Дети города-героя - Ю. Бродицкая

как же! Вытянешь руку и несешь к бочке.

— Обожжет тебя.

— Так ведь не обожгло же! Мы в бочку их сразу. Ка-ак зашипит! И забулькает. Будто в кастрюле. А другие ребята — песком. Вот угадай, что это? — Показала оплавленные лепешки. — Видишь, какие они легкие?

— Вижу. Как алюминий. Даже еще легче.

— Ага! Это термит.

— Из бомб?

— Да, мы пробовали его поджигать, но он почему-то не горит.

Раньше я работала лепщиком в реставрационных мастерских, когда же началась война, пошла санитаркой в госпиталь. Работы много, не присядешь, не передохнешь, но весь день беспокойство не покидало меня: как там ребята? Конечно, дома бабушка, да она уже старая. И дети, по сути дела, находятся без присмотра. Особенно стала я волноваться после одной бомбежки, когда несколько бомб разорвалось совсем рядом. Ляля и тут не сдалась:

— Мама, ты не волнуйся, ведь наш дом самый маленький, и бомба сперва за большие зацепится.

Так мы и жили. Шел сентябрь, но об учебе никто не говорил. По дороге в госпиталь я успевала прочесть «Боевые листки». Их расклеивали прямо на стенах домов. Суровой тревогой веяло от этих воззваний. «Враг у ворот! Все силы на защиту Ленинграда!»

Очень быстро вдруг стало пусто в магазинах, пусто в столовых.

Поздней осенью сами собой прекратились дежурства на чердаках. Да и что было там делать? Наверно, гитлеровцы убедились, что зажигалки обезвреживаются, не дают результата, и перестали их кидать. А фугасную не поймаешь.

Но ребята, те, что поактивнее, находили себе дело. И Ляля была среди них — разносила повестки, выкупала продукты пожилым, ослабевшим людям, присматривала за детьми, которых не на кого было оставить.

Квартира наша расположена на первом этаже, во дворе. Когда рядом ударила бомба, стекла все вылетели, мы забили окна фанерой, и стало у нас совсем темно, потому что тока уже не было. И керосина тоже. Что делать?

Я нашла выход. Стерильные пакеты, которые распечатывали в госпитале, были залиты парафином. Я собирала его, приносила домой, ссыпала в блюдце, на фитилек, и получалась необычная свечка. Свет от нее был маленький, а тени большие, колеблющиеся.

— Мы теперь как пещерные жители, — улыбнулась однажды Ляля.

Весь город погрузился во тьму. Снега еще не было, и в безлунные ночи прохожие иной раз натыкались друг на друга — вот какая была полнейшая светомаскировка.

Я видела, что Ляля томится без дела. Раньше время летело — школа, музыка, двор. А теперь пусто стало в наших дворах. И дома не лучше: что было делать в холодной квартире, где тоненький язычок коптилки только чуть-чуть разбавлял тьму? Читать трудно, а ноты и подавно не разберешь. Начнет на память играть — пальцы быстро коченеют.

И надумала я устроить ребят в детский сад при госпитале. Сперва им там понравилось, но потом Ляля запросилась домой:

— Здесь все маленькие, плачут, шумят.

— Но что же вы дома одни делать будете?

— Тебя ждать. За хлебом ходить.

Конечно, в госпитале обстановка была тяжелая, но из двух зол надо было выбирать меньшее. Так вот поэтому-то и пыталась я удержать ребят своих в госпитале. Но с каждым днем Ляля тосковала сильнее, отчужденно замыкалась в себе. И я не выдержала, уступила и по сей день не могу себе этого простить.

Зима ждала нас жестокая. Дров не было. Свекровь ходила к соседней Бассейной бане и там рылась в шлаке, добывала несгоревшие угли. Ими-то мы и топили плиту на кухне. А на плите чайник шипит в гордом одиночестве, ни одной кастрюли рядом с ним нет — варить-то в них было нечего. Только сбоку, где не так жарко, лежат крошечные, как ученическая резинка, ломтики хлеба. Это девочки мои сухари сушат.

Когда не стало бабушки, ходить за углем начала Ляля. Но осенью дожди обильно смочили груды шлака, а потом морозы сковали их, и добыть что-нибудь из-под снега было почти невозможно. И мы жгли все, что могло гореть. «Лишнюю» мебель, «лишние» книги. И все чаще поглядывала я на главную нашу ценность — пианино. Но Ляля категорически возражала: «Ну, мама, пусть хоть пианино будет у нас такое, как раньше».

А тут и гости повадились к нам — крысы. Голод откуда-то гнал их. Всю ночь слышали мы, как они шебаршат, грызут, попискивают. Кошек давно уже не было во всем доме. А у нас еще жила Мурка. Появилась она у нас года три назад. Помню, тогда был мягкий зимний вечер. Девочки гуляли во дворе. Я слышала их голоса, смех, Готовила ужин, что-то напевала и совсем не думала, что вот это и есть счастье. Разве человек думает, что он счастлив, когда он счастлив?

Все было готово, и я позвала детей. Зоя вошла, я стала раздевать ее, а старшая замешкалась в темной прихожей.

— Ляля, ты что?

— Ничего… — говорит, и по голосу чувствую: улыбается.

— Почему ты не идешь в комнату?

Молчание, потом робкий, просящий голос:

— Мамочка, ты не будешь ругать?

— Ну, входи, в чем дело?

— Нет, ты скажи: не будешь ругать?

— Ну, не буду, не буду.

Тут же вбежала в комнату:

— Видишь, кто у меня?

«Кто» — был прелестный котенок. Черно-белый, пушистый.

— Пусть живет у нас, да, мама? Он ведь совсем беспризорный. А у нас ему будет хорошо.

С тех пор и жила у нас Мурка. Только стала она теперь тощей, тусклой. Боялась ли она крыс или не приучена была к такой грубой пище, не знаю, но спать наша кошка укладывалась не на коврике, как прежде, а на стуле, повыше. И однажды, когда крысы очень уж расшумелись, Ляля сказала:

— Мама, а ведь у Мурки еда прямо под ногами бегает. Если б у нас так, да?

Но у нас тоже кое-что было в запасе. Кажется, все уж давным-давно обшарено, подобрана каждая завалявшаяся крошка, но, случалось, удача иногда баловала и нас. Однажды наткнулась я в платяном шкафу на какой-то мешочек. Пощупала: что-то продолговатое, круглое, твердое. Развязала — желуди прошлогодние. Ляля и Зоя собирали.

И три вечера мы были заняты важным делом: при свете коптилки скоблили ножами желуди. Муку делали. А потом испекли из нее лепешки.

Как и все тогда в Ленинграде, спали мы не раздеваясь. Наваливали на себя все, что могли: одеяла, пальто, пиджаки, занавески. Мы — это Зоя и я. А Ляля по-прежнему раздевалась. Как в мирное время. Только сперва полежит на постели, согреет, потом быстро скинет одежду и замрет напряженно. Зубы стиснет, чтоб не стучали.

Когда бы