Македонский Лев - Дэвид Геммел

— А ты могла бы уничтожить бога? — спросила Дерая.

— Нет, пока он остается бесплотным духом. Но он придет во плоти, в образе человека. В этом-то и будет его главная слабость.

Дерая глубоко вздохнула. — Я хочу помочь тебе, Тамис, правда хочу. Но есть ли способ, чтобы я развивала свои… силы… не отдавая тот дар, который требуешь ты?

— У нас нет времени, — печально ответила Тамис. — Это заняло бы, наверное, лет тридцать.

— Будет ли это больно?

— Да, — подтвердила Тамис, — но боль будет кратковременной — это я тебе обещаю.

— Покажи мне Пармениона, — попросила Дерая. — Тогда я дам тебе свой ответ.

— Быть может, это неразумно.

— Это моя цена.

— Ну что же, дитя. Возьми меня за руку и закрой глаза.

Мир моргнул, и Дерая почувствовала, что падает в необъятную пропасть. Она открыла свои глаза… и закричала. Повсюду вокруг были звезды, огромные и яркие, а далеко внизу в море тьмы проплывала луна. — Не бойся, Дерая. Я с тобой, — послышался голос Тамис, и Дерая успокоилась. Краски пылали вокруг нее — и оказалось, что она плывет над погруженными в ночь Фивами, взирая сверху на колоссальные статуи Геракла и Афины. Они летели всё ниже, пока не спустились к дому с маленьким двориком.

За столом сидел рыжеволосый мужчина, но сверху доносились голоса пары, занимающейся любовью. Они прошли еще дальше, проникнув сквозь стены спальни.

— Мне не хватало тебя, — говорил Парменион женщине, которая лежала под ним. — Словно у меня вырвали сердце.

— Забери меня назад, — прошептала Дерая. — Забери домой. Я отдам тебе свой дар; можешь забрать мои глаза.

***

Мотак открыл принесенный Аргоном сверток и пробежался пальцами по сушеным листьям и стеблям внутри. Наполнив большую чашу кипятком, он бросил туда горсть листьев, и необычный аромат — сладкий, почти приторный — наполнил кухню.

Парменион проснулся в верхних покоях, но ничего не сказал, даже не повернул головы, когда Мотак заходил его проведать. Помешивая отвар деревянной ложкой, Мотак вытащил листья и стебли, плававшие на поверхности, и поднялся по лестнице наверх. Парменион так и не покинул кровати. Он сидел в постели, глядя в открытое окно.

Мотак подошел к постели. — Выпей это, — мягко проговорил он. Без единого слова Парменион принял отвар из его рук и отпил. — Выпей всё, — приказал Мотак, и спартанец молча подчинился.

Мотак забрал пустую чашу, поставив ее на пол рядом с кроватью. — Как твои боли? — спросил он, взяв Пармениона за руку.

— Отступают, — ответил спартанец отрешенным голосом.

— Ты проспал пять дней. Пропустил празднества — все так отплясывали на агоре. Ты бы только видел.

Глаза Пармениона закрылись, его голос зазвучал шепотом. — Она приходила ко мне, Мотак. Преодолев смерть, она пришла ко мне. Она спасла меня на Холмах Скорби.

— Кто приходил к тебе?

— Дерая. Она была по-прежнему молода и красива. — Слезы навернулись Пармениону на глаза. — Она освободила меня, сняла боль.

Мотак усилием воли проглотил правду, слова которой застряли у него в горле. — Хорошо, — сказал он наконец. — Это хорошо. А теперь тебе пора покинуть эту постель и вдохнуть немного свежего воздуха в свои легкие. Вот, позволь я помогу тебе. — Взяв Пармениона за руку, он осторожно поставил хозяина на ноги.

Парменион покачнулся, но затем выпрямился. Мотак взял чистый белый хитон, помог Пармениону одеться и вывел его во внутренний дворик.

Небо было пасмурным, но день стоял теплый, дул свежий бриз. Мотак принес Пармениону блюдо из фиг и сушеной рыбы, и был немало удивлен, что спартанец съел всё подчистую.

В последующие дни сила возвращалась в ослабевшие члены Пармениона, Аргон дважды приходил в дом, обследовал череп спартанца и с удовлетворением замечал, что рак заснул.

Но Парменион по-прежнему не выходил из дома. Он часто спал и не интересовался происходящими в Фивах событиями. Каждый день он выпивал приготовленный Мотаком отвар, ел легкий завтрак и дремал до самого вечера. Обеспокоенный апатией Пармениона, Мотак вызвал Аргона.

— Не беспокойся, — сказал ему толстяк. — Это всё сильфиум — это также сильное снотворное средство. Но его тело приспособится к нему, и скоро этот эффект пройдет.

Все это время Эпаминонд не приходил. Мотак сказал Памрениону, что фиванец формирует новый городской совет, в который войдут другие участники мятежного заговора, в то время как воин Пелопид собрал около пятисот молодых Фиванских мужчин и готовил их к войне, которая почти наверняка скоро последует. Парменион слушал новости без малейшего оживления, не делился своим мнением и не задавал вопросов.

Спустя месяц со взятия Кадмеи, Парменион услышал приветственные возгласы на улице и послал Мотака выяснить, в чем дело. Фиванец вернулся через несколько минут. — Прибыло Афинское войско, — объявил он. — Они пришли помочь нам против спартанцев.

— По-моему, это маловероятно, — заметил Парменион. — Афиняне не в том положении, чтобы воевать со Спартой; у них мало сухопутных войск, а у Спарты есть три армии, которые подойдут к Афинам почти не встретив сопротивления. Пойди и узнай больше.

Мотак выбежал из дома довольный. Голос Пармениона звучал резко, повелительно, и Мотак почувствовал себя человеком, увидевшим первые лучи весеннего солнца после долгой зимы. У него ушло два часа, чтобы найти Эпаминонда, который возвращался с совещания в Кадмее. Фиванский лидер выглядел ослабевшим, его плечи были ссутулены, а глаза тусклы.

— Парменион спрашивает о солдатах, — сказал Мотак, двигаясь рядом с мужчиной через толпу.

— Это наемники, — ответил ему Эпаминонд. — Калепий нанял их в Афинах. Как там Парменион?

— Такой же, каким был когда-то, — сказал Мотак, и Эпаминонд просиял.

— Я вернусь с тобой. Мне необходимо поговорить с ним.

Грозный шторм бушевал над городом, когда трое мужчин уселись на скамьи в андроне, и молнии мелькали за окнами как стрелы Ареса. Эпаминонд откинулся назад, положив голову на обшитую каймой подушку и прикрыв глаза. — Теперь начались долгие и бессмысленные дебаты, — проговорил он. — Мне начинает казаться, что выдворение спартанцев из города было само по себе пустяковым делом по сравнению с вырабатыванием ясной и последовательной политики. Кто-то хочет нанять для обороны города наемников, кто-то желает встретить спартанцев в чистом поле. Еще больше тех, кто советует сидеть и ждать, пока Афины не перейдут на нашу сторону. Калепий говорит, что афиняне восторжены нашим восстанием и обещают нам всё что угодно — кроме настоящей поддержки. Они весьма обрадованы увидеть спартанцев посрамленными, но палец о палец не ударят, чтобы как-то нам помочь.