитки торы приму в монастырь, ваши святыни укрою от надругательства. Но доставить все это вы должны сами. Да поможет вам бог! Готов предоставить убежище вам и вашей семье, членам еврейской духовной коллегии, приму меры к спасению еврейских детей. Вас проведут к моему брату Клименту, настоятелю и архимандриту монастырей ордена студитов, он сделает все возможное.

Раввин Кахане вышел от архимандрита Климента с верой, что дошли до бога молитвы, он не оставит в беде своих слуг. Отступили кровавые беды, настоятельница студитского монастыря на улице Убоч игуменья Юзефа спрячет в своей обители дочь и жену, достанет для них арийские документы. И ему обеспечена безопасность — аусвайс с буквой «R» и фиктивная должность парикмахера в солидной немецкой фирме «Ле-Пе-Га». Все устроилось, а радости нет, чувствует себя так, будто совершил что-то аморальное, нечестное. Спасается, близких спасает, а на гетто обрушились новые страшные беды, нет из них выхода, никто не спасется. При прощании митрополит дал понять, что и «R» не поможет: «Вас ждет убежище в храме святого Юра». А вправе ли главный львовский раввин Давид Кахане отделить себя и своих близких от обреченной на гибель паствы? Вправе, такова божья воля, еврейский народ должен сохранить свое семя для будущего. Еврейское семя! Спасает не чужих дочерей — свою дочь, не чужих жен — свою. Митрополит обещает спасти и чужих, кого сможет. Со своей жены, со своего ребенка начинает спасение. А кто поступил бы иначе? Любое творение божье сделает все для спасения детеныша, своего детеныша. Это от бога! Не будь такого всепобеждающего инстинкта, давно бы в бурях многовековых преследований исчезли евреи. Его дочь должна не только выжить — сохранить имя и национальность, скрытые фальшивыми документами. Иначе ее жизнь не нужна богу. Так думает он, раввин, а богу игуменьи Юзефы требуется еще одна обращенная в христианство душа. Вот почему и жена должна сохранить свою жизнь. А другие жены? Пусть бог им поможет, но свое право на жизнь Эсфирь выстрадала, одним путем шла с многими тысячами львовских евреек. Эсфирь должна жить: если он не переживет катастрофу, доченька не останется круглой сироткой. А как пережить катастрофу? Тяжким укором врезался в сердце вопрос митрополита Андрея: «Разве в гетто все ревностно служат господу богу?». Достойным ответом был бы отказ от убежища в храме святого Юра, сам должен возглавить идущих на смерть… Если погибнут раввины, кто станет духовником уцелевших евреев? И кто, как не он, может скрыть в храме святого Юра древние свитки торы — память и святыню народа еврейского? Самим богом предначертан его путь спасения. Спасется и все сделает для спасения других. Митрополит не оставит евреев в беде, во Львове много монастырей и костелов.

3.

Последняя зима еврейского населения Львова приблизилась к январю. Гетто разделено на две части. «А»-гетто составляют казармы обладателей буквы «W» или «R» и их гаусгальт. Немецкие фирмы больше не платят работающим, деньги за аренду рабов переводят на счет СС. Не все, удерживают стоимость ломтика хлеба, миски водянистого супа и двух кружек бурякового эрзац-кофе. В «Б»-гетто доживают все остальные евреи, их жизнь измеряется производственным планом управления СС и полиции. В этом гетто каждый день пустеют квартиры, домики, целые кварталы. Из подворотен домов, в которых живут евреи, выглядывают взлохмаченные мальчишки, шепчут одиноким прохожим: «Цианка, цианка! Самая легкая смерть!». У продавцов побогаче в замусоленных кепках мирно соседствуют смерть в ампулах и голодная жизнь — макагиги, только внешним видом схожие с довоенными маковниками.