Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

– Я передал тебе ответ великой ханум, – холодно промолвил Карач-мурза, – а теперь от себя скажу: тебе тот ярлык все одно без пользы, лишь пропали бы зря твои деньги. Тебе не одолеть князя Дмитрея.

– Почто ты так мыслить?

– Потому, что он перед Русской землею чист, а ты кругом замаран. Он с тобой своею силою воюет и татар небось в помощь не зовет, хотя и мог бы. А ты, что ни год, литвинов на Русь приводишь. Нешто она тебе такое простит?

– Москва татарами весь мой род извела, – Русь это тоже знает, почтенный царевич!

– Дмитрей за дедов своих не ответчик, князь. И коли хочешь послушать доброго совета, – покорился бы ты ему с чистым сердцем, как другие князья покорились, ибо выгода ваша не во вражде с ним, а в дружбе.

– За совет спасибо, только уж не обессудь, я второй раз по доброй воле в крапиву не сяду! Мало ты знаешь Дмитрея, от него дружбы да правды дождешься не прежде, чем солнце к нам задом оборотится. За то с ним и бьюсь!

– Что же, бейся, коли хочешь быть битым, – промолвил Карач-мурза. – И на том разговор наш окончим, ждут меня иные дела, а тебе добрый путь!

Спустя два дня расстроенный своей незадачей и проклиная Карач-мурзу, – «ведь мог же московский радельщик, если уж он маленьким не издох, припоздать из Хорезма лишь на день, и все было бы ладно», – князь Михаила покинул Сарай-Берке. Переправившись, со своей свитой, на правый берег Волги, он полдня шел прямой дорогой на Русь, потом круто свернул на север н направился прямо к ставке Мамая.

Карач-мурза, которому о том сразу же было доложено, минутку подумал, а потом вызвал к себе Рагима.

– Возьми вот это, – сказал он сотнику, протягивая ему серебряную пайцзу и кожаный мешочек с деньгами, – и скачи в Москву. Доведи самому князю Дмитрею, и никому иному: Карач-мурза шлет поклон и спрашивает – здоров ли он, великий князь Московский, и здоров ли аксакал Алексей? И еще скажи: только что был в Сарае Тверской князь Михаила и домогался ярлыка на великое княжение над Русью, и в том ему здесь отказано. И чтобы князь Дмитрей знал: отсюда Тверской князь поехал не в обрат, на Русь, а прямо в ставку Мамая. Это все. Запомнил?

– Запомнил, пресветлый оглан. Мне одному скакать?

– Возьми с собою двух надежных воинов из твоей сотни и по паре самых быстрых коней на каждого. Лети как стрела из лука, и да сопутствует тебе Аллах!

* * *

По пути в ставку правобережного хана князь Михаила Александрович успел всесторонне обдумать все, что следует сказать Мамаю, чтобы склонить его па свою сторону. Но все ухищрения его ума оказались тут ненужными: вероломного и жадного временщика столь же мало интересовали вопросы старшинства русских князей, как и соображения справедливости. Его отношение к Руси определялось лишь одним желанием – выкачать из нес как можно больше богатств, а потому он считал, что право на великое княжение всегда имеет тот князь, который может дороже заплатить за ярлык. Выслушав Тверского князя, он сказал:

– Московский князь заплатил за ярлык десять тысяч рублей серебром. Если заплатишь пятнадцать тысяч, я дам ярлык тебе.

– Пятнадцать тысяч рублей! – воскликнул князь Михаила, которого названная сумма кинула в жар. – Помилосердствуй, почтенный эмир, эдакая прорва денег! Ведь ярлык-то еще полдела: может и такое статься, что князь Дмитрей от великого княжения добром отступиться не схочет и надобно будет сгонять его силою.

– Это уж твоя забота, – невозмутимо промолвил Мамай. – А если хочешь, чтобы я дал тебе войско, за каждый тумен плати еще десять тысяч рублей.

*Реальная ценность рубля XIV вв. равняется приблизительно восьмидесяти рублям начала XX в, так что сумма эта действительна была очень велика.

Сколько ни торговался Михаила Александрович, Мамай цены не спустил и лишь согласился отправить вместе с ним своего посла Сары-ходжу, который объявит князю Дмитрию ханскую волю и заставит владимирцев принять нового государя.

С собою у князя Михаилы набралось всего пять тысяч рублей. Отдав их Мамаю и за недостающее оставив в залог сына своего, княжича Ивана, – он получил вожделенный лык и вместе с ханским послом направился ко Владимиру.

Глава 43

В лето 6879 выиде из Орды князь Михайло Александрович Тферький с ярлыком на великое княжение и иде к Володимерю и хоте сести тамо, но не приняше его люди. Не токмо не не приняше его, но и по многим путем гоняшеся за ним и тако едва утече восвояси.

Московская летопись

Благодаря гонцу, присланному Карач-мурзой, дальнейшие события не застали князя Дмитрия Ивановича врасплох. Он успел принять свои решения и приготовился к действиям, раз и навсегда порывая с обычаем, в силу которого город Владимир рассматривался как столица Руси, в то время как она уже давно, по существу, являлся вотчиной московских князей. Теперь все его население было приведено к целованию креста на верность великому князю Дмитрию, а потому, когда Михаила Александрович и Мамаев посол Сары-ходжа, с небольшим отрядом войска, подошли к Владимиру, городские ворота перед ними негостеприимно закрылись.

*Это был на Руси первый случай приведения к присяге всего рядового населения. Прежде присягали лишь военачальники, бояре и дружина.

Подъехав вплотную, князь Михаила крикнул стоявшим на стене боярам и старшинам, чтобы впустили ордынского посла в его, Михаилу Александровича, верховною ханскою волей ныне поставленного великим князем во Владимир и над всею Русью.

– Допрежь чем к хану соваться, почто ты о нашей воле поспрошал? – ответили со стены. – Мы своим князем премного довольны и другого не ищем! Езжай к себе! Не вступая в пререкания, князь Михаила приказал одному из своих приближенных громко прочитать ханский ярлык. Выслушав чтеца, владимирские старшины недолго потолковали между собой, потом одни из них подошел к самому краю стены и сказал: – Видим, что брехать ты здоров, ежели сумел вылгать у хана ярлык на владимирский стол. Только проку тебе от того не будет: нашим князем как был доселева Дмитро Иванович, так им и наперед останется, а ты уходи отсель, покуда цел! – Жаль, что, отнявши у тебя разум, Господь оставил тебе язык, дерзкий охальник! – крикнул Михаила Александрович, наливаясь кровью. – Забыл, что твою крамольную речь ханский посол слышит? – А пускай слушает, нешто мне жаль? Ханский посол нам не более надобен, нежели ты сам! Сдерживая кипевший в нем гнев, князь Михаила все же попытался еще образумить владимирцев, угрожая им своим войском и ханским гневом. На это со стены отвечали лишь насмешками, но когда Тверской князь, уже вовсе озлившись, крикнул, что если ему добром не отворят ворота, он сумеет открыть их силою, – владимирский воевода Андреи Борков сверху прокричал: – Ин ладно, княже, уговорил! Сей же час мы тебе отворим ворота, даст Бог, останешься нами доволен! Действительно, ворота через несколько минут распахнулись, и из них стремительно вырвался наружу отряд конницы, вооруженной мечами и копьями. Дружинники Тверского князя стойко приняли удар, и у ворот завязалась яростная рукопашная схватка. Рубился с другими и князь Михайла, отводя на случайных противниках возмущенную душу, но в то же время он не забывал поглядывать по сторонам и быстро понял, что дело его плохо. Из городских ворот, как бурный по ток сквозь прорванную плотину, валил наружу вооруженный конный и пеший люд, обходя тверичей и отрезая им путь отступления. Видя, что продолжение битвы неминуемо приведет к тому, что он будет схвачен и выдан Московскому князю, Михаила Александрович приказал своим дружинникам отходить. Но теперь и это нелегко было исполнить: с большим трудом и немалыми потерями им удалось избежать окружения, но оторваться от противника оказалось невозможным: рассвирепевшие владимирцы пустились в погоню и до самых тверских рубежей по пятам преследовали незадачливого Мамаева ставленника, несколько раз едва не захватив его в плен. Ханский посол Сары-ходжа был благоразумен: он удержал своих нукеров от участия в стычке у стен Владимира и потому был впущен в город. Отсюда он тщетно посылал гонцов в Москву, именем великого хана Магомета-Султана повелевая князю Дмитрию явиться во Владимир, чтобы здесь, в стольном граде Руси, выслушать из уст посла ханскую волю и прочесть ярлык. Дмитрии Иванович на это коротко и решительно ответил: – К ярлыку не еду, на княжение во Владимир никого не пущу, а тебе, ханскому послу, путь отсюда чист!(Подливные слова князя Дмитрия, приводимые летописями) С тем Сары-ходжа и отбыл в Орду, а князь Михаила, тем временем разослав по своим городам приказы о спешном сборе войска, сам отправился в Литву, договариваться с князем Ольгердом о новом совместном походе на Москву. Одновременно он послал гонцов к некоторым русским удельным князьям, недовольным Москвой, прося их помощи в «правом деле». Готовился к обороне и князь Дмитрий Иванович, хорошо понимая, что на этот раз над Москвою сгущаются особенно грозные тучи. Было очевидно, что князь Михаила Тверской попытается силою оружия осуществить купленные у Мамая права на великое княжение и что в этом его, как всегда, поддержит Ольгерд. За нарушение ханской воли и оскорбление ордынского посла можно было ожидать и татарского нашествия. А сверх всего этого, Рязанский великий князь Олег Иванович, видя, что Дмитрий поглощен ежегодными войнами Литвой и с Тверью, – вновь осмелел и стал открыто похваляться, что скоро отберет у Москвы не только Лопасню, но и Коломну, тоже когда-то принадлежавшую Рязанскому княжеству: «А что, ежели все четверо – Михаила Тверской, Ольгерд, Мамай да Рязанский князь, – договорившись промеж собой, навалятся разом? – с тревогою думал Дмитрий, – ведь тогда Москве конец, и все, что здесь нами поднято, все наши труды, отцов и дедов наших, снова обратятся во прах! Такого допустить нельзя. Любую чашу горечи и беды без ропота выпью, – только не пить бы этой!» Чем больше размышлял обо всем этом Дмитрий, тем становился мрачнее. Наконец он не выдержал и поделился своими тревогами с митрополитом Алексеем, государственная мудрость которого уже не однажды вызволяла Русь из беды. – Не кручинься, княже, – выслушав его, промолвил святитель. – Бывало у нас и похуже, да Господь пособлял. Он и на сей раз не оставит нас своею милостью. – Я на то крепко уповаю, отче. Однако не зря говорится: Богу молись, а в делах не плошись. Что-то надобно и самим делать. – Надобно, чадо… Я так мыслю: лишь бы не пришлось нам со всеми разом биться. А потому наиглавная наша забота ныне в том, чтобы не позволить себя к тому принудить. – Денно и нощно думаю я о том, как бы это сделать, чтобы им всем порознь накласть… Да вот беда: за одного возьмешься, а тут тебе другие в спину ударят! – Подведем так, чтобы не ударили… Чтобы тот, кто схочет нас ударить, сам бы в то время боялся кого-то иного. За спиною каждого своего ворога отыщи друга и вложи ему в руки меч. – С Мамаем так оно и вышло, владыка: за его спиною стоит друг и доброхот наш Карач-мурза, а у него немалая сила. Сказывают, что саранская ханша ему во всем покорна и на деле царствует там не она, а он. И потому я крепко уповаю на то, что Мамай, сколь ни был на меня взъярен, на Москву идти побоится, доколе не изживет своих ворогов и не станет в Орде единым хозяином. Это однажды будет, – но до тех пор надобно нам беспременно сломить Тверь и Рязань, да и Ольгерда отвадить. – От Твери да от Литвы отобьемся, чай, не впервой. А чтобы им не помогла Рязань, надобно князю Владимиру Ярославжчу Пронскому погромче побренчать там оружием. Он друг наш, и с ним договориться о том не трудно. Пусть Рязанский князь думает, что выступи он в поход на Москву, – пронцы тотчас нападут на Рязань. А вот как отобьем Михаилу Тверского и Ольгерда, надо будет выбрать удобный час да поучить Олега Ивановича уму-разуму. – Истинно, владыка, по слову твоему и сделаю! – воскликнул Дмитрий Иванович, – У меня на этого татарского прихвостня давно плечо зудит. Согнать бы его вовсе с большого стола да посадить на рязанское великое княжение Владимира Пронского! Да вот счастье Олегу; каждый год надобно с Литвой и с Тверью воевать, а до него все руки не доходят. Ну ништо, свое он получит… Только ныне меня иное заботит, отче. – А что, княже? – Ярлык ханский. Хоть мы Михаилу во Владимир и не пустили, а все же право ему Ордою дано, и тот ярлык сотворяет ему на Руси немалую вагу. И когда он пойдет на нас походом, промеж моих удельных беспременно сыщутся такие, что супротив него не встанут, а то еще и ему пособят против Москвы. Как же, скажут, вперекор ханской воле на рожон-то лезть? Вот и выйдет перед народом, что он, Михаила, вроде бы в законе, а я смутчик… Да и Мамай всякий час может нагрянуть на нас за ослушание, ежели это дело так оставить. Начнется, к примеру, в Сарае новая замятия, – вот у него и ослобонятся руки. Неладно это получается, с ярлыком-то… – Вижу, ты что-то надумал, Дмитрей Иванович? – Кажись, надумал, владыка… Благослови ехать в Орду к Мамаю да спробовать с ним поладить. – Христос с тобою, княже! Только что прогнавши князя Михаилу, с ханским ярлыком, и ордынского посла, – ехать к Мамаю, покуда он хоть малость не поостыл? Да ведь это самоубийство! Сюда он сунуться побоится, а там схватит тебя и велит казнить. – Может и такое статься, да только едва ли. Для Мамая наиглавное – это деньги. С Тверского князя он уже за ярлык получил, поди, немало, а теперь, ежели я дам больше, – он по корысти снова мне его вернуть может. Знаю, дорого это станет, да что сделаешь? Надобно дать, инако несдобровать Москве. А что до случившегося с Михайлой, – буду верить Мамаю, что не допустил его во Владимир потому, что к ярлыку его веры не имел, ибо невдавне ярлык на великое княжение мне самому был даден. Вот, мол, и думал я, что и ярлык и посол ханский – все это лишь Михайлин обман. Мамай, хотя в душе тому и не поверит, да, чтобы получить денежки, притворится, что поверил и что гневаться на меня не за что. Глядишь, все оно и обойдется ладом, – возвернусь, даст Бог, не только живым, но и с ярлыком. – Оно так, – промолвил святитель после довольно долгого молчания. – Мысли твои разумны, тако же и мне думается. Но все же татарская душа – потемки. Может, и схватят тебя… *Вага – вес, значение. Отсюда слово «важный», имеющий вес. – Все в руках Божьих, отче. И мне ли за Русь не поставить голову на кон? Коли надо, так надо. – Подумай еще, сыне. Ведь ты надежда Руси! – Потому мне и надобно ехать! Благослови, отче! – Коли так, езжай, княже. Благословляю тебя на подвиг, молитва моя будет с тобою денно и нощно. Всею Русью станем за тебя молиться, и верю: Господь ту молитву услышит и тебя сохранит! Понимая, на какой риск он идет, Дмитрий Иванович перед отъездом написал духовное завещание и сделал все нужные распоряжения на случай своей смерти или пленения в Орде. На время своего отсутствия управление всеми государственными делами он оставил в надежных руках митрополита Алексея, а военную власть передал князю Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, недавно женившемуся на его сестре Анне и с той поры ставшему верным сподвижником и одним из лучших воевод князя Дмитрия Ивановича. Покончив с этими делами, пятнадцатого нюня 1371 года князь Дмитрий выехал из Москвы. Чтобы внушить Мамаю должное уважение и сразу дать ему почувствовать разницу между собой и Тверским князем, – он обставил свою поездку небывалой пышностью. Не считая бесчисленного количества слуг, его сопровождала свита, насчитывавшая больше сотни зависимых князей, бояр и приближенных дворян, соперничавших друг с другом роскошью нарядов, великолепием коней и богатством вооружения; сзади, на могучих гривастых лошадях ехал охранный отряд, – тысяча воинов-богатырей, подобранных с особым тщанием, вес в шлемах-шитаках и в кольчугах с ярко начищенными зерцалами. «Погляди, поганый Мамай, на Святую Русь да семь раз подумай, прежде чем посмеешь посягнуть на ее государя!» До реки Оки великого князя провожало множество москвичей и сонм духовенства, во главе с самим владыкой Алексеем. Тут, на переправе, был им отслужен торжественный молебен за успех трудного дела и дано было последнее благословение уезжающим. После того святитель возвратился в Москву, а князь Дмитрий продолжал путь в ставку Мамая, куда и прибыл вполне благополучно месяц спустя. *Д. М. Бобров-Волынский, зять Дмитрня Донского, – обрусевший князь литовского происхождения. Он был сыном Кориата Гедныминовича (в крещении Михаила), княжившего на Волыни. Неизвестно, почему Бобров покинул свое княжество, но с середины семидесятых годов XIV столетия он уже находился на службе у Дмитрия.