Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский

– То, что он его на заседании при всех козлом назвал?

– Да.

– Помню, конечно.

– Это же вообще! Они меня с Трофимовым приглашали на семинар в Москву – я не поехала! Не хочу с таким быдлом общаться. В итоге они Мандиеву с собой взяли.

«Хм! Логично! Козлы и свиньи должны дружить…»

– Ну, честно говоря, о том, что он Кустимова в сентябре уволил, я не жалею. Кустимов же мою подпись подделал, когда я еще был ученым секретарем, а он по конкурсу проходил.

– Да-а?

– Ага! Точнее, его Дулканова протежировала изо всех сил, а меня она не пускала. Я отказался подписывать протокол заседания, на котором мы якобы голосовали за Кустимова, потому что его в тот день вообще не было. Тогда он взял и подделал мою подпись, а Дулканова поставила свою. Я не то, чтобы против него что-то имел – просто мне было обидно, что так откровенно толкают его и притормаживают меня.

– Серьезно? Ну, не знаю – наверное, вы правы. Но я вам хочу сказать, Игорь Владиславович, что паренёк-то он был хороший.

– Возможно.

– …Он же сирота!

– Да? И тем не менее выбился и стал кандидатом экономических наук?

– Вот именно. Он, конечно, любил прихвастнуть, приврать – не без этого. Но вообще-то увольнения он не заслуживал.

– Не спорю. Я просто говорю о том, что чисто субъективно, по личным причинам, у меня нет поводов расстраиваться из-за этого.

– А что вы сейчас намерены делать, Игорь Владиславович?

– Пока не знаю.

– Вам не повезло, конечно, тоже. В нефте-химическом вон пятерка три тысячи стоит…

– Это не пятерка – это допуск до экзамена там такой: две-три. Для начала. Только за право сдавать.

Савельева умолкает: не то информация насчет допуска для нее оказалась в новинку, не то ей просто захотелось сделать паузу в разговоре. Я замечаю, как сидящие на передних партах короткостриженные парни оторвали свои головы от листков бумаги и, как по команде, дружно посмотрели на нас. Интересно, они с самого начала подслушивают или недавно начали?

– А вы что-то получили от ваших групп, которые…? – деликатно решила она не завершать фразу.

– Ничего, – лукавлю я. Все-таки кое-что я получил. Хотя и не от всех.

– Ха-ха-ха! Ну, и дела! – Савельевой становится весело, что меня немного коробит.

– Такие вот дела, Инесса Алексеевна! Может, мы ускорим процесс? А то чё-то очередь совсем уж медленно движется. Так можно и до вечера просидеть.

– Да-да, конечно! – она как будто спохватывается и призывно машет рукой сидящим в комнате. – Так! Подходим по одному!…

Ее ускорения, впрочем, хватает ненадолго. Минут через пятнадцать все возвращается на круги своя – и черепашьи темпы приема, и явное желание потрындеть со мной «за жизнь». Памятуя о том, что мне надо еще сегодня зайти к Бочкову, а он имеет привычку сматываться до обеда, я предлагаю Савельевой сделать перерыв. К моему великому облегчению, она это предложение охотно принимает, и я, минуя ряды недождавшихся с утра своей очереди студентов, сбегаю по ступенькам на второй этаж.

* * *

Осторожно, а скорее – неуверенно, переступая порог, я вхожу в кабинет Бочкова. Перед ним на стуле сидит какое-то лицо арабской национальности и на плохом русском языке обсуждает план своей кандидатской диссертации. Я располагаюсь чуть поодаль и из любопытства прислушиваюсь к тому, что бубнит этот араб. Вскоре по контексту разговора становится ясно, что он из Йемена. Бочков периодически отрывается от обсуждения диссера этого сына аравийских пустынь и бросает на меня взгляды, которые лишь с небольшой натяжкой можно было бы назвать ласковыми. Что, вообще говоря, подозрительно: простым хорошим настроением их не объяснишь. Наконец, араб, воодушевленный прогнозом Бочкова насчет «во-от такой!» защиты, отваливает, и мы остаемся в кабинете вдвоем. Бочков смотрит на меня как-то странно. Так обычно смотрят не на подчиненного по службе, а близкого родственника – например, сына, которому папа желает только добра и поэтому в преддверии важной, по его мнению, беседы состроил такую умилительно-задушевную рожу.

– Садись сюда – на место Ахмеда. У нас с тобой будет долгий разговор, – с соответствующей отеческой интонацией в голосе говорит он.

Я перебираюсь на соседний стул. Бочков вздыхает и сочувственно покачивает головой:

– На тебя идет сильнейший накат, Игорь. Вышли на ректора через Фахрисламова. Родители некоторых из тех детей работают в «Проммаше», бегают к Фахрисламову, требуя немедленно уволить тебя, а Фахрисламов звонит ректору, требуя разобраться. Уходи! Они тебя все равно достанут!…

Я, конечно, допускал возможность услышать что-то подобное, но до этого момента гнал от себя эту мысль. Верил, что этого не произойдет. И на тебе… У меня возникает темная пелена перед глазами. Мне хочется, как страусу, засунуть голову или в песок, или – за неимением последнего – в ящик стола, в собственную сумку – куда угодно, лишь бы не слышать слов Бочкова, и мысленно открутить пленку событий назад, чтобы уверить себя в том, что ничего и не было.

– Сам знаешь, – продолжает мой шеф – вуз зависит от «Проммаша»: надбавки к окладам всем охота получать. У Прохорова спрашивают: ты кто – хозяин у себя в доме, или нет? Тем более – в преддверии выборов…

– …Каких еще выборов?

– Ректора, естественно. Выборы будут в середине октября.

– Его же избирали на пять лет в две тыщи пятом…

– …Его избирали в две тыщи четвертом. Уж поверь, я-то знаю.

«А ведь точно – в две тыщи четвертом. Так вот оно что!»

– А вы случайно сами не собираетесь в них участвовать, Виталий Владимирович?

– Ты громче об этом крикни. Если бы ты не вляпался, я бы тебя вскоре попросил быть готовым занять активную позицию. А сейчас – сам понимаешь… Получить от тебя пятьдесят, сто тысяч, но потерять миллион – зачем мне это?

«Да – понимаю. Я и для тебя стал помехой, урод!»

– Через год я тебя втащу! – продолжает Бочков, почему-то улыбаясь точно так же, как он это делал в прошлую пятницу. – Но не раньше. Фамилию «Сокол» должны забыть. Понимаешь? Уходи, я тебе серьезно говорю – так будет лучше.

– Но мне остался год доработать по контракту! – говорю я. – Продлевать я его не буду – обещаю. Куда я сейчас пойду? Везде кризис, демографический спад плюс ко всему – сплошные сокращения. Мне нужно время, чтобы подготовить себе площадку. Что – родители этих детей не могут дать мне доработать еще немного? Их чада ведь уже всё получили, что хотели…

– …Они считают, что это много. Они говорят, что ты как бельмо на глазу. Ну, пойми: хоть и прямых улик против тебя нет, если мне моя дочь говорит – «да, я собирала для него деньги», мне больше никаких других доказательств и не надо. Конечно, я поверю своей дочери…

Мой мозг пронзает молния. Пушистикова! Ну, как она вовремя мне сказала, что ее дочь работает в «Проммаше»!

– А кто именно это делает, Виталий Владимирович?

– Неважно. Нашлись. Нашлись те, кто в этот момент оказался рядом с ректором. А сейчас на тебя еще служебка от Уткина: одна пока, но будет и вторая, потому что сказали, что и по группам контрактников у тебя такая же ситуация, как и у обычных заочников.

– Какая именно?

– Написано, что ты вместо полноценной пары занятие провёл за двадцать минут: велел им внимательно читать методичку, показал, где библиотека, и помахал рукой.

– М-м-м… Вроде того.

– Ну, вот. Два негрубых нарушения трудовой дисциплины равны одному грубому. За это тебя уже можно уволить по статье. Но они применят не эту статью, а другую. Поднимут двадцать три заявления студентов и уволят за аморальное поведение. А с такой формулировкой в трудовой ты в городе уже нигде не устроишься. Поэтому я тебе и говорю: пиши заявление по собственному. Вот тебе бумага, ручка… – Бочков подталкивает в мою сторону лежащий у него на столе чистый лист, поверх которого лежит, как ни странно, не какой-нибудь «Паркер», а обычный десятирублевый «Брауберг». – Давай. Я тебе говорю: через год я тебя верну, но сейчас так для тебя будет лучше.

«А не для тебя ли, ублюдок?»

– Нет, Виталий Владимирович! Я пока ничего писать не буду. Пускай на меня строчат служебки. Попробуйте что-нибудь сделать.

– Я попробую, но шансов уже практически нет. Я сделал все, что мог. Иванов вообще предложил мне поднять вопрос на заседании кафедры, и чтобы кафедра приняла обращение, вынесла рекомендацию уволить тебя.

Иванов?? Я его всегда считал одним из лучших мужиков не только в руководстве, но и в универе вообще. Просто поразительно! Впрочем, после того, как добряк Уткин на меня накатал служебку, меня уже ничего не удивляет.

– Но вы ведь, если честно, пытались меня защитить всерьез только на начальной стадии. Сейчас вас, похоже, самого устраивает, что я уйду…

– …Ты давай на меня свои проблемы не перекладывай! – чуть повысив голос, но по-прежнему улыбаясь, отвечает мой партайгеноссе. – Я тебе уже сказал: попробую еще раз, но ничего гарантировать уже не могу. Ладно – пошли, меня Махмутов ждет. Скоро совет факультета начинается.