Похищение чародея - Кир Булычев

Мы выехали на центральную площадь. Здесь меня ждало еще одно удивительное зрелише: посреди плошади, чувствуя себя неуютно, но тем не менее не намереваясь сдаваться, стояли два подростка с большим плакатом «Да здравствует свобода от любого насилия!». Им было страшновато, и потому я сказал им лезть в машину.

— Нет! — закричал мне тот, кто помоложе, совсем мальчишка, обрадовавшись появлению хоть какой-нибудь аудитории. — Мы умрем за свободу от законов!

Я подумал, что им ничего не грозит посреди площади. И не стал больше настаивать.

Я снял площадь, и дворец губернатора, и подростков. В панораму попала церквушка. Когда она была в объективе, я услышал звон колокола. Какой-то сумасшедший сидел на колокольне — вот кто наверняка погибнет. Поднялся ветер', тучи опустились к крышам.

— Давай к церкви, — сказал я шоферу. Он понял.

Мы подъехали к открытым дверям. Я вбежал внутрь и замер. Посреди церкви между двумя рядами скамеек стоял открытый гроб. В гробу лежал старик-миссионер, я его видел раньше. Все убежали и забыли о нем. Я подумал сначала, что надо бы вынести гроб, но время было слишком дорого, чтобы тратить его на мертвых. Оно нужнее живым. Наверно, этот старый священник не имел здесь ни друзей, ни учеников, он был чужим этому народу и остался один, когда люди ушли. Я обогнул гроб и заглянул наверх, на колокольню, куда вела по стене винтовая лестница. Но там было пусто. Оказалось, что колокол отвязан и его раскачивает ветер. Я потерял еще фи минуты, снимая панораму города сверху. Это мне следовало сделать раньше, но все было недосуг. Я заставлял руки вести камеру медленно и уговаривал себя, что время еще есть, и в то же время критик, живущий во мне и следящий за каждым моим шагом, нещадно клял меня за легкомыслие. Наука обойдется без этой панорамы, а вот быть погребенным под развалинами церкви — неразумно.

Кончив снимать, я сбежал вниз и только хотел уйти из церкви, как заметил за гробом нечто черное. За постаментом, на котором стоял гроб, сжавшись в комок, пряталась женщина. Я попытался поднять ее. Женщина повисла у меня на руке, бормоча по-лигонски.

— Идемте отсюда, — говорил я ей как можно спокойнее. — Сейчас здесь нельзя оставаться…

Женщина подняла ко мне лицо. Она была стара, но лицо почти без морщин, широкое, гладкое, усталое.

— Нет, молодой человек, — сказала она по-английски. — Я останусь с ним.

— Но он мертв.

— Я останусь с ним.

— Скоро церковь рухнет.

— Хорошо, — сказала женщина. — Я останусь с ним.

Господи, ну что же делать в такие минуты? Женщина не притворялась, она хотела остаться с миссионером.

Я попытался потянуть ее за рукав. Она вцепилась в край гроба. Быстро выйдя из церкви, я бросил камеру на сиденье машины и сказал шоферу:

— Пошли.

Он послушно спрыгнул с машины и побежал за мной. Не хватало еще сейчас начаться землетрясению. Будут три невинные жертвы.

Женщина сидела у гроба, закрыв лицо руками.

— Берись, — сказал я шоферу. — Быстро.

Мы подхватили жутко тяжелый гроб и, надрываясь, потащили его к выходу. Я шел первый, спиной к входу, и видел, что женщина, как сомнамбула, поднялась и последовала за нами.

Мы опустили гроб шагах в двадцати от входа в церковь. Я бы не смог пронести его ни шагу дальше.

Шофер стоял по ту сторону гроба, смотрел на меня, шевеля пальцами, чтобы восстановить кровообращение. Видно, я казался ему идиотом. Я показал за его спину. Шофер обернулся. Женщина, наклонившись над гробом, гладила спокойное лицо старика.

Неожиданно для меня шофер поклонился женщине.

— Поехали, — сказал я.

Шофер подчинился. Он подал машину задом, и мы попятились к улице. Шофер сказал, не отрывая глаз от уменьшающейся фигуры женщины в темном:

— Княгиня Урао Валомира…

Мы проехали мимо одноэтажного здания военной комендатуры, потом мимо бараков. Бараки были из гофрированного железа, жить в них, наверно, было жарко. Я снял их потому, что важно было потом проверить, как такие строения будут реагировать на толчки. Вдруг послышался отдаленный крик.

Я выключил камеру. Крик послышался снова.

— Слышите? — спросил я шофера.

Тот кивнул и направил джип в открытые ворота. Мы миновали плац. Крик, как будто кричал исплакавшийся голодный ребенок, доносился из забранного решеткой окна.

— Скажите ему, чтобы выходил оттуда, — попросил я шофера.

Тот перевел мои слова. Из-за решетки донесся невнятный ответ.

— Что он говорит?

— Он не может выйти. Это военная тюрьма.

Я взглянул на часы. Пять минут пятого. Наши коллеги в Москве сейчас сидят, не отрываясь от сейсмоскопов, ждут, когда пойдут большие пики.

Мы побежали с шофером по длинному коридору. Три дальние двери были окованы железом. Узник, догадавшись помочь нам, молотил в среднюю дверь. К счастью, она была не заперта, лишь закрыта на засов. Шофер отошел назад, когда я отодвигал засов. Наверно, ждал, что оттуда покажется страшный преступник.

К нашим ногам мешком вывалился старый знакомец — директор Матур. Он пытался подползти к моим ботинкам с явным намерением их облобызать, но я успел отступить.

Мы подхватили грузного, потного, обессиленного директора под руки и поволокли к выходу.

— Спасибо, — бормотал он, узнав меня. — Я никогда не забуду бескорыстной помощи Советской страны…

— Лучше старайтесь идти.

— У меня нет ног…

Первый толчок застал нас у самого выхода из здания. Он, к счастью, был не сильным — земля дернулась из-под ног, словно кто-то живой шевельнулся там, в глубине, вырываясь наружу. Утробный гул поднимался изнутри.

Ноги директора Матура ожили и рванули его вперед.

— Куда ты? — крикнул я. — В машину!

Но он не слышал, он несся по улице, движимый паникой, которая далеко не всегда подсказывает лучший путь.

Я выхватил из машины камеру. Шофер стоял у меня за спиной.

— Поедем? — спросил он.

— Нет, — сказал я. — Ложись!

И тут последовал второй толчок. Я еле успел отпрыгнуть от машины. Джип подскочил на полметра и покатился вперед, набирая скорость, пока не врезался в стену барака. Барак подался, и джип исчез, словно суслик в норе.

Шофер упал на землю. Но я еще держался на ногах.

Во мне сидела одна мысль — снимать процесс разрушения. Таких кадров еще не было. Не обращая внимания на гул и грохот, на ураган, налетевший на город, я побежал по улице, держась середины. Любопытно, что я уговаривал землетрясение, чтобы оно не спешило с толчками, дало мне использовать пленку. Шофер бежал за мной.

На центральной улице меня настиг третий толчок — он был сильнее первых. Я в этот момент снимал, но толчком меня бросило на землю и покатило, словно сухой лист. Остановил меня шофер, вцепившийся мне в ботинок.

Дальше я снимал сидя, стараясь не слышать и не видеть ничего, что не вмещалось в видоискатель.

Потом, когда фильм все-таки был проявлен и мои коллеги в Москве после просмотра пожимали мне руку, уверяя, что ничего более драматичного и умело снятого им не приходилось видеть, я старался не улыбаться. Камера прыгала в руках, порой в кадре оказывалось одно небо, я думал лишь о том, чтобы не поддаться приказам собственного тела, которое желало одного: вжаться в землю, держаться за нее, предательскую, неверную, коварную землю, старающуюся стряхнуть с себя дома, деревья, горы, людей — все лишнее, включая директора Матура, который ползал по площади кругами неподалеку от нас.

Я не в первый раз был в землетрясении. Правда, к таким толчкам я не успевал, лишь видел их последствия, но должен признаться, что первобытный ужас, овладевающий человеком, необорим, как сон после трехсуточного бодрствования. Мне помогло только то, что в моем мозгу сидела упрямая мысль: ты должен снимать, никто до тебя никогда не снимал этого…

Юрий Сидорович Вспольный

Через пять минут после встречи с Володей мы уже снова поднялись наверх.

Володя сидел, держась за лоб, на котором выросла шишка. Капитан Боро пытался все время что-то объяснить майору, но солдаты его придерживали. Князь был совершенно безучастен, он сидел на полу, закутавшись в красный халат, и смотрел в одну точку. Раньше он мне казался значительно моложе, как бывает с женщиной, которая вечером, при свечах, под слоем грима, кажется чуть ли не юной красавицей, но не дай бог увидеть ее утром… Это был потрепанный жизнью, изношенный фат лет за сорок.

Вертолет опасно кренился, спускаясь в ущелье, и я не стал выглядывать в окно, чтобы не закружилась голова.

Сержант Лаво крикнул что-то, пилот положил машину набок, князь потерял равновесие и пополз к стенке машины, чуть не натолкнулся на меня. Я едва не потерял монокль. Потом машина выпрямилась, один из солдат распахнул люк, и они все начали вставать и выпрыгивать наружу. За грохотом винтов ничего не было слышно. Я тоже поднялся и вслед за Володей побежал к двери. Земля была близко. Я прыгнул, и очень удачно, даже не ушибся. Но, оказалось, опоздал к главным событиям.