Родина – за нами! - Дмитрий Юрьевич Манасыпов

каменных перекатах. Вода в них ледяная, такая, что зубы сводит, но вкусная, господи ты Боже Иисусе Христе, есть ли где такая вкусная вода? Край, созданный на радость людям, благодатный и добрый, чудесный, полный очарования самой жизни. Тишь, гладь да божья благодать, одним словом. Карпаты…

Заросли веток, усыпанных алыми ягодами, не церемонясь, раздвинула крепкая мужская рука. Дрозды вспорхнули последними из птиц, подняв возмущённый треск. Человеку было наплевать на них. Теперь уже было наплевать.

Он пригнулся, проходя под деревьями. Одна ветка, видно надломанная ветром, не отодвинулась в сторону полностью, задев лицо острым надломом сучка. Царапина, глубокая и длинная, прошлась по лбу белой отметиной. Потом, разом, набухла изнутри красным, робко двинувшимся к её краям. Первая капля несмело качнулась через разошедшуюся в стороны кожу, побежала вниз по скуле, смешавшись с потом, чьи дорожки прочертили светлые следы на запылённом лице. Мужчина не обратил на это никакого внимания, идя вперёд.

Шаг… шаг был не мирным. Мужчина шёл, сам того не замечая, не так, как должны ходить люди. Это ведь так незаметно со стороны, если не вглядываться. Стоит лишь приглядеться, то станет видно, как надо, по-настоящему надо, чтобы люди ходили не так. Как? Ну, примерно:

Цокают по тротуару металлом набоек молодые (и не обязательно) красавицы в юбках, длиннополых пальто по фигуре. Бежит, не глядя вниз, перепрыгивая там, где убиться можно, пацанва в кожаных легких спортивных туфлях, кедах, сандалиях или даже босиком. Важно и неторопливо идут степенные и деловые взрослые, твёрдо ставя модные в этом году остроносые модельные ботинки. Печатая шаг, вбивая в мостовую каблуки, идут военные. Не скрываясь, не таясь, не подкрадываясь. Просто идут.

Появившийся на поляне человек шёл не так. Крался, осторожно опуская подошвы высоких кожаных сапог с толстой подмёткой в жухлую траву и листву. Сам не замечая, механически двигал носком, прежде чем перенести вес тела на него. Да и одет он был не в тёплое и модное пальто и костюм. Или, к примеру, в кожаную куртку, прорезиненные плащ и тёплые штаны, какие любили носить местные лесники.

Костюм цвета хаки, тёплая куртка в разводках защитной раскраски. Толстый кожаный пояс, увешанный подсумками из брезента. Переброшенный через грудь ремень автомата с круглым диском в приёмнике. Вязаная чёрная шапочка на голове. Впрочем, сейчас, выйдя на поляну и остановившись, шапочка оказалась в ладони, крепко её сжимавшей. Человек смотрел прямо перед собой, на большую плиту, стоявшую посреди неё. Врытую глубоко, вошедшую в землю так, что не вытащить. Если только сильно не захотеть. Да и тогда… хотя сейчас это было неважно.

Стало абсолютно тихо. Или это только казалось? Для него сейчас оно казалось неважным. Он давно перестал чего-либо бояться. Тем более сзади шли двое, друзья, практически побратимы. Он знал это, хотя и не слышал их шагов. Или не хотел слышать. Но и это сейчас было неважно.

Важна была лишь тёмная поверхность камня перед ним. Мужчина двинулся вперёд, медленно, нехотя, заставляя и ломая себя, гоня вперёд. Он ничего не боялся, это было правдой. Подтвердить это могли многие. И ещё больше не смогли бы этого сделать, отправленные на тот свет его руками и оружием, которое эти руки любили и знали. Но сейчас ему было страшно. Глаза, которые никогда, несмотря на немолодой уже возраст не подводили, не хотели видеть очевидного. Длинный ряд надписей, выбитых на камне, ускользал, уходил в сторону, размазывался. Он боялся прочесть их. Но иногда приходиться делать то, что не просто не хочется. Иногда необходимо заставить самого себя решиться на самую малость.

На всего один шаг вперёд, бросившись с головой в черноту омута, чтобы доказать друзьям, что и ты можешь.

На всего один шаг вперёд, грудью заслоняя ту, что держала тебя под руку, так доверчиво и смотрела тебя в глаза, никого на свете не боясь.

На всего один шаг вперёд, когда все вокруг лежат, вжавшись лицами в землю, осыпаемые комьями земли и воющими осколками от разрывов мин.

На всего один шаг вперёд, когда стоит прочесть ряд строчек, несущих в себе правду о тех, кого мечтал ещё раз хотя бы увидеть.

Мужчина сделал его, опустившись на колени, наплевав на врезавшиеся в кожу сухие ветки, гальку, насыпанную у камня. Протянул руку, легко коснувшись надписей, моргнул…

Мама отправила его к сестре, в Москву. Почувствовала ли что-то, или случай? Кто сейчас сможет сказать? Лёва рос послушным мальчиком, да и как можно ослушаться родителей, желающих только добра. Мечта, она тоже была, куда же без неё. Университет связи, самый лучший, самый известный. Но все равно тянуло внутри, уезжать не хотелось. Семнадцать лет, кровь бурлит. Анна, соседка по улице, стройная, загорелая, полногрудая, вся в вихре густющих чёрных кудрей. Ну и мама, конечно, отец, младшие братишки и сестра. Пусть и старшая, но любимая. Уехал, с одним полупустым чемоданом, встав на подножку вагона, махал им, пока было видно. Впереди целая жизнь, и он вернётся, и всё будет хорошо. Вернулся, вернулся…

Они въезжали на главную улицу в рёве двигателей и облаках пыли. Машины шли непрекращающимся потоком. Стальной лентой, вонявшей бензином, соляром, маслом, порохом, кожей, пыльной дорогой и смертью. Они шли пешком, катили рядом велосипеды. Облепляли броню танков, гоготали в кузовах грузовиком и гусеничных бронетранспортёров. Подгоняли лошадей, тянущих орудия и повозки обозов. Чужие, в серо-мышиной, пятнисто-зелёной и всякой другой форме. Не все были высокими, крепкими и светловолосыми. Всяких хватало, что и говорить.

Гавкающая речь, окрики, испуганно жмущиеся к заборам люди. Свист гармоники какого-то меломана и его друзья, горланящие про милого Августина. Сбитое с навеса над крыльцом горсовета красное знамя под подкованными сапогами. Кресты, кресты, кресты, чёрные с белым рябят в глазах. Стальная змея ползла вперёд, на Киев, на Харьков, на Москву. Но ничего не может длиться вечно, и змея закончилась. Но сколько-то её чешуек, сброшенных при броске через крохотный городок в Прикарпатье, остались.

Среди тех, кто ушёл на восток были парни в чёрных петлицах, на которых серебрились две ломаные линии. Про них родителям Лёвы рассказал Абрам Моисеевич, успевший убежать из Польши.

Старый Абрам Моисеевич, когда-то, ещё до революции, уехавший в Польшу. Там у него был свой кабинет с металлическим креслом. К нему приходили многие известные и богатые люди, и он имел-таки свой постоянный кусок хлеба с маслом. Отец Лёвы, который всю жизнь проработал слесарем в механических мастерских, пивший на праздники с соседями горилку и закусывающий её не кошерным салом, при этих словах промолчал. Ему