Rucciя - Шамиль Идиатуллин

Честно говоря, Марсель собирался подхватить с собой и Абрамовых, хотя бы на выходные – уж с начальством «Дзержинца» он как-нибудь договорился бы. Но Гульназ, в соответствии с его инструкциями обрабатывавшая в течение дня Клаву, встретила Марселя сообщением, что Абрамовы не едут: у Олежки очередной аврал, опять что-то с полиэтиленом низкого давления, и без суперслесаря Абрамова крупнейший в Европе химкомбинат с этой бедой не сладит никогда и ни за что. Домой Олег вернется в лучшем случае сегодня, а может и завтра к утру.

Клава злилась, но Марселя приняла как положено. И Марсель, как положено, растаял, разболтался. Разуваться, впрочем, не стал, принял обязательную чашку чая, присев на обувную тумбочку у входа, и после беглого обмена ритуальными вопросами предложил:

– Клав, а давай мы только Юльку с собой возьмем. Отдохнет, по лесу погуляет.

– Клещей половит, – продолжила Клава.

Марсель сказал «Uf Allam»23 и углубился в чай.

– Правда, Клава, давай, – подхватила Гульназ. – И она отдохнет, и нам повеселее будет. А то Чулпанка изнылась вся: да мне там скучно будет, да я там никого не знаю. Давай?

– Нет, спасибо, Гульназ. Мы папку не бросим. Потом, свекровь в понедельник нагрянет – готовиться надо, генуборку там… Спасибо, Марсель, потом как-нибудь, ладно?

Гульназ, конечно, извела еще минут пять на уговоры. Марсель не вмешивался: он знал, что Клава озвученных решений не меняет. За то и уважал.

– Сами-то не собираетесь эвакуироваться? – спросил он, когда тема иссякла.

– Да куда мы с подводной лодки-то? Квартала вывозить – это ж куда их потом распихивать? В каждый дом вплоть до Саратова? Опять же, чего нам бояться? Мы люди бедные, заводов под боком не держим, значит, спим спокойно.

– Здрасьте, а Кремль? – спросила Гульназ.

– Да ну… До Кремля как до Китая раком… И вообще, чего мы прятаться будем? Это от нас все должны прятаться. Правильно, Марса?

– Так точно, Клавдия Леонидовна, – согласился Закирзянов. – А где, вообще-то, подрастающее поколение?

Подрастающее поколение свистало по двору, откуда и сообщило, что подниматься не будет, а здесь подождет. Гульназ хотела применить командирский голос, но Марсель попросил не кипешиться, потому что все равно ведь спускаемся.

Клава решила проводить гостей до машины, но уже от лифта услышала трезвон телефона и с криком «Меня внизу ждите!» бросилась обратно в квартиру. Минуту спустя она спустилась и с явным облегчением сообщила, что Олег уже заканчивает и грозится быть к позднему ужину.

– Так давай мы подождем, сто лет его не видел, – предложил Марсель, прикрывая отворенную было водительскую дверь.

– Ой, да не надо, – сказала Клава. – Он вдруг задержится, придет никакой и толку от него – не мужик и даже не собутыльник. А еще низкое давление, говорят. Не выдумывайте, езжайте. Я привет передам. Так, а Юлька-то где?

– Она к Таньке побежала, в третий подъезд, – сообщила Чулпан, успевшая заползти на заднее сиденье (Галим топтался у левой двери и вполголоса ревел, потому что его не пустили порулить). – Сказала, чтобы вы не ругались, через полчаса дома будет.

– Вот лягушка-путешественница, – сообщила Клава, – пока всю коробку не прочешет, домой ее не дождешься. Ну, пока, что ли?

– Нормально в гости съездил, – заметил Марсель. – Хозяина дома нет, запасной хозяйки дома нет…

– Меня, значит, тебе мало? – строго спросила Клава.

– Тебя, Клава, мне всегда мало, – галантно ответил Закирзянов и тут же воскликнул: – Вот черт, забыл совсем!

Он полез в карман за прикупленной для Юльки шоколадки. Она, к счастью, совсем растаять не успела.

– Ты дураком заболел? – поинтересовалась Клава. – Утром же давал.

– Утром это утром. А сейчас вечер. На, отдашь от Марселя-абый. Скажешь, припомню ей, что меня на Таньку променяла. И Олегу привет пламенный. Жаль, что не увиделись.

– Да ладно, – сказала Клава. – Увидитесь еще.

Больше они не увиделись. Семью Абрамовых похоронили в закрытых гробах.

Глава седьмая

1

Кто говорит, что на войне не страшно,

тот ничего не знает о войне.

Юлия Друнина

Казань.

11 августа.

Магдиев вышел в эфир спустя три часа после завершения налета. Эти три часа он провел в Новосавиновском, Авиастроительном и Кировском районах, где разрушения и жертвы были особенно велики. Танбулат даже помог оттащить в сторону пару бетонных блоков, над которыми корячились два десятка спасателей (техника, как всегда, опаздывала). В резервный особнячок Qarlı çişmäse24 в Лаишевском районе президент приехал заметно измурзанным, при порванном пиджаке и заляпанной гарью рубашке. Дамир даже предложил ему именно в таком живописном виде и появиться в кадре. Магдеев кратко взглянул на него, хотел что-то сказать, но передумал и тяжело ушел в душ. В студию он прошел совсем похожим на человека – только мешки под глазами стали еще рельефнее, да мокрые волосы казались набриолиненными. Общий эффект был удручающим, но Курамшин воздержался от замечаний. Магдиев сразу затребовал предварительный список погибших, от которого оторвался, лишь когда режиссер, маячивший за камерой, совсем сильно замахал руками.

Магдиев поднял взгляд и сказал совсем не то, что было в утвержденном им по дороге в резиденцию тексте, набросанном Курамшиным и Летфуллиным. Он тяжело произнес:

– Дорогие татарстанцы.

Помолчал, опустил глаза в листки, которые держал в руках, и принялся неторопливо читать:

– Абдуллина Дания, тридцать пять лет. Абрамова Юлия, двенадцать лет. Абрамова Клавдия, тридцать четыре года. Абрамов Олег, тридцать семь лет. Валеев Галиакбар, шестьдесят пять лет. Демиденко Зинаида, семьдесят два года. Это раз… два… шесть человек из списка, который я держу в руках. В списке сорок три человека. Они погибли сегодня ночью. Это только найденные и опознанные. На самом деле их гораздо больше. Это мирные люди. Хорошие люди. Женщины и мужчины. Дети, старики. Их убили американцы. Обдуманно, жестоко и равнодушно. Американские самолеты, американские ракеты. Они прилетели только для того, чтобы убить девочку Юлю Абрамову, ее папу и маму. Я не знаю, кем были папа и мама Юли. Рабочими или предпринимателями, инженерами или чиновниками. Юля была, видимо, школьницей. И самое страшное, что она сделала в своей жизни, наверное, был невыученный урок в школе. Теперь ее убили. Разорвали на куски и завалили бетонными обломками.

Я только что приехал с того места, где погибла Юли. И где погибли еще девочки и мальчики, их папы и мамы, дедушки и бабушки. Это обычная улица с обычными домами. Я не буду сейчас показывать фотографий и съемок с места. Я просто не могу. Думаю, что телевидение и так все покажет. И вы увидите… Увидите, что именно Майкл Бьюкенен и его администрация, и его военные называют миротворческой операцией. Это не завод, не военная часть, не отделение милиции – это жилой дом. И вот к нему, tege, подлетает военный самолет, убивает всех, кто там живет и рушит здание. Так США творят мир. Такой мир им, значит, нужен – убитые дети и взорванные дома. Я очень хочу сказать, что именно такой мир США и получат. Но я этого не скажу. Я по-другому скажу. Майкл Бьюкенен, вы не человек. Вы паскуда и убийца. Паскуд и убийц положено сажать в тюрьму или уничтожать. Вы сидите не в тюрьме, а в президентском кресле. Я постараюсь это исправить. Я обещаю сделать все, чтобы это исправить. И я обещаю сделать так, чтобы Соединенные Штаты Америки поняли – нельзя убивать Юлю Абрамову, ее папу и маму. До свидания.

Майкл Бьюкенен увидел эту запись в полночь по вашингтонскому времени, через пятнадцать минут после эфира – он просмотрел сразу три варианта, с переводами, подготовленными Госдепом, CNN и MSNBC (телевизионщики решили перестраховаться и отправили на утверждение в Белый дом свои сюжеты). Бьюкенен ознакомился со всеми материалами очень серьезно, поинтересовался, как именно переводится ругательство, которым его удостоил татарский сепаратист (телевизионщики смягчили «паскуду» до «негодяя»), а потом рекомендовал убрать из сюжетов имя убитой девочки, потому что ни к чему нагружать мой народ лишними подробностями. Затем Бьюкенен сообщил, что не намерен ни выступать с комментариями, ни давать дополнительные инструкции своим спикерам – и вызвал Майера, чтобы обсудить параметры завтрашнего совещания с представителями оборонного ведомства. Президент не собирался устраивать скандалов по поводу неоправданной гибели мирного населения. Военные кампании последних лет приучили американского лидера к неизбежности таких потерь. Бьюкенен согласился с Майером в том, что в этот раз подобная минимизация была достигнута. Остальное было делом техники: первый раз перетерпеть вопли мирового сообщества, а потом привыкнут. Надо только кинуть кость про гибель одного из лидера сепаратистов и уничтожение какого-нибудь военного объекта, замаскированного под жилое здание. Главное в таких налетах другое: страдающее население лишь на первых порах сплачивается вокруг лидера. Постепенно оно должно найти русло для сброса накопившегося гнева. Формальный подход в данном случае не подходит – Соединенные Штаты далеки, у татар руки коротки до них дотянуться. До Магдиева дотянуться проще – и этот фактор ускорит кристаллизацию общественного мнения, по которому лидер, допустивший несчастия, и есть их виновник. Начнутся демонстрации, экстремизм, подхлестываемые голодом, отключенной канализацией и мощной пропагандой. И чем дальше, тем будет хуже, поскольку подползет татарская зима, не менее лютая, чем знаменитая русская. Пережить ее без света и тепла Казани будет затруднительно. Тут и гений не устоит – для сохранения спокойствия нужны ресурсы. А они конечны. Рано или поздно лидеру придется отреагировать на народный шум, то есть либо уйти, либо попытаться подавить волнения – что равнозначно. Второй вариант даже предпочтительней, потому что идеально расчистит поляну для миротворцев, которым останется лишь подхватить власть, упавшую из рук растерзанного диктатора.