Рыцарь бедный - Василий Панов

В высказывании Тарраша страннее всего, что этот «доктор», профессиональный врач столь по-обывательски рассуждает о гипнозе, что ставит его на одну доску с колдовством, а «трудно понимаемые» для абстрактного, шаблонного мышления Тарраша победы Ласкера тонкому аналитическому уму Чигорина, как видно, были «легко понятны».

Сам Ласкер позже изложил свои основные установки. «В шахматах, – писал чемпион мира, – есть элементы науки и искусства, но те и другие подчинены основному – борьбе!»

«Мне, – говорил как-то Ласкер Тартаковеру, – удавалось спасать восемь или девять партий из десяти, которые авторитеты объявляли проигрышными, но я сам не считал их безнадежными даже в самый критический момент. Шахматы – это борьба между людьми, а не между фигурами, и ошибка – такая же составная часть партии, как и ее ходы».

Ласкер был замечательным спортивным психологом, учитывавшим не только чисто шахматные особенности стиля и недостатки игры противников, но и их индивидуальность в целом. Он первым ввел в обиход обычную в наши дни тщательную подготовку к встрече с каждым конкретным противником, изучение не только его партий, но и всего шахматно-спортивного комплекса.

Игра Ласкера была самобытна и всегда неожиданна для партнера. Провозгласив себя последователем Стейница, с годами он все более подпадал под влияние творческой манеры Чигорина. Как и Михаил Иванович, Ласкер центр тяжести борьбы в шахматной партии переносил не на дебют, а на миттельшпиль и тоже был непревзойденным мастером эндшпиля. Разница между ними была в том, что Чигорин был мастером атаки и с самого начала стремился захватить инициативу и создать острые осложнения. Ласкер же был мастером контратаки. Он часто добровольно шел на худшую с виду позицию, искусно провоцируя противника на преждевременный штурм, и потом, при малейшей его ошибке, с необыкновенной силой, как оттянутая назад и спущенная стальная пружина, ударял по зарвавшемуся врагу.

Этим и объясняется казавшееся многим странным и непонятным высказывание Чигорина: «Спросите кого-нибудь: к какой шахматной школе относился Ласкер – к „новой“ или к „старой“. Он ответит: к „новой“ и ошибется!» Чигорин чувствовал в Ласкере собрата-новатора, стоящего, как и он сам, впереди обеих школ.

«Обучение шахматной игре, – учил Ласкер, – должно быть воспитанием способности самостоятельно мыслить. И кто хочет воспитать в себе способность самостоятельно мыслить в шахматах, тот должен избегать всего, что в них мертво, надуманных теорий, которые опираются на очень немногие примеры и на огромное количество измышлений; привычки играть с более слабым противником; привычки избегать опасности; привычки без критики перенимать и, не продумывая, повторять варианты и правила, примененные другими; самодовольного тщеславия; нежелания сознаваться в своих ошибках».

Под этими строками, вдохновленными идеями и всей спортивной практикой Чигорина, он бы охотно подписался, но принял ли бы их целиком Стейниц, – хотя бы тезис об «избегании опасности», – большой вопрос.

Ласкер воспринял и развил все положительное, что было в учении Стейница, отбросив его парадоксы и «заскоки», и объединил это с теоретическими и творческими установками Чигорина. Уже в середине тридцатых годов, на склоне лет, находясь в Советском Союзе, Ласкер дал такую характеристику стиля великого русского корифея:

«Игра, основанная не на универсальной, общепринятой для всех логике, а на индивидуальных оценках и суждениях, – вот характернейшая особенность творчества Чигорина.

Полагаться на собственные мнения и поступать соответственно этому, значит – дерзать, и творчество Чигорина в области дебюта может служить образцом для шахматных мастеров, и они пытаются соединить боевую логику Стейница с дерзаниями Чигорина. В Советском Союзе сохранились традиции Чигорина», – подытожил свою мысль Ласкер.

Своеобразной общественной заслугой Ласкера – правда, далеко не сразу оцененной шахматным миром, – было то, что он своим авторитетом поломал нелепую систему ставок, о которой я уже рассказывал и которая низводила шахматных маэстро до уровня боевых петухов или скаковых лошадей. Новый чемпион мира впервые в истории шахматного спорта стал требовать твердый гонорар за свои выступления, – и не в качестве победителя, а независимо от исхода соревнования.

Однако суммы гонораров, требуемые новым чемпионом мира, казались «с непривычки» настолько большими, что часто расценивались общественностью и печатью либо как рвачество, либо как желание уклониться от матчевой встречи с опасным противником под предлогом необеспечения им финансовой базы – отгородиться от него «золотым валом».

Ласкер в ответ на нападки твердо защищал в печати свою точку зрения таким образом:

«Я был готов играть матч с любым претендентом, лишь бы только шахматный мир пожелал видеть этот матч и готов был подтвердить это желание не только словами, но и жертвами со своей стороны. Я отнюдь, конечно, не желал быть объектом эксплуатации. Мне угрожала участь шахматистов, которые либо умирали с голоду, как Кизерицкий, Цукерторт, Мэкензи, либо, подобно Пилсбери и Стейницу, попадали на общественное призрение и, опустившиеся, в душевном расстройстве, кончали свою жизнь в больнице. Я готов был отдать мое искусство и мысль шахматному миру и тем оживить его, содействуя прогрессу игры, но я требовал, чтобы он взял ответственность за это и нес ее до конца. Конечно, мне возразят, что шахматы не могут быть профессией. Но миллионам шахматистов, разыгрывающих опубликованные партии маэстро, учась на них и получая духовное наслаждение, не следовало бы держаться такой точки зрения. Опираясь на подобные аргументы, музыкальный мир мог бы лишить куска хлеба профессиональных талантливых музыкантов, что, конечно, было бы явной несправедливостью. Только те, кто всецело посвящают себя определенному делу, могут дать что-нибудь великое в этой области. Нельзя требовать от творчески одаренных шахматистов, чтобы они имели побочную профессию, ибо в таком случае они только разбросали бы свои силы и время и не развили бы своих способностей до мастерства ни в той, ни в другой областях».

Жизнь и последующее развитие шахматного спорта доказали абсолютную правильность высказываний Ласкера по этому вопросу. Но, к сожалению, первая же его попытка поломать систему ставок в пользу твердого гонорара ударила именно по Чигорину.

Когда чемпиона мира во время упомянутого его приезда в Петербург в январе 1897 года спросили, согласен ли он сыграть матч с Чигориным, Ласкер ответил, что не раньше осени и при гонораре в четыре тысячи рублей. Ясно, что ни сам Михаил Иванович, ни Петербургское шахматное общество не могли обеспечить такой, по тогдашним понятиям, огромной суммы. Московскому же промышленнику Бостанжогло, финансировавшему матч-реванш Стейниц – Ласкер, надоело разыгрывать из себя мецената, а сам он был глубоко чужд интересам русского шахматного движения, которому матч Ласкера с Чигориным, независимо от его исхода, принес бы большую пользу.

Ввиду невозможности обеспечить такой гонорар и расходы по приезду и пребыванию чемпиона мира в Петербурге Ласкеру предложили сыграть с Чигориным матч по телеграфу из двух партий. Чемпион мира потребовал полторы тысячи рублей гонорара. На этом как будто поладили, но спустя некоторое время выяснилось, что и таких денег собрать не удастся.

Веры в успех Чигорина в новой борьбе за шахматную корону уже ни у кого не было. Плохое впечатление произвело и то, что во время этих переговоров была организована показательная партия Чигорин – Ласкер, кончившаяся поражением Михаила Ивановича. Он со свойственным ему иногда упрямством применил тот же неудачный вариант гамбита Эванса, которым уже проиграл партию Ласкеру в петербургском матче-турнире, и снова быстро попал в худшее положение.

После нее счет личных встреч Чигорина с Ласкером стал уже +6, –1, =2 в пользу чемпиона мира, и всем стало ясно, что у стареющего разочарованного русского витязя практически нет шансов на победу над Ласкером.

Да и сам Чигорин больше не предпринимал попыток устроить матч на мировое первенство. Он не смог бы даже апеллировать к мировому общественному мнению по поводу чрезмерных финансовых требований чемпиона мира. Ласкер прочно укрепил свой авторитет победами в турнирах вообще и в отдельных партиях над всеми своими соперниками в частности.

«Не велика птица: встанет и ночью!»

Михаил Иванович понимал, что ему физически уже не под силу вступать в долгую, изматывающую борьбу с молодым чемпионом мира, находящимся в расцвете сил и славы, – даже если бы были созданы идеальные условия соревнования. А их быть не могло! Чигорин все равно не смог бы играть на полную мощность ввиду его загруженности повседневной работой по подготовке обширных шахматных отделов «Нового времени» и «повсенощной» работой в шахматном клубе, «директором-распорядителем» коего он числился. Увы! Это пышное название прикрывало должность человека, который в силу сложившихся обстоятельств обязан забавлять шахматами «сильных мира сего», быть бесплатным советчиком всех желающих членов клуба в любое время дня и ночи.