Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

Михаил Петрович так и не разобрал, на сторону какого же зятя встал Игнат Кондратьевич — и одного отругал, и другого не пожалел, он только заметил, что когда старик говорил о Синецком, голос его звучал теплее, душевней, и это обижало доктора.

— Кажись, не уживутся мои зятья, — с горечью признался Игнат Кондратьевич. — Они как два кота в мешке...

Не разделяя опасений старика, Михаил Петрович возразил:

— Вы преувеличиваете серьезность их спора. У них обычные деловые разногласия, какие часто бывают между людьми.

— Если бы оно так-то было. Да ладно, поживем — увидим...

Игнат Кондратьевич ушел расстроенный и встревоженный.

Михаил Петрович позавтракал и решил сходить в правление к Синецкому за журналами (вчера он забыл их в машине), а кроме того, делать ему нечего, из правления заглянет в больницу, навестит Лидию Николаевну.

У правления Михаил Петрович увидел брата. Тот отчитывал невысокого усатого мужчину, по виду тракториста.

— Да как так не дает? Я же распорядился!

— А вот так и не дает, окружил стадом трактор — и крышка. Не ехать же мне на скотину, — оправдывался тракторист.

— Давай, Тимофей, на луг, — приказал председатель шоферу.

Что произошло дальше, Михаил Петрович узнал только потом.

Злой, взъерошенный председатель приехал на луг, выскочил из машины и закричал нач пастуха Гераскина:

— Ты что это, дядя, слушаться не желаешь? Тебя что, не касается мое распоряжение?

— Распоряжения, Ваня, легко давать, — усмехнулся Дмитрий Романович. — Да прежде, чем отдать распоряжение, подумать надобно. Без ума все всковырять можно... Да ты погляди, Ваня, луг-то у нас какой, цены ему нет. Зачем же портить, зачем перепахивать?

— Да, отстал ты от жизни, Дмитрий Романович. Газеты не читаешь, по старинке живешь, законсервировался, — упрекал пастуха председатель, всем своим видом и тоном голоса показывая: уж я-то больше знаю, мне-то видней, что делать. — Ты, дядя, читал, что говорили на большом совещании? То-то, не читал, — назидательно продолжал Иван Петрович. — Да если вспашем луг, следующей весной по зяби выгодную культуру посеем. Ты знаешь, сколько кормовых единиц даст каждый гектар твоего луга?

— Ничего не даст, Ваня, — упрямился пастух. — Вспашешь, а ну по весне вода высокая будет, смоет все, в Буранку весь чернозем утечет, бурьян и то потом не вырастет на этом месте.

— Знаешь, Дмитрий Романович, ты не мешай, не мешай! — запальчиво прикрикнул председатель, досадуя на то, что попусту время теряет с этим пастухом. Конечно, не будь тот Героем Труда, можно было бы и не слушать, но Гераскин человек известный, с ним, к сожалению, считаться надо. — Ты пойми, наукой доказано, есть указание...

— Не Рогов ли указал тебе? Тому все равно, что поп, что дьявол, лишь бы начальству было угодно.

Иван Петрович вскипел.

— Что решено, то решено. Ты знаешь, я перерешать не привык! — упрямо заявил он, сожалея о том, что не взял в машину тракториста. Ну, не беда. Он, председатель, сам сядет в кабину трактора и проложит первую борозду среди луга. Проложит! Иван Петрович шагнул к трактору, но пастух преградил ему дорогу.

— Ты, Ваня, как хочешь, а пахать луг я тебе не дам.

— Отойди! — Иван Петрович оттолкнул пастуха, легко вскочил на гусеницу, залез в кабину.

Дмитрий Романович встал впереди трактора, полный решимости не сойти с места, даже если грохочущая машина двинется на него.

Взвинченный до крайности, Иван Петрович высунулся из кабины.

— Отойди, тебе говорят!

— Не отойду, Ваня, — не сдавался пастух.

— Эх, долго я с тобой нянчиться буду! — Иван Петрович вылез из кабины, прыгнул с гусеницы прямо на пастуха. — Ты что мне тут антимонию разводишь? Не будет по-твоему, понял? Не будет!

— И правду говорят: заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибет, — проворчал пастух и неожиданно огрел председателя кнутом по плечам. — Коли слов не понимаешь, получай! — и он опять стеганул кнутом.

Иван Петрович опешил. Он отступил назад, не зная, что делать и как быть. Он уже хотел вырвать у пастуха кнут, но вдруг увидел племенного быка Фараона. Бык угрожающе загребал копытом луговую землю.

Иван Петрович бросился к «Волге», а вслед за ним летели гневные слова:

— Я те покажу — пахать! Я те спину вспашу!

— Поехали, Тимофей! — крикнул председатель.

Первое, что ему хотелось, это примчаться к себе в кабинет, ухватить телефонную трубку и позвонить в районную милицию — так, мол, и так, арестуйте хулигана! А что дальше? Спросят — за что арестовать, как было дело? И выяснится, что он, председатель, первым толкнул Героя Труда, заслуженного человека, еще припишут рукоприкладство... «Хорошо, что я не взял с собой тракториста, увидел бы всю эту срамоту, — подумал Иван Петрович и покосился на шофера. Тимофей вел себя так, будто ничего не случилось. — Железный парень, такой не проболтается...» Но что он теперь скажет Акиму Акимовичу, если тот спросит о расширении посевной площади? Ведь как все просто — луг вспахал и- прибавилась площадь, и Аким Акимович похвалил бы — молодец, понимаешь требования времени... Так нет же, вмешался окаянный пастух и все дело испортил. Да какое ему дело до этого луга? Кто с него спрашивает? «Погоди, погоди, прижму я тебя», — грозил Иван Петрович, хотя сам еще толком не знал, как и чем «прижать» пастуха. Вспомнилась ему вчерашняя схватка с Синецким — тоже под ногами путается... Дался ему Романюк! Ведь не понимает Синецкий той простой истины, что Романюк может вывести их в люди! Да-а-а, что-то многовато в колхозе хозяев, и каждый норовит вставить свое слово, с советом лезет, как будто он, председатель, без этого обойтись не может. Может! Вон ведь как хорошо было у Акима Акимовича. У него, бывало, пикнуть не смей... Надо подкрутить гайки, поставить кое-кого на свое место, каждый сверчок знай свой шесток...

— Куда ехать, Иван Петрович? — спросил Тимофей.

— Давай-ка... в третью бригаду.

В то время, когда Иван Петрович сражался с пастухом, Синецкий сидел у себя в кабинете и разговаривал с районом по телефону.

— Радоваться? Извините, а чему, собственно, радоваться? Да, газету получили, вот она, лежит на столе. Читал... А вы читали? А вам не показалось, что это чистейшей воды липа? Не показалось. Очень жаль! Да, да, за свои слова отвечаю. До свиданья, — он положил трубку, достал из ящика стола папку с бумагами.

В дверь постучали.

— Входите! — разрешил Синецкий и увидел в дверях Михаила Петровича.

— Извините, Виктор Тимофеевич, я вчера забыл в машине журналы.

— Целы ваши журналы. Хорошо, что забыли. Прочел я прелюбопытнейшую вещицу.

— Повесть? Я тоже заинтересовался.

— Нет, нет, повесть потом прочту. В журнале напечатан опус одного известного мне профессора... И вспомнилось, как много лет назад в День открытых дверей мы, десятиклассники, пришли в сельхозинститут. Встретили нас хорошо, а профессор привел в свой кабинет и, указывая на портрет Вильямса, спросил: «Знает ли кто-либо из вас, кто этот человек?» Знали не все, и профессор стал рассказывать о Вильямсе. «Великий ученый! Великий земледелец!» — восклицал профессор и долго говорил о Вильямсе, о романтике труда хлебороба... В тот день и решилась моя судьба — пошел я в сельскохозяйственный на факультет механизации. И вот читаю в журнале статью того же профессора «Земля не терпит шаблона». Тот же профессор, не стесняясь и, должно быть, не краснея, теперь в пух и прах разносит Вильямса. Вильямс и такой, и сякой... И я подумал, что наш профессор не пойдет на костер, как шли настоящие ученые во имя своих убеждений, да и нет у него своих убеждений, одно голое приспособленчество. И мне теперь стыдно, что записывал я профессорские лекции и верил ему. Ведь что у него получается: одни иконы — на помойку, на другие молиться надо... И сами же создаем эти иконы. Вот полюбуйтесь, — он потряс газетой и швырнул ее на стол.

Михаил Петрович увидел районную газету «Новый путь». Через всю первую полосу тянулся крупный заголовок-шапка: «Гвардейцы трудового фронта», здесь же снимки — Романюк за штурвалом комбайна, председатель с колосьями пшеницы в руках. На лице у Вани Михаил Петрович заметил снисходительную улыбку, как бы говорившую: Синецкий называет нас бракоделами, но посмотри, что пишут знающие люди... Написано было много и все в приподнятом тоне, с прямой речью, с восклицательными знаками.

— Вот расписали, хоть ордена давай! — возмущенно продолжал Синецкий.

— Не согласны с написанным? Вы можете опровергнуть, материал из вашего колхоза, — сказал Михаил Петрович.

Синецкий вздохнул.

— Пробовал вчера в управлении и возражать, и протестовать, но мне в прозрачной форме намекнули, что материал выгодный, что по колхозу Чкалова будут равняться другие... О потерях ведь ничего не сказано, грубого обмана корреспондент не заметил да и не мог заметить. Чепуха какая-то получается: Романюк заслуживает доброго подзатыльника, а его по головке гладят, в пример ставят. Так вот и портим людей... Статья-то написана в угоду Рогову. Поставил, дескать, хозяйство на ноги, теперь оно идет победным курсом. А до победы нам далеко. Я имею в виду настоящую победу... Если можно, Михаил Петрович, разрешите еще на вечерок задержать журналы, — попросил он.