Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

– Я вижу, эта священная книга тебе о чем-то напоминает, хан? – с легкой насмешкой спросил царевич, перехватив его взгляд. – Может быть, о том, что ты плохо сделал, прервав свой хадж, и вместо Мекки оказался в Сарае? Не потому ли тебе пришлось так скоро уступить престол другому?

Терять Хаджи-Черкесу было нечего, а потому он принял вызов и ответил:

– Ты сам боишься того, что у меня отнял. Хоть и три дня всего, но я сидел на троне, а ты сидишь у его подножия, на лестнице. Твоя русская кровь слишком тяжела для того, чтобы ты мог подняться с него на эти три ступени!

– Я сижу там, где мне положено, – спокойно сказал Карач-мурза. – А на троне будет сидеть тот, кто имеет на это неоспоримое право.

– Поиимаю, – кивнул головой Черкес. – Ты хочешь сделать, как Мамай: будешь царствовать, не называя себя великим ханом, а на трон посадишь какое-нибудь чучело, из настоящих чингнсидов, которое будет тебе во всем послушно.

– Ты далек от истины, – возразил Карач-мурза с поспешностью, удивившей Хаджи-Черкеса. – Мамай сажает ханов, которые ему повинуются, я же сам буду первым слугой того хана, которому помог овладеть престолом.

– Кто же это такой? – недоверчиво спросил Черкес.

– Великая хатунь Тулюбек-ханум, да благословит Аллах ее царствованье, – помолчав, промолвил Карач-мурза.

– Тулюбек-ханум! – вскричал пораженный Хаджи-Черкес, – Женщина на престоле великих ханов!

– Если мужчины сделали этот престол предметом нескончаемой вражды и всю землю вокруг него пропитали кровью, то пусть лучше на него сядет женщина!

– И притом очень красивая женщина, – насмешливо подхватил Хаджи-Черкес. – Мне кажется, что теперь я тебя совсем понимаю, оглан.

– А мое кажется, что твой собственный язык не желает тебе добра и говорит то, чего в твоем положении говорить бы не следовало.

– Утопающий не боится промокнуть, оглан. И тому, кто дошел до конца своего земного пути, терять уже нечего.

– Это так. Но ты еще не дошел до конца своего земного пути.

– Как? Разве ты не велишь меня убить? – удивился Черкес.

– Нет, хан, если ты сам не заставишь меня это сделать.

– А, понимаю! Так вот почему здесь оказался Коран! Но тот, кто хоть один день сидел на этом троне, – если он настоящий мужчина, – не станет покупать жизнь ценою унижения и никогда не признает великим ханом другого. Я не присягну Тулюбек-ханум!

– Я не ставлю тебе никаких условий. Великая хатунь Тулюбек-ханум, да укрепит ее Аллах на пути милосердия, находит, что вокруг трона и так уже пролито слишком много крови. Она дарует тебе не только жизнь, но и свободу. Ты можешь возвращаться в Хаджи-Тархань и по-прежнему владеть своим улусом.

– Вы меня отпускаете? – не веря ушам воскликнул Хаджи-Черкес.

– Да, хан. Ты свободен.

– И оставляете мне Хаджи-Тархань? Таково желание великой хатуни.

– Значит, я могу сейчас же уехать? Без выкупа?

– Без всякого выкупа, хан. Я дам тебе пайцзу, с которой тебя выпустят из Сарая и не задержат нигде в пути.

– Если ты не насмехаешься надо мною, оглан, то я теперь не знаю, что о тебе думать. Конечно, это ты, а не Тулюбек-ханум… И мне не следовало называть твою русскую кровь тяжелой: настоящий татарин поступил бы со мною иначе. У нас жестокие обычаи.

– Очень жалко, хан, что мы это понимаем и все-таки делаем не так, как следовало бы делать.

– Это правда, племянник. Но разве это выдумал я, или мои отец, или мой брат? Так уж у нас повелось издавна, и все так делают. Но пусть никто не скажет, что у Хаджи-Черкеса не хватает благородства потому, что в нем нет русской крови! – И с этими словами он подошел к столику, на которой лежал Коран, и, приложив ладони обеих рук к груди, сказал: – Перед лицом Пророка на книге его божественной премудрости клянусь: хоть я и не буду служить Тулюбек-ханум, но пока она занимает престол великих ханов и пока ты будешь ее советником, я не подниму против нее оружия и не приму участия ни в одном направленном против нее заговоре! – Вымолвив это, он поцеловал Коран, поклонился Карач-мурзе и хотел идти.

– Погоди, хан, – сказал Карач-мурза. – Ты хорошо сделал, и если так будут делать другие, то наши города и наши кочевья отдохнут от крови. Теперь, когда я знаю, что ты нам больше не враг, я прикажу возвратить тебе твою саблю и твое личное имущество. Всех пришедших с тобою воинов спросим – кому они хотят служить, тебе или Тулюбек-ханум? И те, которые пожелают возвратиться с тобой в Хаджи-Тархань, будут отпущены, каждый со своим конем и оружием. Но все награбленное в городе и все ваши лишние лошади будут отданы моим воинам, потому что я не хочу подвергать Сарай вторичному разграблению.

– Да воздаст тебе справедливый Аллах за твое великодушие, оглан! И если при мне кто-нибудь скажет о тебе плохо, я уже знаю, как надо будет ему ответить! – с этими словами Черкес еще раз поклонился и направился к двери. Но прежде чем отворить ее, он обернулся и сказал:

– Я помню твоего отца, оглан. Его все любили. Да пребудет с тобою Аллах, оглан!

Когда хан Черкес вышел из зала, складки балдахина раздвинулись, открыв сидевшую на троне Тулюбек-ханум.

– Ну, что теперь скажешь, хатунь? – не без некоторого самодовольства спросил Карач-мурза. – И продолжаешь ли ты думать, что лучше было его убить?

– Может быть, он в сдержит свою клятву, оглан. Но все-таки убить было бы надежнее.

– Нет, ханум. Умертвив Черкеса, мы создали бы, вместо его, другого врага, не менее опасного: его сын Каганбек, оставшигося владетелем Хаджи-Тархани, непременно пытался бы отнять у тебя престол и отомстить за отца. А теперь мы знаем, что с этой стороны можем не ожидать нападения и что тумены Хаджи-Черкеса не усилят никого из наших врагов.

Тулюбек– ханум хорошо понимала правильность всего это и сама удивлялась – почему ей так трудно признать это открыто? Слова Хаджи-Черкеса о том, что царствовать теперь будет Карач-мурза, а на престол сядет во всем покорное ему «чучело», застряли в се памяти как пропитанная ядом заноза. И даже сознавая, что Карач-мурза поступает разумно, ей теперь не хотелось с ним соглашаться, хотя самой себе она едва ли отдавала отчет в том, что ее к этому побуждает. Все же она не позволила темным чувствам восторжествовать над благоразумием, к которому примешивалась и немалая доля искренней признательности. Вспомнив, что обязана Карач-мурзе престолом и что он держит в своих руках ту силу, которая может ее с престола сбросить, она ласково сказала:

– Все это истина. Но для того чтобы за несколько минут врага сделать другом, нужно уметь говорить с ним так, как ты говорил с Хаджи-Черкесом. У тебя золотая голова и благородное сердце, оглан! Ты сдержал свое обещание, – вот, я сажу на том самом троне, на котором сидели великие Бату-хан и Узбек. Я повелительница Золотой Орды! Скажи, чем я могу наградить тебя? Совесть мне говорит, что я должна с этого начать свое царствованье.

– Мне ничего не нужно, ханум, кроме того, чем ты меня уже даришь.

– Сердце и любовь маленькой Тулюбек давно и навсегда отданы тебе, царевич. Но великая хатунь хочет, чтобы ты был ее главным военачальником и первым советником, чтобы, кроме нее, во всей Орде не было человека выше тебя! Она даст тебе много золота и много новых земель и новелит называть тебя великим огланом!

– Пусть наградит тебя всемогущий Аллах, ханум, и пусть. Он сделает твое царствование счастливым и долгим! Я не заслужил таких высоких милостей, но обещаю служить тебе верно, доколе ты сама этого захочешь.

– Я всегда буду этого хотеть, царевич! И пусть Аллах нам во всем поможет, как помогал до сих пор. А сейчас можно звать людей.

– Все уже ожидают, ханум, – ответил Карач-мурза и несколько раз хлопнул в ладоши. Дверь тотчас отворилась, и в зал вошел, с низкими поклонами, богато одетый мужчина средних лет, красивый, но уже начинающий полнеть. Это был Улу-Керим, только что получивший от великой хатуни звание везира.

– Мулла здесь? – спросил его Карач-мурза.

– Здесь, благородный оглан.

– Пусть войдет первым. А потом впускай темников, князей и иных вельмож. Объяви всем, что после целования Корана начнется пир.

Глава 41

Пока в Орде происходили все эти события, на Руси также не затихала борьба между князьями, претендующими на верховную власть.

Тяжела была судьба русского народа: несмотря на природное миролюбие и извечную мечту о тихой жизни «по правде Божьей», всегда он оставался далек от этого своего идеала, ибо жизнь бросала его из одной войны в другую, и только путем многовековой вооруженной борьбы удалось ему отстоять свою независимость и выковать свое прочное государственное единство. Но все же, на протяжении нашей тысячелетней истории, ни одному русскому государю не пришлось воевать столько, как Дмитрию Донскому.

В напряженной борьбе с Суздальскими князьями и в постоянных походах против удельных властителей, не желавших подчиниться Москве, прошло все его отрочество, а с 1368 года, едва достигнув восемнадцати лет, он вступает в пятнадцатилетнюю полосу беспрерывных и часто одновременных воин с великими княжествами Тверским и Рязанским, с Литвой и с татарской Ордой. И только лишь военный гений, несокрушимая воля и умение подобрать себе достойных помощников, а главное, – любовь и доверие русского народа обеспечили Дмитрию победу над всеми врагами и определили дальнейший великодержавный путь Руси.