Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

— Поручик! Второй тоже подбит! Падает!..

Александр суетливо нащупал микрофон, не сразу нащупал тумблер…

— Второй! Что у вас?

— Без паники, Первый, — с облегчением услышал он спокойный голос Михайлова. — Борт поврежден, снижаемся для десантирования людей. Что у вас?

— Пилот убит, управляю машиной. Скорее всего, горит двигатель — не хватает тяги…

Позади, из боевого отделения, доносился судорожный кашель.

— Ламберт! — крикнул Бежецкий. — Могу не суметь посадить!.. Капитан приказал освободить машину!

— Понял!

— Сейчас снижусь насколько возможно и попытаюсь зависнуть. Хвостовой винт, похоже, не действует, будет ротация…

— Да понятно все, поручик! Снижайтесь!

По корпусу снова хлестнула очередь, позади кто-то взвыл… Но Саше было не до того: до боли закусив губу, он осторожно опускал медленно вращающийся вертолет на довольно крутой склон, каждый миг ожидая бешеного рывка, треска и… Но пока все удавалось. Пятьдесят метров, сорок, тридцать…

— Пошел! — заорал Ламберт, и вертолет сильно качнуло.

— Рано! — заорал поручик. — Высоко! Людей угробите!

Но вертолет качнуло снова, и сквозь нижний фонарь Александр увидел внизу живых и здоровых «ребятишек» Ламберта, отбегающих, пригнувшись, в сторону.

— Не-е-ет!

Голос Голотько, яростная брань прапорщика — и новый толчок. Вольноопределяющийся упал на ноги, кувыркнулся куда-то вбок, вскочил на четвереньки. Жив!.. Еще кто-то, приземлившись, даже не упал…

А земля уже рядом, прыгать поздно…

— Всем оставаться на борту! Попробую посадить!..

— Попробуй, поручик!

«Только бы винт не задел за скалу!.. Только бы!..»

Хрусткий удар в днище швырнул его всем телом на мягкий еще труп пилота, зубы лязгнули, рот наполнился горячим и соленым, но машина, бешено воя захлебывающимся дымом двигателем, уже на земле… Александр одним ударом отключил все тумблеры, рванул дверцу кабины, подивившись на миг, что она не заклинена, вытолкнул наружу пилота, мешком свалившегося вниз, и нырнул в дымный ад «салона».

— Прапорщик!

Надсадно кашляя и ничего не видя из-за струящихся из глаз слез, он наткнулся руками на что-то живое, сопротивляющееся и выпихнул наружу в смутно виднеющийся в белесом тумане люк.

— Ламберт!..

Еще чье- то тело, неподвижное, но и его — в люк. Поручик только усилием воли удерживался от того, чтобы самому не сигануть за борт, кожей на спине ощущая, что вот-вот полыхнет адским огнем бензобак, и тогда…

— Кто это? — ладони наткнулись на кого-то тяжело, с присвистом, дышащего, не отвечающего. За борт!

Под ноги попался чей-то брошенный в суматохе автомат — за борт! Тяжелый ящик с патронами! Упереться спиной в борт и ногами — за борт!..

— Ламберт!!!

Чувство опасности стало невыносимым. Александр чувствовал, как шевелятся от инфернального ужаса склеенные потом волосы.

«Я сделал все, что мог! — подумал он, вцепляясь липкими от чужой крови руками в обрезиненную, горячую кромку люка. — Все, что мог…»

Тренированные мышцы швырнули его прочь от обреченной машины, на свежий воздух, к жизни… Он ударился подошвами о хрусткое каменное крошево, не удержался на ногах, покатился, больно ударившись локтем и плечом, но чьи-то сильные руки уже подхватили его за плечи, тащили прочь под всхлипывающими из последних сил провисшими лопастями…

А потом лицо обожгло дыханием отверстой печной топки, на барабанные перепонки надавило…

* * *

— Живы?… Живы, ваше благородие?

— Жи-и-ив… — прохрипел Саша, вдыхая чудесный, сладкий, чистый воздух, и не мог надышаться. — Жи-ив… Где Ламберт?

— Тут он, — гнусаво бормотал, суя под нос поручику металлическую фляжку, Голотько. — Ранен…

— Серьезно? — Бежецкий уже пришел в себя, оттолкнул вольноопределяющегося и встал сначала на колени, а потом на ноги, стоически борясь с головокружением. — Где он?

— В голову… Без чувств он.

— Еще потери?

— Девять нас… Трое спецов, трое наших, вместе со мной, прапорщик, вы и поручик. Четверо ранены.

— А остальные? — «Фон Минден выжил?!» — Остальные?

— Пилот и двое убитых здесь. А остальные… — Голотько махнул рукой в сторону чадящего костра в десяти метрах: там все еще шел веселый перестук взрывающихся в огне патронов.

— Где второй вертолет?

— Туда прошел… — махнул рукой один из «ламбертовцев», осторожно обматывая бинтом обильно кровоточащую голову бледного, как смерть, даже через густой загар, прапорщика. — По курсу. Может, дотянули до той высотки?

— Взрыва не было?

— Никак нет.

— Голотько, — повернулся поручик к вольноопределяющемуся. — Срочно связаться с капитаном!

— Не получится, — развел тот руками, пряча глаза. — Тю-тю рация… Там она, — махнул он рукой в сторону пылающего вертолета, от которого уже остался лишь покореженный остов.

— Да как вы… — начал было Бежецкий, но лишь махнул рукой: как было требовать от солдата сохранности имущества, когда речь шла о жизни и смерти.

— Слушай мою команду! — повысил он голос. — Выдвигаемся в район, указанный командиром. Все, кто могут идти, помогают раненым. Ты, ты и ты, — ткнул он пальцем в «ламбертовцев» и Голотько, — несете убитых. Мы с поручиком, несем Ламберта.

— Может быть, мертвых оставить здесь, — подал голос фон Минден. — Им ведь…

— Отставить, поручик, — оборвал его Александр. — Мертвых несем с собой.

Он не стал объяснять, ЧТО делают бунтовщики с мертвыми «гяурами», если те попадают им в руки. И не только с мертвыми… Но опытные в таких делах пехотинцы лишь одобрительно переглянулись: они и без приказа не собирались оставлять своего товарища, убитого еще первой очередью, хорошо знакомым им головорезам.

— А с этим что делать, ваше благородие, — мрачно пнул ботинком патронный ящик вахмистр Ярцев. — Людей не хватит тащить. А бросить жаль…

— Бросать не будем, — после минутного раздумья ответил Саша. — Вскроем и распихаем по карманам, вещмешкам… Сколько унесем.

Когда боевики вышли к прогоревшему дотла вертолету, то возле него обнаружили лишь пустой ящик, вскрытые цинки и пропитанные кровью бинты…

* * *

Вертолет Михайлова не дотянул до цели всего несколько сот метров…

Поручик заметил его издали, едва печальная процессия перевалила невысокую гряду и оказалась над ущельем, вернее, узкой долиной, проточенной в скалах нешироким пенистым потоком. Машина лежала, сильно накренившись на один борт, косо выставив вверх, будто нищий руку, сиротливую изуродованную лопасть. Но следов пожара не было заметно, и это вселяло некоторую надежду…

— Вперед, — повернулся поручик к спутникам, поудобнее перехватив мертвого солдата, которого нес на плечах. — Не отставать…

Вблизи вертолет производил еще более жуткое впечатление: удар был настолько силен, что добрая треть заклепок не выдержала, и теперь в щели между отставшей обшивкой и каркасом можно было легко просунуть руку. Хотя машина и не загорелась, пассажирам его повезло меньше, чем экипажу Бежецкого: французский «Алуетт» имел сдвижные бортовые люки, и один из них оказался скрытым под деформированным корпусом, а второй, искореженный, намертво заело в направляющих. Откинута была дверь двухместной пилотской кабины, но в ней не было надобности — все остекление кабины было выбито.

Молодой человек осторожно заглянул внутрь, ожидая увидеть мертвых пилота и капитана Михайлова, но с облегчением осознал, что кабина пуста, а дверь в боевое отделение — сорвана с петель. Кресла были залиты кровью, остатки плексигласа тоже облапаны бурыми отпечатками ладоней, но…

— Разрешите, ваше благородие, — один из «ламбертовцев» — кажется, фельдфебель Ратников — ловко забрался в кабину и заглянул в «салон».

— Пусто тут! — доложил он. — Людей нет, только груз. Значит, живы.

— Это ничего не значит, — сорвался на фальцет фон Минден. — Нас могли опередить туземцы! Нам нужно уходить.

— Вы правы, поручик, — смерил его взглядом Бежецкий. — Туда!

Он указал на крутой склон, начинающийся сразу за речкой.

— Вы с ума сошли!.. Это же отвесная стена!

— Ну, допустим, не отвесная, — возразил Саша. — Градусов тридцать пять — тридцать семь. Попотеть, конечно, придется, но другого пути нет. Пять минут на отдых! — повысил он голос, хотя все солдаты, не дожидаясь команды, уже попадали, кто где стоял, лежали, закрыв глаза, поили раненых из фляг, пили сами…

И поднять их через пять минут было сложновато…

— Ваше благородие, — вполголоса сказал поручику Ратников, когда те из отряда, что могли передвигаться самостоятельно, начали восхождение: тяжелораненых и покойников было решено поднять на веревках, оказавшихся в числе снаряжения «ламбертовцев». — А ведь те, кто нас сбил, по следу идут. Нутром чую… Как бы не прищучили нас в этой лощине. Перестреляют с верхотуры, как зайцев.