Бремя одежд - Кэтрин Куксон

Эндрю так и не притронулся к своему стакану, будто позабыв о виски. На какое-то время он, казалось, позабыл и о тете Аджи. Затем резким жестом он поднял стакан и залпом выпил его содержимое.

– Нет, уж лучше я буду продолжать считать его своим сыном, пусть даже он ненавидит меня до мозга костей, тетя Аджи.

– Да, я так и думала… это вполне естественно. Просто… просто я хотела утешить вас.

Он коснулся ее руки.

– Я знаю, я знаю.

14

Жизнь Грейс и Эндрю продолжала протекать в русле, определяемом их любовью. Он вернулся на ферму Тарранта с перспективой повышения… («Может, до управляющего, кто знает?» – это были слова самого мистера Тарранта).

После того, как недостающая часть картинки-загадки встала на место, Грейс снова старалась принимать все так, как оно и было. У меня есть Эндрю, остальное не имеет значения, говорила она себе. В течение многих дней она вела себя спокойно, мирясь с существующим положением, – до тех пор, пока какой-нибудь поступок Дональда не выводил ее из себя, вызывая в ней новый приступ агрессивности и ненависти.

Например, однажды она увидела, как ее супруг, высоко подняв над головой толстушку Джейн, поворачивал ее в своих больших белых руках и распевал: «Папина девочка, папина девочка», прерываясь только для того, чтобы спросить у смеющегося ребенка: «Ты чья девочка?» – и потом самому ответить: «Ты – папина девочка». Он буквально вбивал ей в голову эту мысль.

Грейс нашла эту сцену отвратительной, даже зловещей. В настойчивости, с которой Дональд желал утвердить свое отцовство, было что-то почти неприличное, особенно по отношению к последнему ребенку. Грейс неоднократно спрашивала себя: как он, зная наверняка, что младшая дочь – не его, пытался настойчиво внушить девочке, что он ее отец? Слова «лицемер» и «лгун» уже давно были для Дональда пустым звуком – его поведение, все его отношение к жизни заслуживали более крепких слов и выражений, которые сама Грейс не могла бросить ему в лицо. Она только видела, что жизнь с этим человеком вызывает у нее все большее отвращение. Она внутренне отшатывалась от него, как от кого-то исключительно грязного. Бесполое существование ее супруга было еще более отталкивающим, чем приставания похотливого старика, а его имитация отцовства пугала Грейс сильнее, чем сумасшедшие фантазии, переполнявшие по ночам ее сны, в которых она была окружена рептилиями, летающими, безрукими, безногими, со скользкими белыми туловищами, безглазыми, безротыми рептилиями, которые превращались потом в руки – большие, мягкие, белые руки, не принадлежащие ни мужчине, ни женщине, ни ребенку.

Потом началось еще кое-что такое, что отнюдь не облегчило жизнь Грейс, вызывая ее раздражение и даже в какой-то мере заставляя чувствовать себя униженной: Пегги Матер принялась заигрывать с Эндрю. Она охотилась за ним откровенно и вульгарно – и получала столь же откровенный отпор. Как когда-то Аделаида Тул – которая была теперь замужем за своим двоюродным братом – поджидала Эндрю на дороге, когда он возвращался с фермы Тарранта, так теперь Пегги Матер караулила его по вечерам. Поскольку время шло, а прогресса в этом вопросе не наблюдалось, дела на кухне в Уиллоу-ли шли все хуже.

Когда Эндрю и Грейс приезжали к Аджи, он начинал смеяться над Пегги Матер. Тетя поддерживала его в стремлении заставить Грейс увидеть смешную сторону усилий незадачливой кухарки. Но Грейс не могла смотреть на ситуацию их глазами: хотя Эндрю по-прежнему был сельскохозяйственным рабочим и она не стыдилась любить его, тот факт, что теперь она в какой-то мере соперничает с кухаркой, задевал самолюбие Грейс.

Потом еще этот дом возле Бакфастлея. Грейс никогда не обманывала себя насчет истинной причины, побудившей ее перекупить его у тети. Когда стало ясно, что он не сможет служить убежищем для Грейс и детей, она могла бы позабыть о нем, но нет, напротив, она решила купить его и сделать своим, причем отнюдь не для того, чтобы приезжать туда с детьми на летний отдых, – дом должен был стать местом, где она могла бы жить с Эндрю по много дней. Как ни странно, такое случалось пока лишь два раза. Впервые Эндрю увидел дом на вторую неделю после своего возвращения из армии, когда он в сопровождении Аджи отвез туда свою мать для короткого отдыха. С того времени в деревне стало известно, что миссис Макинтайр понравилось время от времени посещать сестру в Девоне. И если в это же время жена священника уезжала на уик-энд или на день-другой в Херроугейт или Уитлибей со своей тетей, то кто в самых смутных догадках мог связать эти две поездки? Дональд? Только один раз он звонил в Херроугейт, и ответившая ему Аджи сообщила, что Грейс уехала на автобусную экскурсию, а она, Аджи, не совсем хорошо себя чувствует. Поздно вечером в тот же день Грейс позвонила в Уиллоу-ли из отеля в Херроугейте.

Время шло, месяцы складывались в годы, и напряжение, связанное с подобным образом жизни, начало сказываться на Грейс. Похоже, часы украденного счастья все больше и больше теряли свои целебные свойства. По мере того, как подрастали дети, борьба за их любовь между ней и Дональдом становилась все ожесточеннее. Бывали дни, когда она и супруг не обменивались ни единым словом, даже за обеденным столом, используя в случае необходимости детей. «Иди скажи маме…» – «Пойди передай папе…» – такие уловки могли обмануть любого – кроме Дэвида Купера.

Все в деревне знали, что жена священника – особа нервная, и по общему мнению, это было странным, поскольку сам викарий являлся жизнерадостным и приятным человеком и очень любил детей… да, очень любил детей.

Однажды Дэвид Купер почувствовал, что ему стоит предупредить Грейс.

– Мозг можно сравнить с нарывом, Грейс, – сказал доктор. – Стоит его перегреть излишними припарками из тревог и беспокойства – и он лопнет.

Потребовалось десять лет, чтобы мозг Грейс достиг такой стадии, но когда это в конце концов произошло, то причиной были не «припарки», о которых говорил Купер, а легкая «примочка» в виде заявления Дональда о том, что он собирается нанять приходящего садовника. Он упоминал об этом много лет назад и сейчас лишь повторил свое решение.

Шел август тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.

Только что произошел инцидент со Стивеном.

Когда Грейс попыталась войти в комнату сына, оказалось, что он запер дверь на замок. Грейс потребовала объяснений Стивен, высокий, худой подросток, по-прежнему не похожий ни на Дональда, ни на Эндрю, ни на мать, сказал, что отец предложил ему закрываться на ключ, чтобы сестры не мешали во время занятий.

– Очень хорошо, – проговорила Грейс. – Тогда оставляй ключ, чтобы я могла им пользоваться. Пегги должна убирать в твоей комнате, а я хочу видеть, в порядке ли твои школьные принадлежности.