Служители ада - Юлиан Шульмейстер

— Передай комиссару, что его указание уже выполнено, — бьет вахмистр плетью по сапогу.

Выезжают со двора один за другим два грузовика, на бортах сидят полицаи. Колышутся брезенты на кузовах, слышатся стоны и крики. Полицаи переговариваются, шутят, бьют прикладами по брезенту.

Отъехали автомобили, вахмистр с ехидцей цедит сквозь зубы:

— Уматывайте, братцы жиды, а то всунут под такой вот брезент и поминай как звали. В дерьме потеряет вид ваша форма — останутся только жидовские рожи. Сделайте милость, уходите, а то очень чешутся руки.

Снова вышли на Замарстыновскую. А в голове у Фалека — гул автомобилей, стоны, крики, стрельба. Откуда-то сбоку приближается топот. Думает лишь о том, чтоб быстрее покинуть это страшное место. Предлагает Семену:

— Пошли на Похилую.

— На площадь Теодора! — не соглашается Семен. Сборный пункт на площади Теодора в огромном дворе, перегороженном веревкой на две неравные части. С одной стороны — толпа молчаливых евреев, с другой — полицаи с плетями и винтовками, шуцполицейские и свирепые псы.

Семен и Фалек вошли во двор, полицаи с шумом и гамом гонят полураздетых евреев — женщин, мужчин, детей. На ступеньках, около двери, зашелся от плача годовалый ребенок.

Подошел к нему коренастый штурмфюрер и строго обратился к толпе:

— Где мать ребенка?

— Мама болела, не смогла встать с постели, ее убили, — слышится мальчишеский голос.

— Кто говорит? Подойди-ка сюда!

Вышел подросток, не скрывает злости и ненависти.

— Ты принес ребенка? — таращит глаза штурмфюрер.

— Это мой братик!

— Разве можно такую крошку бросать на дворе? — с издевкой молвит эсэсовец. — Бери братика и жди, пока вас отправят.

Рвет подросток ворот рубахи:

— Сейчас убейте, сейчас! — Мальчишеский крик смешался с плачем ребенка, руганью, проклятьями толпы.

Штурмфюрер подал команду — один полицай взял младенца, другой схватил подростка за шиворот и ударил его кулаком по лицу. Так и скрылись за дверью. Штурмфюрер подошел к Семену и Фалеку:

— А вы что здесь делаете?

— Прислали нас для патрулирования! — рапортует Лейбович.

— Патрулируйте, только не здесь — на улице. Краммер и Лейбович вышли на площадь, осмотрели сборный пункт: с тыльной стороны — двор, окруженный изгородью из трухлявых досок. Ухватился Лейбович за доску — шатается.

— Помогай! — шепчет Краммеру. — Раз-два, взяли!

Налегает Краммер изо всех сил — перед глазами страшный двор и Ганнуся с Наталкой. Злость придает силы. Отодрали три доски — Лейбович кричит во двор:

— Спасайтесь!

— Ай-да молодцы, ай-да патрульные! — хвалит штурмфюрер, неизвестно как здесь очутившийся.

Блеснул в руке Лейбовича нож, штурмфюрер упал как подкошенный. Бегут со двора мужчины и женщины, нарастает поток.

Глава двенадцатая

1.

За четырнадцать месяцев нацистского варварства уничтожено три четверти еврейского населения Львова, многократно сокращалась территория гетто. Вместе с жизнями уменьшалось гетто. Теперь занимает несколько жалких кварталов, ограниченных линией железной дороги, улицей Тетмайера и Замарстыновской — до дома № 105. Облупленный малоприметный дом юденрата на Якуба Германа не идет ни в какое сравнение с прежним зданием на Старотандетной. Еще недавно, осматривая этот дом, он, Ландесберг, с горечью вспомнил ноябрь сорок первого года. Тогда ломали головы над тем, как в двадцатой части жилищной площади города разместить половину еврейского населения. Нацисты решили эту задачу просто и быстро: доживающие свою жизнь евреи думают не о квартирных удобствах — об оставшихся немногочисленных днях. Для него, Ландесберга, все безвозвратно ушло. Вторые сутки он — узник тюрьмы. Не знал до ареста, что грязные и вонючие камеры — в подвале, под его кабинетом. За что арестован? Чем не угодил неблагодарным властям? До последнего дня выполнял все приказы! В чем же дело? Допустил ошибку? Где и когда? — Мучительно осмысливает свое прошлое. Все ошиблись — политики, генералы, даже промышленные магнаты. Что в этой крупной игре значили вожаки сионистов Галиции, что значил он, Ландесберг? Ошибка не в его предвоенных годах: начинал бы жизнь сначала — шел бы тем же путем. Так в чем же она, ошибка? В юденратовской службе? Мог же не служить нацистам! Ведь ничего не изменилось бы! Так же уничтожали бы евреев, но он не приложил бы к этому руку. Он не убивал, кого мог, спасал. А тех, кого еврейская служба порядка предавала гестаповцам и украинской полиции, вела в Яновский лагерь и к поездам на Белзец? Участь тех была решена без него. Решал не он, но был исполнителем воли убийц… Нет-нет, он лишь жертва! Теперь жертва, а тогда? Тогда считал себя политическим деятелем, решавшим, кому жить, а кому умереть. На пороге могилы не надо себя обманывать: по его команде отбирали на смерть. Нет-нет, не он, а гестапо отправляло!.. А по чьим спискам? Кто их составлял? Кто утверждал? Кто приказывал задерживать и конвоировать обреченных? И без юденратовских списков шупо и полицаи убивают евреев. Ну и что — разве его соучастие перестало быть преступлением?.. Нет, он не был соучастником — выполнял волю бандитов! К его сердцу тоже приставили нож. Значит, свою жизнь спасал жизнью других евреев. Иаков оказался бараном, ведшим стадо на гибель. Баран выполнил свою роль и уже никому не нужен.

Распахнулась дверь. Покачиваясь на длинных ногах, появился Эрих Энгель. Осмотрел сырые стены, нары, парашу и, укоризненно покачав головой, обратился к стоящему навытяжку Гринбергу:

— Стыдно, очень стыдно! Камеру для председателя могли бы подобрать и получше. — Подошел к нарам, уселся: — Вы, Гринберг, свободны. Не забудьте закрыть дверь за собой.

Вскочил Ландесберг, невольно поклонился гауптштурмфюреру.

— Садитесь, садитесь, в этой камере полное равенство, нет ни званий, ни должностей.

— Уже понял, — вымучивает Ландесберг улыбку, усаживаясь на краешек нар.

— Я не священник, но пришел для прощальной беседы и отпущения грехов. Мне было приятно работать с вами, и хотел бы расстаться так, как и принято у интеллигентных людей. У вас есть вопросы, пожелания?

— За что? — спросил Ландесберг, не надеясь получить ответ.

— Коллега, вопрос ваш неуместен: вы же не отвечали на такие вопросы, когда отправляли на смерть стариков, не интересовались виной тех, кого представляли на «выселение». Еще в детстве мама вас учила: «Не желай другому того, чего не желаешь себе».

«Все верно! Дальнейший разговор ни к чему. Гауптштурмфюрер решил насладиться предсмертными муками главного еврея гетто. Ничего, гауптштурмфюрер, у вас не получится, главный еврей не сумел жить так, как Бар-Кохба,[50] но сумеет умереть, как он». — Ландесберг передвинулся на середину нар, сел вровень с Энгелем. От просительного тона и следа не осталось, в голосе — горечь:

— Вы, гауптштурмфюрер, совершенно правы: Иаков оказался бараном — лучшей доли он не заслуживает.

Не таких слов ожидал Эрих Энгель, но все же решил продолжать забаву:

— Какой баран, какой Иаков?

— Этого не понять «сверхчеловекам»! — У Ландесберга одно лишь желание: как можно быстрее свести счеты с жизнью. И пусть комиссар по еврейским делам не думает, что перед ним — трус! Да, он, Ландесберг, потерпел поражение, обанкротился, его обманули, как последнего глупца, но все же он не трус. Не спасающий свою шкуру трус, а политик.

Эрих Энгель понял, что штурмфюрер Силлер прав: еврей уже смирился со смертью и ни на что не годится. Все же интересно: хватит ли у него сил дойти до конца?

— Значит, исповедоваться не желаете, решили покинуть нашу бренную землю со своими грехами? — поднялся Эрих Энгель, аккуратно отряхнул брюки, открыл дверь и подал команду невидимым стражам: — Уведите осужденного, он уже подготовился к смерти!

Идет Ландесберг между двумя полицаями, впереди гауптштурмфюрер шагает. Так и вышли на улицу Якуба Германа.

В едином строю — комиссары, подкомиссары, аспиранты, полицейские еврейской службы порядка. Все без исключения, даже следственный отдел и оперативная служба — опора гестапо. Тут же стоят члены юденрата и немногие служащие. С балконов домов свисают веревки-удавки.

Напротив еще один строй — черные шинели с трезубами на погонах, цепь шуцполицейских.

Привели Ландесберга к отдельной виселице у дверей юденрата, на табурет поставили.

Эрих Энгель стал между украинской полицией и еврейской службой порядка, оглашает:

— Совершено небывалое в генерал-губернаторстве преступление — евреями убит штурмфюрер СС, небывалым будет и наказание. — Помолчав, мрачно оглядев юденратовцев и функционеров службы порядка, Эрих Энгель продолжил: — Сейчас будут повешены председатель Ландесберг, три его ближайших советника, двадцать функционеров службы порядка и расстреляны полторы тысячи других евреев.