Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

— Вы с ума сошли… До воды не добраться.

— Почему это? — поинтересовался Ратников, не поднимая век.

— Да там весь склон простреливается! Вам и половины пути проделать не дадут! Я запрещаю…

— Ну, положим, простреливается он днем, — возразил фельдфебель. — А ночью туземцы воевать не большие мастаки… Да и закон их магометанский велит все дела при свете дня творить, что добрые, что всякие… А что, — открыл он глаза и в упор взглянул на офицера, едва сдержавшегося, чтобы не отвести глаза, — лучше будет, если мы тут все от жажды передохнем? И раненые — первыми. Поручик вон наш совсем плох. И капитан…

— Но…

— Ладно бы хоть воды под боком не было… Попадал я в такие передряги. Да вон же она, — указал лежащий через плечо большим пальцем с въевшейся намертво пороховой копотью за каменный «бруствер». — Слышите, журчит?

— Но… — сглотнул впустую офицер, против воли представив себе ледяную струю, льющуюся в горло.

— Да все одно я пойду, — спокойно сказал Ратников. — Главное, фляжки чем-нибудь мягким обмотать, чтобы не стучали по камням. А уж ползать-то я умею…

Он по- кошачьи, разом перевернулся на живот и бесшумно канул в тени высокого утеса, козырьком нависающего над «лежкой» Бежецкого…

* * *

— Ну, пошел я, — просто сказал фельдфебель, обернув к поручику лицо, неразличимое в темноте — специально вымазал сажей лицо и руки. — Не поминайте лихом…

Александр не нашел что ответить и только сжал рукой литое плечо «пластуна». В первый раз в жизни довелось посылать ему человека на верную смерть. И пусть тот шел на это не против своей воли, на душе поручика все равно скребли кошки.

«Соберись, тряпка! — уговаривал он себя. — Неужели, выбирая себе профессию, ты надеялся обойтись без этого?»

Фляги для опасного предприятия подбирали из «выморочного» имущества, чтобы не будить без причины надежду у истомившихся людей. Ратников придирчиво отобрал полдюжины добротных алюминиевых «литровок», собственноручно, не доверяя никому, обернул их поверх обтягивающей металл ткани использованными бинтами и полосами разорванной нательной рубахи.

— Чтоб не выдали, паразитки, — пояснил он внимательно наблюдающему за его манипуляциями поручику. — Звук ночью в горах ох-ох как далеко разносится. И речка не помешает. А у горцев этих уши — как у собак.

Сосуды были аккуратно сложены в солдатский «сидор». Автомат фельдфебель решил не брать, обойдясь табельным капитанским «федоровым» и острым как бритва финским ножом.

— Чего лишний груз тащить? — пожал он плечами. — Коли заметят меня с верхотуры, он по-любому не поможет. А мешать будет изрядно. Да и патроны, в случае чего, вам останутся…

Ратников бесшумно, как всегда, отполз от края площадки метров на десять, сверкнул в сторону затаившего дыхания офицера белками глаз и канул в темноту. Даже напрягая изо всех сил зрение, Саша не мог различить в кромешной тьме — ночка, как на заказ, выдалась безлунная, а мириады огромных, мерцающих ледяным светом южных звезд ничего не освещали — скользящего ужом между камней солдата. И надеялся, что с той, вражеской стороны его тоже никто не видит.

Минуты тянулись невыносимо медленно. Бежецкий из последних сил давил в себе желание ежеминутно глядеть на светящийся циферблат часов с намертво, казалось, прикипевшими к цифре «два» стрелками. Самое глухое время ночи. Час Быка, как называли его древние, или «собачья вахта» по-морскому. Время, когда все существа из плоти и крови спят, а по свету шастает лишь нечистая сила…

Таким порождением ночной тьмы показался Александру выросший над бруствером черный силуэт. Он даже вздрогнул от неожиданности, едва не выронив из рук автомат.

— Не задремали тут, ваше благородие, — сверкнули из темноты зубы, — пока я там вожжался? Держите! — протянул Ратников глухо булькнувший мешок. — Не уроните только — тяжелый…

— Что вы задумали? — забеспокоился молодой человек, видя, что «пластун» не собирается перебираться через бруствер, шаря за ним руками.

— Где второй мешок, ваше благородие? — отозвался тот. — Еще разок схожу, раз такая пруха! Вдруг больше не представится?

— Отставить! — попытался сопротивляться поручик, но фельдфебель уже сцапал за лямку второй, приготовленный на всякий случай мешок.

— А водичка какая! — не слушал он офицера, продевая руки в лямки. — Не водичка — нектар небесный! Я думал лопну…

— Прекратите, Ратников!..

— Тихо, ваше благородие, тихо… — прошептал солдат, уже отползая от края. — Переполошите дикарей еще… А меня, между прочим, Евграфом Тимофеевичем зовут, — сообщил он зачем-то.

Он исчез, а Саша все сидел, упершись в валун плечом, и корил себя за то, что не смог остановить подчиненного. Рука сама тянулась к влажному мешку, но он позволил себе лишь слизнуть соленую от пота воду с ладони.

«Вот вернется со второй партией Ратников, — говорил он себе, — тогда и устроим пир… Ты уж не подведи меня, Евграф Тимофеевич…»

Он так и не понял, что произошло. То ли «пластун» выдал себя, звякнув ненароком флягой о камень, то ли афганец спросонья решил проявить бдительность…

Ослепительно белая ракета с ядовитым шипением взмыла с другой стороны пропасти, озаряя все вокруг мертвенно-бледным ртутным светом. Ринулись от камней прочь угольно-черные тени, а темнота за ущельем вдруг взорвалась сразу несколькими чудесными цветками пулеметных и автоматных огней.

Не обращая внимания на щелкающие по камням пули и жужжащие над головой рикошеты, Александр бил по вражеским огневым точкам короткими очередями, моля Бога лишь об одном: чтобы Ратников сумел затаиться в камнях, переждать огненный шквал и вернуться живым. С водой, без воды, но живым…

Перестрелка завершилась только через час — русские вынуждены были беречь патроны, но и после, до самого рассвета, «та сторона» то и дело огрызалась пулеметным огнем, время от времени подвешивая над рекой «люстры», не дающие шанса остаться незамеченным под их рентгеновским светом…

* * *

— Вон он, видите. — Унтер Таманцев протянул Александру бинокль и чуть-чуть подправил направление.

Надежды на возвращение Ратникова растаяли вместе с жиденьким туманом, поднявшимся перед восходом солнца с невидимой в его молочном киселе реки. Всего фельдфебеля не было видно, лишь нога в ботинке с потертой рубчатой подошвой торчала из-за камня метрах в двухстах ниже по склону. И угол, под которым она была видна, плюс каменная неподвижность не позволяли сомневаться: Евграф Тимофеевич не ранен и не затаился…

— Сползаю за ним ночью, — спокойно, как о чем-то обыденном, сообщил Таманцев офицеру, снова забирая у него бинокль и придирчиво изучая участок откоса между «бруствером» и камнем, за которым лежал убитый. — Пусть уж с нами будет Тимофеич. Дельный был мужик — чего ему, православному, как собаке там валяться?…

Саша не нашел, что возразить: ценой своей жизни Ратников спас всех своих товарищей и в первую очередь — раненых. И не заслуживал того, чтобы валяться непогребенным на поживу стервятникам. Конечно, шесть литров воды не бог весть что, но при экономном использовании этот запас можно растянуть на пару дней. А там, может быть, что-нибудь решится.

Поручик не сомневался, что их уже ищут: район поиска был известен, а два пропавших вертолета — не иголка в стоге сена, даже в этой горной стране. Тем более что вольноопределяющийся Голотько, не теряя надежды, продолжал ковыряться в раскуроченном нутре рации, прекращая работу лишь после захода солнца, чтобы с первыми его лучами вновь схватиться за обгорелые провода и печатные платы. И Бежецкий был благодарен солдату за это…

Беда в том, что Михайлов был совсем плох, надолго впадал в сон, все чаще напоминающий вечный, а когда пробуждался ненадолго, нес всякую ересь, навевая тоску и уныние на солдат. Периоды просветления были коротки и редки. В момент одного из них он подозвал Александра.

— Сколько мы можем обороняться? — спросил он в упор.

— Не знаю, — ответил Саша. — Если продолжится такая, как сейчас, «позиционная война», то дня два. Если туземцы пойдут на штурм — вряд ли продержимся час. Патронов почти не осталось.

— Грустно, — помолчав, сказал капитан. — Я хочу… нет, не приказать — попросить вас… Когда будет понятно, что обороняться далее невозможно… Одним словом, я прошу, чтобы вы застрелили меня и остальных раненых.

— Я не смогу! — испугался молодой человек. — Зачем?

— Этим вы спасете своих товарищей от мучений, — твердо сказал раненый. — Вряд ли туземцы возьмут нас в плен, но они чужды и христианского милосердия. Смерть наша все равно будет неотвратима, но она будет мучительна. Я понимаю, что это — грех, но Господь простит вам это прегрешение.