Майор Ватрен - Арман Лану

Адмирал сделал несколько отрывистых распоряжений и затем сказал что-то резким тоном.

Французский переводчик произнес:

— Немецкий начальник лагеря извещает, что ввиду чрезвычайных обстоятельств офицеров просят немедленно разойтись по своим баракам.

Последовало всеобщее изумление, раздались ненужные вопросы, поднялась тревога, страшное возбуждение. Сразу возникли различные слухи: русские… союзные парашютисты! Толпа бросилась к выходу, но отпрянула с возгласом недоумения: у дверей стояли немцы с автоматами на изготовку.

Изысканная театральная любезность исчезла. Офицеры возвращались в свои бараки группами по двадцать человек. Мало-помалу стало известно, что случилось. Подкоп. Подкоп. Подкоп. О существовании подкопа знали многие. Немцы тоже повторяли это слово. Друзья тех, кто готовился к побегу, уже не скрывали, что он был назначен как раз на то время, когда шел спектакль. Шестьсот человек, оставшиеся в зрительном зале, сплотились в сомкнутую массу, отказывающуюся повиноваться, несмотря на бешеные крики конвоиров. Удары прикладов вызывали возмущение. Положение было серьезно: зная обстоятельства дела, лагерь реагировал на случившееся беспорядками, рассчитывая выиграть время. Затем разнесся другой слух: подкоп, кто-то убит.

— Видишь, — сказал Ван, обращаясь к Франсуа, — этот негодяй Эберлэн не предупредил тебя, что они воспользуются представлением для организации побега.

— В общем, посадили нас по самые уши в лужу, — сказал Камилл.

Он все еще не снял женского платья, и странно было видеть красивую, хорошо одетую девушку среди мрачной толпы людей в поношенных мундирах.

Франсуа представил себе грустное, подавленное лицо Эберлэна, кадрового офицера, вечного беглеца. Может быть, это он убит?

— Он поступил правильно, не предупредив нас, — отрезал Франсуа. — Он не мог иначе.

Вернувшись через четверть часа к себе, они увидели полный разгром. Барак вестовых и театральный барак были окружены охранниками. Свет от фонарей и электрических ламп пронизывал ночную темноту. Во всех четырех «штубе» немцы производили тщательный обыск — это было видно через окна. Жильцы театрального барака и вестовые, конечно, не могли войти к себе. Они стояли отдельной группой, окружая Камилла, который дрожал от холода в своем платье, присланном из Фобур-сент-Оноре, в белокуром парике, зябко кутаясь в шинель и все-таки продолжая острить:

— Не везет мне. Ты видишь, душка-режиссер, — лопнула моя карьера!

По другую сторону колючей проволоки, освещаемая прожекторами со сторожевых вышек, появилась машина скорой помощи. Чье-то тело пронесли на носилках. Все офицеры разошлись по своим местам, им приказали не покидать бараков, угрожая, что в них будут стрелять. Только вестовые и шестеро офицеров из театра стояли под открытым небом, притоптывая ногами, чтобы согреться. Шел снег, нелепый майский снег. Наконец через час обыск закончился, и им разрешили войти в бараки.

К большому огорчению Вана и Параду, фрицы унесли все инструменты — раньше они не были запрещены, — а также гражданские костюмы, сшитые из мешковины. В соседней комнате для репетиций немцы подняли половицы и обнаружили вход в туннель, освещенный неверным светом электрической лампы. Субейрак бросил туда взгляд, но охранник грубо отогнал его. Франсуа первым вошел в «штубе». Все было перевернуто, перегородка, отделявшая мастерскую от комнаты и утеплявшая ее, была разрушена.

Фон-Шамиссо с двумя солдатами ждал его.

Франсуа вошел, глядя немцу в глаза и не здороваясь.

— Прошу извинить этот разгром, — сказал фон-Шамиссо, не желая замечать вызывающего поведения французского офицера. — Когда я пришел, все было уже в таком виде. Унтер-офицеры обыскали весь барак. Господин Субейрак, я не могу винить их.

— Кто убит? — спросил Франсуа.

— Один майор, — ответил фон-Шамиссо. — Мы еще не установили его личность

— Старый майор? С седыми усами? — спросил Франсуа бесцветным голосом.

— Да, — ответил фон-Шамиссо. — Вы его знаете?

— Это мой батальонный командир.

И он добавил:

— Можно ли узнать, сударь, при каких обстоятельствах погиб майор Ватрен?

— Ваш командир вышел первым через подкоп, — объяснил фон-Шамиссо. Его бледное лицо стало злым. — Один фельдфебель устроил засаду. Он сделал предупреждение, потом выстрелил. Майор был убит сразу же наповал.

— Отличная работа! — сказал Франсуа. — Я начинаю понимать, господин фон-Шамиссо, почему вы не на русском фронте.

Удар попал прямо в цель. Зондерфюрер побледнел еще больше и пристально посмотрел на Франсуа. Тот выдержал его взгляд, потом резко повернулся к нему спиной. Солдаты двинулись к французскому офицеру, но фон-Шамиссо жестом остановил их.

Он приложил руку к козырьку. Никто не ответил. Зондерфюрер фон-Шамиссо вышел из барака и зашагал, ступая по талому снегу, предшествуемый своей тенью.

На следующий день офицеры впервые за два года плена явились на поверку безупречно подтянутые. О, эта поверка! В центральном дворе офицеры выстраивались барак за бараком. Построившись, они обычно ждали, пока их подсчитают, проявляя самое недобросовестное отношение к этой церемонии. Каждый раз находился какой-нибудь запоздавший, которого тщетно разыскивали в сортире, в умывальной или в репетиционной. Фредерик несколько раз исполнял роль такого растяпы. Иногда это продолжалось по часу. На сей раз не было ни запоздавших или небрежно одетых офицеров, ни болтовни в строю. Офицеры сделали все возможное, чтобы их внешний вид был безупречен, и стояли теперь неподвижно и бесстрастно под холодным ветром, доносившим с севера запахи моря.

С удивлением наблюдали немецкие офицеры эту внезапно возродившуюся ненависть. В то утро поверка продолжалась не больше десяти минут.

Адмирал фон-Мардрюк, окруженный своим штабом, произнес речь. Он сожалеет о происшедших событиях. Однако он лишь исполнял свой долг. Он перечислил коллективные наказания, которые вынужден применить, и заявил, что, по его мнению, маршал Петен вряд ли был бы доволен поведением своих офицеров. Когда переводчик перевел эту неуместную нотацию, никто ни одним жестом не отозвался на нее.

В свою очередь выступил и полковник Маршандье. Он сказал, что маршал Петен здесь ни при чем. Отношения между немцами и французами в настоящее время так испорчены, — продолжал он, — что отныне они могут основываться лишь на строгом соблюдении женевской конвенции. Полковник сказал несколько слов о заслугах майора Ватрена и пригласил присутствующих к минуте молчания. Воцарилась тишина, такая весомая, ощутимая, словно окружавший их воздух внезапно стал более тяжелым. Издалека, из деревни донеслось гоготанье гусей. Смущенные немцы разошлись. Поверка обычно происходила в беспорядке, сопровождалась шумом и неразберихой. Сегодняшнее молчание пугало их. Вместо людского стада возникла безмолвная армия.

Все это происходило в последние дни мая 1942 года и знаменовало собой окончание некоего этапа.

На следующий день стали известны кое-какие подробности. Майор Ватрен лишь совсем недавно заявил о своем желании участвовать в побеге. Он настаивал на том, чтобы выйти первым, что было самое опасное, и ссылался при этом на свое старшинство и воинский стаж. Кроме того, он не участвовал в тяжелых земляных работах и потому считал справедливым, чтобы его вклад в общее дело был сделан в такой форме. Все эти сведения сообщил Эберлэн, они были распространены при помощи тайной устной газеты, которую читали под видом лекций по гражданскому праву.

Дело обстояло очень просто. Вначале Эберлэн заподозрил донос или чью-то неосторожность. Причины заключались в ином. Мало-помалу они стали известны, отчасти благодаря возмущению самих немцев, обоснованно считавших, что эта смерть бесполезна и что разумней было бы забрать всю шайку, нежели убивать шедшего впереди. А так все до одного остальные участники побега успели разбежаться по своим баракам. Подкоп был готов накануне. Наметилась группа офицеров, которые должны были пойти первыми. Расчеты подземного хода были не совсем точны. Пленные полагали, что до конца остается еще полтора метра, а в действительности от поверхности их отделял лишь тонкий слой почвы. Обнаружив это, они заложили выход землей и дерном. Хитрый померанский фельдфебель, дежуривший в этот день, делая обход, заметил, что в этом месте нет снега, и раскрыл замаскированный ход. Вместо того, чтобы тотчас доложить по начальству, фельдфебель решил приберечь это открытие для себя. Так как он был этой ночью начальником караула, то вместе с часовыми устроил засаду. Стрелял он сам. Двадцать девять офицеров приготовились к побегу, трое из них находились уже в туннеле, остальные двадцать шесть распевали в репетиционной комнате грегорианские хоралы. Немецкие офицеры негодовали, но фельдфебель добился своего и получит повышение. Он правильно рассчитал и будет теперь офицером. Таковы законы войны.