Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не уловив иронии, а может быть, просто не обратив на нее внимания, Фиалковская с той же непосредственностью отвечала:
— Не отрицаю, веселого мало, хотя скучать особенно некогда: работы много и в больнице, и на участке, крупно поговоришь раз-другой с колхозным начальством — и весело станет... Да и дело совсем не в скуке. Так уже заведено — отработал в селе, сколько положено, и на все четыре стороны. Я не отказывалась от села, честно отработала, и совесть у меня чиста!
Рита принесла почту — газеты, письма. Лидия Николаевна распечатала первый конверт, и сразу лицо ее озарилось такой радостной, такой светлой улыбкой, что, казалось, будто она достала из конверта не обычный тетрадный листок в косую линейку, а перо сказочной жар-птицы, которое вдруг осветило ее своим сиянием.
— Посмотрите, Михаил Петрович, дочурка письмо прислала! Ах ты, моя грамотейка, — ласково говорила она, рассматривая, как диковину, неровные каракули дошкольницы. — А вот и мама пишет — ждем, ждем домой... Андрей Степанович обещает устроить во второй городской больнице. Андрей Степанович — это наш старинный знакомый, заслуженный врач.
Среди писем был и какой-то серый, словно изжеванный конверт, с масляными пятнами. Фиалковская брезгливо отодвинула его, потом, не читая, разорвала в клочья и бросила в темную пасть голландки. На вопросительный взгляд гостя с неохотой проворчала:
— Записка от Коростелева... Не читаю, не хочу получать! — Видимо, чтобы замять неприятный разговор о бывшем муже, Лидия Николаевна взяла районную газету. — Вы посмотрите, ваш брат! — как бы обрадовалась она. — Сейчас я вслух почитаю вам, что пишут о нем.
— Я уже читал, — отмахнулся Михаил Петрович.
Фиалковская пробежала глазами статью.
— Хорошо расписали Ивана Петровича. О врачах так не напишут...
— Вы сожалеете?
— Нет, я лично не тщеславна. Да и что можно писать о таких маленьких врачах, как я? Подвигов не совершаем...
— В селе жить не собираемся, — в тон ей чуть насмешливо подсказал Михаил Петрович.
— Еще выпейте, может, подобреете, — заулыбалась она, подливая вина в бокал, — а то вижу — осуждаете меня, считаете беглянкой...
— Вы недалеки от истины, — признался он. — Извините, не могу добром поминать людей, которые говорят одно, а делают совсем другое.
— Уж не за мной ли такой грешок заметили?
— Представьте себе... Вы как-то говорили, что в сельские больницы нужно было бы направлять опытных врачей.
— Да, помню. Говорила. И вы со мной не согласились...
— Теперь согласен: вы правы. И вот о чем подумалось мне: сейчас вы стали более или менее опытной, вас уже не сравнить с врачом-первогодком, который приедет на ваше место и, вероятно, повторит многие ваши ошибки... Почему же вы, опытная, уезжаете? На словах вы за опытных, а на деле? Вы говорите: «Отработала в селе, сколько положено, и на все четыре стороны. Так заведено». Но ведь в вашей же власти нарушить «заведенное», поломать негодную традицию!
Фиалковская отпила глоток вина, глянула на собеседника, досадуя на то, что он затеял этот скучный и никому не нужный разговор. Ведь что решено, то решено, зачем ей вдаваться в подробности.
— Я слишком обыкновенна для ломки устоявшихся традиций, — сказала она, — и вдобавок я не из племени смелых...
— Не хочется думать, что вы из племени тех, кто живет по правилу: схвати мгновенье, а потом купайся в нем всю жизнь, — хмуро проговорил он.
— Мудро сказано, так мудро, что не могу понять сие незнакомое мне правило. Будьте добры, растолкуйте необразованной, — Фиалковская перешла на свойственный ей игриво-иронический тон, который, видимо, часто выручал ее в спорах.
А Михаил Петрович был настроен по-другому. Ему почему-то хотелось видеть Лидию Николаевну боевой, бедовой, преданной маленькой сельской больничке, не думающей о чемоданах. Он привык судить о людях больше с практической стороны и готов был сказать каждому: «Допустим, говоришь ты хорошо, а что ты умеешь? Как ты относишься к делу?» Именно это он считал главным в оценке любого человека.
— Все-таки, что за правило такое, когда хватают мгновенья? Или это к сельским врачам не относится? — опять спросила она, улыбаясь.
— К сельским врачам тоже относится, — серьезно ответил он. — Я знаю в городе одного окулиста, который лет пятнадцать назад месяц работал в сельской больнице где-то на Алтае, а теперь он не упускает случая, чтобы не сказать: «Когда я работал в сельской больнице...», «Бывало, в сельской больнице...», «Поработать бы вам в сельской больнице...» И так далее и тому подобное. Словом, того месяца хватит окулисту надолго, чтобы щеголять былыми «заслугами».
— Вы думаете, и я буду щеголять Бураном? — Фиалковская с обидой покачала головой. — Мы с вами виделись всего лишь несколько раз, а вы уж обо мне составили не очень-то лестное мнение... Отрицать не стану, грехов у меня более чем достаточно. И все-таки с оценкой вы торопитесь и в этом очень похожи на брата. Иван Петрович тоже торопится поучать, агитировать.
— Я вас не поучаю и не агитирую, — возразил Михаил Петрович. — Мне просто показалось странным: почему никто из врачей, приезжавших сюда, не задержался, не врос корнями в здешнюю землю? О ком из них можно сказать: он славно пожил, сгорая, светил другим?
— «Сгорая, свети другим», — задумчиво повторила она. — Хорошие слова, да жаль, что не вами они придуманы... Вы обвинили меня и даже не попытались вникнуть, в чем же дело.
Он заметил, что Лидия Николаевна разгорячилась, отбросила игриво-иронический тон. Голубоватыми огоньками заблестели ее глаза, чуть разрумянились щеки, и от этого лицо ее похорошело.
— Говорить легко и обвинять легко, — продолжала она. — Если уж вы так обеспокоены состоянием бурановской медицины, переходите сами от слов к делу. Хотите? Я с удовольствием сдам вам больницу. Вы — кандидат наук, вы куда более опытный врач, нежели я. Да что там, нас даже сравнивать нельзя! А что касается вашей городской больницы, там и без вас врачей хватает, обойдутся. Посылайте начальству телеграмму — так, мол, и так, остаюсь в глубинке... И никто вас не упрекнет, наоборот, похвалят, и ваш портрет, как вот Ивана Петровича, в газете напечатают, и не в какой-то районной, а в центральной, на всю страну!
— У вас, Лидия Николаевна, странная манера спорить...
— Вот здесь вы совершенно правы. На дипломатических приемах не бывала, на ученых советах не заседала, как понимаю, так и говорю... Терпеть не могу краснобаев, которые другим советуют, а сами, как черт за грешную душу, за город держатся! К сожалению, и вы не лучше...
Опять прибежала Рита.
— Лидия Николаевна, там за вами приехали, к больному вызывают.
— Иду, иду! — откликнулась Фиалковская, и в ее голосе Михаил Петрович расслышал радостные нотки. Было заметно, что она довольна прекращением разговора.
10
Всякий раз проезжая неподалеку от речки, Иван Петрович, бывало, говаривал шоферу: «Ну-ка, Тимофей, сверни, окунемся в Буранке...» Окунались они чуть ли не до самых заморозков, когда у берега уже похрустывал стеклянный ледок. Иван Петрович и сегодня хотел было подъехать к полюбившемуся плесу, но вдруг смекнул, что раздеваться ему нет никакой возможности, потому что шофер сразу увидит на его широкой спине предательские следы пастушьего кнута... Правда, у верного Тимофея всегда рот на замке — режь его, казни, никому ничего не скажет.
Иван Петрович скрипнул зубами, и снова крутой волной захлестнула его глухая злоба. «Родственник называется... законной жены родной дядя... кнут распустил»...
За всю свою жизнь в Буране Иван Петрович не испытывал такого сраму. Расхаживая во бригадным токам, разговаривал с комбайнерами, шоферами, овощеводами, Птичницами, он с опаской поглядывал на подчиненных — не дошла ли до них позорная молва о том, что случилось на лугу? Иногда ему казалось, что след кнута виден на пиджаке или даже сквозь пиджак, и тогда он поскорее залезал в машину или вообще разговаривал, не выходя из «Волги».
— Свернуть, Иван Петрович? Окунемся? — спросил Тимофей.
— Некогда, жми домой, — пробурчал хозяин.
Вернулся он к ужину, выпил с братом по рюмке, повеселел немного.
— Подай-ка, Фрось, газеты сегодняшние.
Убирая посуду, Фрося незлобиво отмахнулась:
— Да читали, читали уже, хвастунишка.
Самодовольно усмехаясь, Иван Петрович обратился к брату:
— Синецкий икру мечет... И что человеку надо? Ума не приложу... Вчера в управлении бучу поднял — бракоделы, говорит... Теперь пусть почитает, какие мы с Романюком бракоделы.
— Я вижу, ты доволен.
— Врать не стану, каждому приятно, если отмечают.
— Неужели, Ваня, ты уверен, что тебя отметили по заслугам?
Иван Петрович с настороженным удивлением глянул на брата, ответил твердо:
- ВОЛКИ БЕЛЫЕ(Сербский дневник русского добровольца 1993-1999) - Олег Валецкий - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- В январе на рассвете - Александр Степанович Ероховец - О войне
- Присутствие духа - Марк Бременер - О войне
- Присутствие духа - Макс Соломонович Бременер - Детская проза / О войне
- Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести - Виктор Московкин - О войне
- Записки подростка военного времени - Дима Сидоров - О войне
- Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича) - Георгий Брянцев - О войне
- Маршал Италии Мессе: война на Русском фронте 1941-1942 - Александр Аркадьевич Тихомиров - История / О войне
- Обмани смерть - Равиль Бикбаев - О войне