Знаменитые авантюристы XVIII века - Автор неизвестен Биографии и мемуары

Он заснул с этими мыслями и видел прелестные сны. Утром он проснулся все еще под властью этой мысли о покое и душевном мире. Он вышел на дому и пошел, куда глаза глядят, без определенной цели. Увидев перед собою какую-то церковь, он вошел в нее. Его встретил настоятель, который показал ему всю церковь и, между прочим, след стопы, оставленной, по преданию, самим Христом Спасителем, лично святившим эту церковь. Это была местная легенда, которая привлекала в тот храм (Эйнзидельской Богоматери) множество паломников. Потом он разговорился с настоятелем, был приглашен к нему на обед и подивился роскошному столу и тонким винам почтенного аббата.

После обеда беседа у них затянулась, и вот, должно быть, под влиянием настроения, навеянного вчерашними размышлениями, Казанову вдруг одолела настойчивая мысль сделаться монахом!.. Он с трудом удержался, чтобы тотчас не изъявить своего желания настоятелю. В конце концов он одолел-таки свою прыть и попросил только настоятеля исповедовать его. Состоялась торжественная исповедь, потом, на другой день, торжественное причащение. Наш герой окончательно настроился на благочестивый лад. И это настроение упорно держалось в нем некоторое время. Еще два-три дня, и, кто знает, Казанова, пожалуй, приступил бы к осуществлению своей блажи. Но лукавый не дремал и уже готовил нашему герою ловушку.

В гостиницу, где он стоял, вдруг явилась какая-то прелестная путешественница. Казанова увидал ее, ахнул, и благочестивым его мыслям пришел конец.

Здесь мы пропускаем целый ряд его дальнейших, не имеющих никакого общего интереса похождений и перейдем к его встрече с Вольтером в Женеве, которую он описывает с большими подробностями. Вольтер поселился около Женевы, в усадьбе «Delices», в 1755 году. Казанова прибыл в Женеву в августе 1760 года. Он знал, что Вольтер жил там, и употребил все усилия, чтобы с ним познакомиться. У него нашелся знакомый, который повел его к Вольтеру и представил ему.

Великий мыслитель только что встал из-за стола, когда Казанова и его спутник явились к нему. Он был окружен, словно придворным штатом, толпою кавалеров и дам. Благодаря такой обстановке, представление Казановы отличалось какою-то особою торжественностью.

— Это самый прекрасный момент моей жизни, г. Вольтер! — такими словами наш герой приветствовал своего хозяина. — Я уже двадцать лет как стал вашим учеником, и мое сердце наполняется радостью и счастьем при лицезрении моего дорогого учителя.

— Monsieur, — сострил Вольтер ему в ответ, — почитайте меня еще 20 лет и по истечении этого времени принесите мне плоды этого почтения.

Мы даем здесь лишь приблизительный перевод веселого каламбура, сказанного Вольтером, который играл словами honorer (почитать) и honoraire (гонорар, награда), («Honorez moi encore pendant 20 ans et promettez moi au bout de ce temps de m’apporter mes honoraires»).

— С удовольствием, — отвечал Казанова, — если только вы будете меня ждать до тех пор.

Тем временем Вольтеру представили еще двух англичан. Раскланиваясь с ними, Вольтер вдруг сказал, что хотел бы сам быть англичанином. Это произвело неприятное впечатление на Казанову; такая любезность показалась ему фальшивою и неуместною, англичанам на это приходилось ответить, что они хотели бы быть французами, чтобы отплатить любезностью за любезность. Впрочем, существует известный анекдот об английском матросе, который на точно такие же слова француза отвечал, что если бы он не был англичанином, то желал бы им быть.

Вслед за тем Вольтер опять обратился к Казанове.

— Вы венецианец, — сказал он ему, — и потому, на верное, знаете графа Альгаротти.

Этот Альгаротти был в свое время весьма известный ученый, литератор, философ. Вольтер не раз упоминает о нем в своих произведениях; он очень уважал его.

— Я знаю Альгаротти, — ответил Казанова, — но знал его не в качестве венецианца, потому что добрых семь восьмых моих милых соотечественников и не подозревают о его существовании.

— Вы должны его знать в качестве писателя. — Я провел с ним два месяца в Падуе семь лет тому назад. Он особенно врезался мне в память тем, что высказывал величайшее уважение к г. Вольтеру.

— Это очень лестно для меня, но Альгаротти нет надобности быть чьим бы то ни было почитателем, чтобы заслуживать всеобщее уважение.

— Если б он не начал с уважения к авторитету, то, быть может, и сам не приобрел бы известности. Альгаротти был первым почитателем Ньютона в Италии и сумел так популяризовать его, что даже дамы заговорили о теориях Ньютона. — Ему это удалось?

— Удалось, хотя и не в такой мере, как Фонтенелю в его беседах о «Многочисленности миров».

— Если вы встретите его в Болонье, прошу вас, передайте ему, что я ожидаю от него писем о России. Пусть он их перешлет в Милан моему банкиру Бьянки, для передачи мне.

— Непременно передам, если увижу его.

— Мне сказывали, что итальянцы недовольны его стилем?

— Это возможно; его язык страдает странным обилием галлицизмов.

— Но разве французские обороты не скрашивают вашего языка?

— Напротив, от них он становится невыносим, это все равно, как если бы начинить французскую речь итальянскими или немецкими оборотами, хотя бы на этой тарабарщине писал даже и сам Вольтер.

— Вы правы; конечно, следует писать чистым языком. Вот тоже критикуют Тита Ливия; говорят, что его язык отзывается нечистым северным наречием.

— Когда я начал изучать латынь, аббат Ладзарини, помнится, говорил мне, что предпочитает Тита Ливия Саллюстию.

— Аббат Ладзарини? Автор трагедии «Улисс-юноша»? Вы, должно быть, в то время были еще совсем молоды. Я хотел бы быть с ним знакомым. Я, впрочем, знал аббата Конти, который был другом Ньютона и которого четыре трагедии обнимают всю римскую историю.

— Я его знал и очень уважал. Я был молод, но понимал, какая честь для меня быть принятым в кругу этих великих людей. Мне представляется, что все это было вчера, хотя прошло уже много лет с тех пор. И теперь в вашем присутствии мое ничтожество перед ними нисколько меня не унижает: я охотно соглашаюсь быть младшим в человечестве.

— И вы были бы, без сомнения, счастливее, чем если бы были старшиной человечества. Смею спросить вас, какому роду литературы вы посвящаете ваши труды?

— Никакому. Но со временем, быть может, и посвящу себя литературе. Пока я только читаю, учусь да путешествую и по дороге развлекаюсь изучением человека.

— Это хорошее средство, чтобы его узнать. Только эта книга слишком обширна. Гораздо легче достигнуть той же цели, изучая историю.

— Конечно, если бы только она не лгала. А то нет возможности быть уверенным в фактах. Вдобавок история — скучная вещь, а во время скитаний по белому свету развлекаешься. Гораций, которого я знаю наизусть, служит мне путеводителем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});