Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

сапога и вновь поднял раструбы вверх, однако не вытягивая их до конца – так их было легче надевать в следующий раз, чем если бы они были вытянуты во всю длину, и в то же время их удобно было засовывать снаружи под пол палатки, где они подкладкой не соприкасались с землей. На этом действия по предотвращению заноса лишней влаги внутрь жилища были закончены. Теперь лежа поверх сухой и мягкой постели можно было предаться отдыху и раздумьям до самого вечера. Но прежде всего следовало позаботиться о ружье. Михаил с благоговением вытер его сухой запасной портянкой, открыл затвор и вынул патроны – по случаю дождя это были патроны в латунных гильзах – заглянул внутрь стволов и решил, что не будет лишнем протереть их от влаги и там, а потом снова смазать. Он занялся этим отнюдь не самым любимым делом из тех, что были связаны с охотой, но из уважения к любимому оружию никогда не позволял себе халтуры по отношению к нему, чтобы и оно не подвело в нужный момент, и самому не превратиться в неблагодарную свинью. Среди всех предметов походного обихода ружье всегда было одним из самых почитаемых и любимых.

Закончив чистку стволов и успокоившись насчет ружья, Михаил прилег на свое ложе и, казалось, погрузился в безмыслие, которое, правда, нередко побуждало к возникновению чего-то путного в мозгу. Другие люди от нечего делать тянулись к картам, выпивке или еще к чему-нибудь беспутному и вредному, на фоне чего даже примитивный физиологический секс выглядел более чем осмысленным занятием. Энергия, не израсходованная по глупости или из-за лени на праведное дело, все равно сама по себе никуда не исчезала и искала выхода хотя бы в безобразиях. Михаил называл ее энергией скуки. Видимо, человек был единственным живым существом, настоятельно требовавшим развлечений при наличии у него свободного времени.

Михаил снова взялся за бумагу. Считая наличие досуга одним из необходимейших условий творчества (по крайней мере для себя), он все же прекрасно понимал, что досуг как бездействие плюс бездумье становится причиной всех видов духовного разложения личности и даже физической деградации породы в целом. Всем, незанятым обычными – условно-служебными делами, нужны другие занятия. Либо более или менее полезные – такие как спорт, знакомство с культурными ценностями, путешествия, добровольная дополнительная учеба; либо сидение перед телевизором, погружающим в чужие страсти, действия, путешествия, соревнования и приключения (и это еще ничего – перевод данного лица в виртуальную действительность не так страшен и опасен для других лиц, особенно близких и окружающих, как для них самих), либо подстегивание жаждущей новшеств психики наркотиками, алкоголем, азартными играми и все более вычурным, нарочито внеморальным и безлюбовным сексом.

Собственно морали в каждом из удовольствий для скучающей публики становится все меньше и меньше потому, что именно она определенным образом ограничивала безудержную экспансивность, на которую способен человек, не выработавший или лишившийся внутренних тормозов и ограничений. В век личной свободы, объявленной высшим приоритетом среди прав человека, одуревшие от мечты о вседозволенности люди перестают понимать, что еще более приоритетным, то есть единственно приоритетным, является долг перед Создателем, точнее – его выполнение. Можно воображать, что живешь – и якобы должен жить – исключительно в свое удовольствие. Но это значит лишь, что если не сейчас, то спустя какое-то время тебе недвусмысленно напомнят, что хозяином Бытия являешься совсем не ты и не тебе подобные, даже если они повелители и начальники, что нет преград для осуществления Воли и Промысла Всевышнего, какие бы воображаемые степени независимой самостоятельности мы бы ни приписывали себе. Величайший императив – осуществить свое благое призвание и предопределенное Богом назначение в этом мире сейчас, в данном своем бытии, чтобы постепенно, перемещаясь по цепи физических перевоплощений, заслужить себе вечность без смертностей или обречь себя на быструю деградацию в ничтожные нечеловеческие сущности (или вовсе буквально в ничто) – остается даже неосознанным, не то что сознательно отвергнутым по глупости. И оттого энергия, данная людям для осуществления благой и творческой экспансии, нерасходуемая в этих целях, перерождается во взрывоопасную, разрушительную и суетную энергию скуки, грозящую сорвать крышки и клапаны с перегретого внутреннего котла и устремляющуюся во избежание тяжелой и явной психопатии в эмоционально напрягающие страсти, дабы сбросить с души гнет своего бездарно упускаемого и действительно светлого будущего – в страсти разрушения и нынешнего и будущего себя и всего, до чего только удается дотянуться. Аренами для такого внутреннего эгоизма и безобразия являлись и войны, и революции, в которых «кто был никем, становился всем», и массовые национальные и социальные репрессии, для которых в изобилии находились охочие «исполнители»; и идеологическое оболванивание, лишь на первых порах способное казаться привлекательным и интересным, даже «истинным», но обязательно приводящее в состояние неполноценности и упадка.

А что же консерватизм, другая важнейшая составляющая каждой сущности, обязанная оберегать личность от внешних экспансий, в первую очередь неблагих? Под массированным прессингом разных социальных сил собственный консерватизм каждого утрачивает способность выполнять свою основную функцию – сохранять в себе лучшие качества, не позволяя заменять их скверными. Нормальный личный консерватизм уступает место консерватизму общественному, подавляющему всех без разбора и стремящемуся уничтожить всех и вся, не соответствующее убогому стандарту. И потому нарастающая техническая мощь цивилизации сопровождается столь же мощным процессом истребления материальных ресурсов развития, существования и даже выживания, не говоря уж о ресурсах психических, духовных и интеллектуальных, которые все больше выходят из массового социального обихода и остаются достоянием только отдельных лиц и малочисленных продвинутых, просвещенных и посвященных групп людей, которых не уничтожают и не громят до конца только из-за того, что именно они создают предпосылки для дальнейшего технологического прогресса – больше никто.

Но даже эти продвинутые люди в духовном смысле не достигают того уровня совершенства, которой был присущ людям – образцам и ориентирам для других из давнего прошлого. Никого сколько-нибудь похожего – не то что равного – Гермесу Трисмегисту, Гаутаме Будде, Иисусу Христу среди представителей нынешней цивилизации заметно не было. Лучшим из современников удавалось лишь осваивать кое-что из того, во что проникли и о чем учили величайшие посланцы Высшей Силы. Ранние последователи этих посланцев вряд ли в чем-нибудь уступали лучшим нынешним духовным пастырям и вождям. Те-то умели обуздывать в себе ту экспансивность, которая устремляет в погоню за соблазнами преходящего, но не вечного. Поэтому они и достигали удивительных для всех смертных высот духа и удостаивались способности творить чудеса, то есть чего-то благого, нормально невозможного для всех остальных, хотя и у этих остальных есть незнаемая ими за собой подходящая для чудотворчества предспособность. Почти все сущие выбирали себе путь попроще, к относительно легко доступным целям, по виду столь же благим, хотя и менее эффектным. У них концентрация воли не достигала необходимых значений, ибо ее размягчала и размывала лень, расслабленность, желание не перегружаться, жалость к себе – и скука, да-да, именно скука, охватывающая душу при первом же знакомстве с упражнениями, развивающими силу воли и способность к познанию. Не выдерживая первой проверки, многие все же дерзали считать себя выдающимися фигурами в созидании прогресса и, разумеется, не могли замечать, куда мостят дорогу своими трудами и благими намерениями – а именно туда, где оказались предшественники, которым никто не завидовал.

Михаил писал увлеченно и долго, а когда наконец оторвался от бумаги, почувствовал, что порядком устал. Он вытянулся на матраце в полный рост, с удовольствием отметив про себя, что день не был растрачен зря. Он полежал какое-то время с открытыми глазами, думая о Марине. Потом незаметно заснул.

Среди ночи он очнулся и раскрыл глаза. Перед ними опять оказалась любимая. Одиночество все чаще подталкивало его к тому, чтобы мечтать о возвращении к ней и обладанию, обладанию и обладанию… А ведь львиная доля пути была еще не пройдена, масса разных препятствий ждала впереди. Михаилу вспомнились мучения в прежних одиночных походах, которые он прошел двадцать, восемнадцать и пятнадцать лет назад. Сейчас приходилось не легче. Да и расстояние до любимой сильно возросло – против максимума в прошлых походах в две тысячи километров теперь было тысяч семь, и лишь по сказочному щучьему велению можно было одолеть их в один миг. Впрочем, даже Емеля не проводил своих экспериментов волшебного перемещения в пространстве на таких расстояниях, как здесь. Надеяться на скорую встречу было бессмысленно, но Михаил все равно мечтал.

Ему вспомнился первый день соединения с Мариной. Они вместе заехали на работу к Нине Миловзоровой за ключом от ее квартиры. Михаил по-прежнему считал, что Нина ему должна за несостоявшуюся близость в походе по Энгозеру-Воньге, а потому, как только им с Мариной понадобился приют, обратился прямо к ней, и Нина сразу согласилась устроить их у себя.

Дом, в который они направились, находился в одном из окраинных спальных районов Москвы, и им пришлось ехать не только на метро, но и на автобусе. Наконец, они оказались в новой для себя квартире.