Служители ада - Юлиан Шульмейстер

— Как только Семен Бирман прибыл во Львов — указал на Гринберга, — сообщает товарищам Шудрих. — И еще вы должны знать, что товарищ Семен в КПЗУ с 1924 года. Есть вопросы?

— Нет вопросов! — отвечает за всех Дави Грузберг. — Надо решить, где и как казнить Гринберга.

— Гринберг хитер, давно ждет расплаты за кровавую службу фашистам. Взять его будет очень и очень непросто, и все же взять можно и нужно. Это должен выполнить ты, Фалек Краммер — доктор права. Сумеешь вызвать доверие Гринберга — покупай у него арийские документы, предложи за спасение жизни свои «огромные ценности», Гринберг клюнет: жадный, за золото убьет родного отца. Поведешь «домой», мы его встретим.

В любой демократической стране суд присяжных осудил бы Гринберга за совершенные злодеяния к смертной казни. А что будет значить для гетто казнь Гринберга? И тут восторжествует справедливость, преступления предателя не останутся безнаказанными. Узнают фашисты о казни Гринберга — что за этим последует?! Хуже не будет, останется Гринберг жить — это не принесет спасения» То, что последует за казнью, может произойти и без нее. Надо действовать.

— Я приведу Гринберга! — заверяет товарищей Краммер.

Когда зимние сумерки сгустились, Фалек Краммер подкараулил Гринберга около его домика. Подошел, почтительно поклонился:

— Пан доктор и пан начальник службы порядка, разрешите к вам обратиться?

— Слушаю! — удивленно разглядывает Гринберг незнакомца. За долгую и бурную жизнь приходилось представляться по-всякому, но никто никогда не называл «паном доктором».

— Давно вас узнал, но стеснялся подойти, — радостно сообщает Краммер. — Мы ведь вместе учились на правовом факультете университета имени короля Казимира. Если не ошибаюсь, вы были курсом старше.

«Спутал или подкатывается? — не поймет Гринберг. — У доходяги вид ученого простака, видно, и впрямь перепутал. Что ж, реклама вполне подходящая, пусть треплется в гетто».

— Очень рад, что меня опознали! — одобрительно похлопал по плечу доходягу. — Надо было давно подойти.

— Конечно, надо было! — еще раз почтительно поклонился Фалек. — Так ведь не всякому начальству нравится, когда напоминают о старом знакомстве.

Гринберг совсем размягчился. Приятно, когда тебе кланяется доктор наук, более того — признает тебя доктором. Разговорились, Краммер вспоминает забавные случаи из университетской учебы, Гринберг хохочет, поддакивает, делает вид, что и ему вспоминаются.

Краммер заинтересовал Гринберга: этого парня не следует упускать, может пригодиться.

— Что пан доктор делает в гетто?

— Рабочий фабрики «Пух и перо», — грустно представляется Краммер.

— Разве это работа для октора права? — ужасается Гринберг.

— Еще очень хорошая, — не соглашается Краммер. — Вы же знаете, куда идут безработные!

— Знаю! — важно и многозначительно говорит Гринберг. — Но пану давно надо было устроиться по специальности, в службе порядка.

— Надо было! — мечтательно соглашается Краммер. — Как-то не получилось, постеснялся напрашиваться.

— Что значит «напрашиваться»? — возмущается Гринберг. — Каждый должен зубами вырывать свой кусок жизни, других отгонять кулаками, пинать ногами.

— Нет для этого сил, может, помогут деньги? — полушутя произносит Краммер.

— Деньги всегда пробивают дорогу к хорошему месту, — разглядывает собеседника Гринберг. «Доходяга не такой чудак, каким показался сначала».

— Мои деньги дурные, до сих пор не нашли дорогу к хорошему месту, — печально констатирует Краммер.

— Значит, это не настоящие деньги, а паршивые злотые, годящиеся только для задницы, — начинает разведку Гринберг.

— Злотые! — Краммер презрительно отвергает такое предположение, вынимает из кармана две золотые десятки, отчеканенные в царствование Николая II.

Вырвал Гринберг золотые монеты, зажег зажигалку, взглянул и погасил фитилек.

— И много у вас таких красавчиков?

— Я не Ротшильд!

Доходяга ведет себя правильно, в такое время только идиоты козыряют богатством. Но зачем-то показал десятки, значит, что-то требуется, не зря навязался в знакомые. Надо с ним говорить напрямик.

— Что требуется от меня и чем можете заплатить за услугу?

— Для начала требуется место в службе порядка, — Краммер ведет деловой разговор, отбросил показную любезность. — Это не главное — нужны надежные арийские документы. За эти услуги уплачу сто золотых десяток.

— Сто? — переспрашивает Гринберг, еще не веря в возможность такого дурного и такого большого богатства.

— Сто! — подтверждает Краммер. — Половину готов дать немедленно, остальные — после получения документов.

Золото! Имеется у Гринберга золото, требуется еще больше, намного больше. После Равы-Русской не может никак успокоиться, ничто не радует, потерял аппетит и сон. Не потому, что выдал многих людей, привык этот мусор расходовать без счета. Совершенное в Раве-Русской — обычная агентурная служба, привычная с довоенного времени. Дело не в ней, в Раве-Русской увидел судьбу львовского гетто. Немецкие власти очищают генерал-губернаторство от еврейского населения, для Львова не будет исключения. Стали немцы терпеть поражение — еще быстрее уничтожают евреев. Спешат, будто боятся не успеть убить всех до последнего. Может, и не успеют, русские разбили немцев под Москвой, уничтожили целую армию под Сталинградом. Пусть и дальше бьют немцев, пусть наступают. Деньги помогут укрыться во Львове, с ними дождется прихода русских. Будет удача, подпольный миллионер перепрыгнет в Соединенные Штаты — за все пережитое воздастся шикарная жизнь. Главное — золото! Совершенно ненужное никчемному доходяге, у него заберет первый встречный: не помогут арийские документы. Лучше сам выпотрошит и отправит туда, где ему подготовлено место.

— Эх, коллега, коллега! — обнимает Краммера Гринберг. — Неужели два доктора права не сварганят одно хитрое дельце? Только по-честному, деньги на бочку.

— Сразу вручу, а как с документом о работе в службе порядка?

— Назначаю помощником! — торжественно сообщает Гринберг. Только бы дорваться до золота этого тщедушного типа! С ним не будет много возни. — Пойдем за авансом, а оттуда в мой домик. Там и вручу документ.

Идут рядом, оживленно беседуют.

— Ненадежное время, приходится вести крысиную жизнь, — Краммер заводит Гринберга в браму. — Не взыщите, надо спуститься в подвал. Живу в тайнике.

— Очень разумно, очень разумно! — хвалит своего спутника Гринберг, спускаясь за ним вниз по ступенькам.

Вошли в подвал, оглядывается Гринберг — нет никакой обстановки, одни заплесневелые стены.

— Где же ваше убежище?

— За этой фальшивой стеной, — раздался позади голос. Два пария заломили руки Гринбергу за спину, третий приставил к сердцу кинжал. Улыбнулся вежливо Краммер.

— Спокойно, пан доктор, иначе можете не дойти до убежища, и тогда не достанется мое золото.

Так опростоволоситься! Его, начальника полиции гетто, заманили, как мальчишку, в ловушку. Рванулся — острив кинжала впивается в грудь, невыносимая боль свела руки.

Парень с кинжалом предупреждает:

— Для меня огромное удовольствие прикончить такого подонка.

Страх пронзил тело — каждую жилочку, но нельзя подать вида — в этом единственный шанс на спасение. Превозмогая ужасную резь в животе, Гринберг с показным презрением цедит:

— Дурачье! За мою смерть всех вас изжарят на медленном огне. Без охраны никогда не хожу, знают, куда я пошел.

— Не узнают, куда вошел «пан доктор», — ласково говорит парень с кинжалом. — Вход в нашу крепость прошел экзамены, искали не раз.

Медленно ушла в сторону часть подвальной стены, завели Гринберга на небольшую площадку. Так же бесшумно тайная дверь заняла свое прежнее место, снова возвышается сплошная стена — без щелочки, без какой-либо трещинки. По крутой винтовой лестнице Гринберга свели в штаб подполья.

Табачный дым, перемешанный с сырым спертым воздухом, заполняет угрюмый подвал, еле различимы серые бетонные стены.

За столом в освещении тусклого света, керосиновой лампы сидят трое. Председательствующий торжественно объявляет:

— Суд львовского гетто в составе Якова Шудриха — скорняка и поэта, Натана Горовица — журналиста и Хаима Тышлера — бывшего рабочего фабрики «Аида» будет рассматривать дело начальника службы порядка Рафаила Гринберга. Обвиняется в уничтожении узников львовского и рава-русского гетто.

2.

Никогда не забыть Фире день казармирования львовского гетто: вернулась с фабрики и не застала детей. Утрата своих сыновей — незаживающая рана. Может, поэтому приемные сыновья стали так же дороги, вросли в Фирину жизнь. Неистребима потребность материнского сердца о ком-то заботиться, кому-то отдавать свою теплоту. Когда приемные дети превратились в родных, увидела в них цель своей жизни, фашисты опять расстреляли любовь материнскую. Как пережила? Такова повседневная действительность гетто: в каждой комнате каждого дома «А»- и «Б»-гетто теряют жен, мужей и детей. Жизнь еще «счастливых» родителей заполняют неразрешимые трудности: как спрятать детей от убийц, как их накормить?