Ларец - Елена Чудинова

— Но разве же не были жестоки римляне, не были жестоки франки?

— Есть жестокость и жестокость, друг мой. Римляне и франки — это здоровая жестокость силы, она преодолима. Финикийцы и галлы — это жестокость слабости, она тлетворна. Финикийцы бросали живых младенцев в чрево огнедышащего идола, изваянного из металла, именем Молох. Одичав в смешении с галлами, они не забыли своих обычаев. Галлы не умели лить из металла. Что с того! Они стали делать из ивы плетеные клетки в форме идола и сперва заточали нещасных жертв в эти клетки, а затем поджигали самого идола. Десятки человек сгорали враз! Галлы любили украшать себя и жилища отрубленными головами, которые бальзамировали с немалым искусством.

— У нас любят славить иногда галлов, особливо Верцингеторикса, который противился Цезарю. Его выставляют патриотом, защитником родины.

— Гиль! Мертвая кровь должна была покориться живой. Сколь просты внешние признаки, и сколь малое значение им придают! Серебро — здоровый металл, необычайно полезный человеку. Франки любили серебро. Золото — скверный металл, противный здоровью. Сказать кстати, не случайно и вампиры серебра не переносят. Галло-финикийцы любили золото. Но шло время, и, увы, галльская и франкская кровь смешались. Было бы легко сказать, что отличить галла от франка просто! Галлы смуглы, узкокостны, темноглазы, остролицы. Франки белокуры, светлоглазы, крепки телом и высоки ростом. Это правда, но увы и увы! Это не вся правда. Внешнее различье лишь крайнее выражение этой правды, но сколько мы видим смешанных обличий. Дом, разделившийся в самом себе, не устоит. Сколь нещаслив и многострадален человек, по жилам коего струятся и мертвая кровь, и живая! Франкская кровь — созидающая, галльская — разрушающая. О, отчего дети, зачатые от смешения галлов и франков, не умирают от ужаса в утробе?! Сколь лучше было бы им не являться на свет!

— Ваше Преподобие, Вы хотите сказать, что Жакерия — нечто вроде выхода тлеющей в крови болезни общественной?

— Да, мой друг, сие выплеск мертвой крови. Те, у кого ее больше, заражают тех, у кого ее меньше, и волна оргиастическаго безумия превращает страну в бедлам. Это — одержимость. Она живет в крови.

— Но отчего Реформация?

Нелли, наблюдавшей через ресницы, показалось, что Роскоф слушает отца Модеста не только слухом, но и взором, всеми напрягшимися мышцами тела. Впрочем, и Нелли была вся внимание.

— Я священник. Я всею душой верую в то, что вкушение крови Божества спасет человека от любых изъянов его собственной крови, если он только христианин. Господь милосерд. Не так тяжко было бы роду людскому, когда бы не было сил, нарочно заставляющих худую кровь вращать свои мельницы. Но когда ее начинают лить на лопасти… Реформация страшней Жакерии, но не большею жестокостью своею. Реформация покушалась на единственное спасение рода людского — на Христа.

— Но, отче, гугеноты не были против Христа!

— На словах нет. Но Христос сказал, что всякий, не вкушающий Его Плоти и Крови, не с Ним. Подумайте, вить протестанты отрицают, что священник имеет власть превращать вино в Кровь, а хлеб — в Плоть. Безо священной Чаши христианство не имеет никакого смысла. Как, сказали Вы, звали человека, что приходил к Вашему отцу? Дю Серр?

— Да.

— Один из Дю Серров руководил резнею на Юге Франции, когда гугеноты убивали в Михайлов день католиков. Этот, несомненно, из его потомков. И несомненно, что дурная кровь снова льется на лопасти мельниц Зла.

— Я не могу сказать, сколь благодарен Вам, Ваше Преподобие. Благодаря Вам я словно впервые увидел своего отца.

— Ваш отец куда лучше объяснил бы Вам все это, друг мой. Но он щадил блаженное неведенье Вашей юности, а затем уже некогда было вдаваться в объяснения.

— О том я и хотел сказать. Почему не было времени на объяснения? Что было причиною моего странного изгнания?

— Не верю, что Вы не поняли. Скорей душа Ваша противится пониманию. Мужайтесь, Филипп!

— Этого не может быть!! — Роскоф вскочил. Черты лица его исказились.

— Эта правда жестока. Новое безумие скоро родит новую смуту, более страшную, чем Жакерия и Реформация, ибо Зло с каждым веком растет. Один Бог ведает, сколько людей с живою кровью примут мученическую кончину от тех, чья кровь мертва или наполовину мертва, на четверть мертва… Совсем скоро грядут неслыханные зверства, и земля Франции напитается кровью лучших ее детей. Быть может, Франция уже никогда не подымется от нового удара.

— Мой отец остался погибать, а я!.. — Голос Роскофа сорвался на хриплый шепот.

— А Вы — жить! Такова его воля, пусть будет она для Вас священной. Старый человек вправе умереть со своим народом. Но с молодостью в землю уходит кровь. В крови живет душа. Живите, Филипп, живите и любите, и передайте душу Вашего отца своим детям.

Наступило молчание. Как долго сидел Роскоф за столом, тяжело ссутулившись, закрыв руками лицо. Через судорожно сведенные его пальцы лились слезы.

Наконец он отнял руки от лица, и непривычно заплаканное мужское лицо показалось Нелли необыкновенно светлым.

— Как тихо спит дитя, — произнес Роскоф со спокойною улыбкой.

— Не совсем уже дитя, и Вам это понятней, чем мне, Филипп, — отец Модест улыбнулся тоже.

— Странно… Мне всегда, отче, нравились девицы не слишком умные, резвые хохотуньи.

— Сердце не спрашивает наших вкусов. Несколько лет пролетят быстро. — Отец Модест поднялся. — Подумайте еще вот о чем, Филипп. Это самый важный сейчас вопрос…

— Я понял, о чем Вы, отче, и уже все решил. — Роскоф твердым взглядом столкнулся с глазами отца Модеста. — Детям моим суждено стать русскими. Перед Богом же католичество и православие равны. Я перейду в православие.

— Да будет так. Загадки не исчерпаны, но на сегодня довольно. Пора трогаться. — Отец Модест обернулся на стук двери.

— Батюшка, неужто вправду она с Вами?!

Нелли подпрыгнула, забыв притворяться спящей. В дверном проеме стояла Параша.

Глава XXXVI

С ненавистным нарядом Нелли Параша успела уже расстаться, но и крестьянского домодельного платья в дороге не добыла. Одета она была теперь мещанкою — в красную шаль с бахромою, юбку из крашеной шерсти и суконную кацавейку.

— Господи, ну вовсе в парнишку превратилась! — воскликнула она, выпуская Нелли из объятий.

— Я, может, и в мальчика, а вот Катька — в настоящую цыганку! — щасливо смеялась Нелли. — Вот встретимся в Твери, со смеху помрешь!

— Удалось, касатка? Сладили дело?

— Сладили, еще как сладили! — торжествующе заявила Нелли. — У Катьки они покуда!

— Уж я страху натерпелась, как батюшка следом за страхилатинами поскакал! Вправду они за тобой охотились, касатка?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});