Плоть - Дэвид Галеф

Когда мы дошли до заключительных любезностей, в канцелярию вошел Франклин. Он извлек из своего почтового ящика студенческий реферат и принялся просматривать его, недовольно шевеля губами под бородой. Так как он держал реферат перед глазами, как газету, то я не удержался и прочитал имя автора: Элизабет Харт. Ну, ну, ну — как часто бормотал Франклин.

— В прошлом семестре Элизабет была у меня в группе, — сказал я. — Как у нее дела?

Франклин явно насторожился. Он торопливо сунул реферат в портфель, решив, видимо, что дочитает его потом.

— О, она очень старается, и, в общем, у нее все в порядке.

— Правда? На моем семинаре она особенно не блистала.

— Гм, да. Она несколько раз заходила ко мне и просила помочь, это было. Но она очень восприимчива и открыта для помощи.

Могу держать пари, что так оно и было. Франклин вышел, бодро насвистывая. У него, скорее всего, тоже все было в полном порядке. Интересно, любит ли Франклин своих студенток? Судя по тому, что о нем говорили, он был тиран и деспот, поэтому обвинять его в любви было бы, пожалуй, сущей нелепицей. Но, заключил я, возвращаясь в кабинет, все дело конечно же в формулировках.

Сцена в аудитории Макса крепко засела в моей памяти. Думаю, что и его студенты запомнят ее надолго. Был ли Макс женоненавистником, верил ли он сам в то, что говорил, и какое все это имело значение? У меня нет готовых ответов на эти вопросы. На своих литературных семинарах я пытаюсь учить студентов на трудных примерах и на запутанных темах. Я стараюсь не ограничиваться простым пересказом сюжета (студенты справляются с этим самостоятельно) и не навязывать трактовку событий (я искренне считаю, что интерпретаций может быть множество). Поэтому я не стану досаждать вам подробными описаниями всех шалостей Макса. Можете экстраполировать их и сразу перейти к Максине, которая появляется в нашей истории в тот момент, когда все мы уже были до предела истощены весенним семестром, каковой должен был вот-вот закончиться.

К тому времени все мы уже привыкли видеть Макса в обществе женщин намного больших, чем он сам. Нам примелькались пухлые щеки и толстые лодыжки, большие бюсты и огромные зады. Макс, помнится, еще мог протиснуться во входную дверь Бишоп-Холла одновременно с Мэриэн, но это ни за что не удалось бы ему с Мэгги (или ее звали Хэтти?). Широкозадая Марджори, когда шла по улице, не вписывалась в тротуар. Это были женщины, воплощавшие собой и своим весом такие понятия, как «толстушка» или «пикник» (Макс собрал целую коллекцию синонимов). Но ни одна из них не смогла бы помериться своими достоинствами с Максиной. Она была женщиной совершенно иного класса.

Очень трудно описать Максину, не прибегая к эпическому слогу. Росту в ней было четыре локтя. Живот был огромен, как оставленное под паром поле, зад ее торчал, словно мыс, который отбрасывал собственную тень. Ноги ее были подобны узловатым древесным стволам, груди величиной с полновесные арбузы поддерживались бюстгальтером, способным нести на себе полотно подвесного моста. Плечи в обхвате превосходили бедра средних женщин, на локтях были ямочки, а утолщения предплечий переходили в маленькие, но чрезвычайно изящные ручки.

Шея ее была толста и монументальна, как колонна, прикрытая несколькими подбородками. Кожа была бела и совершенна, каштановые волосы — шелковисты, с естественным оттенком хны. Улыбка казалась шириной в несколько ярдов.

Она не была уроженкой Юга. Ее завезли в Миссисипи из Висконсина, чтобы она написала дипломную работу по курсу «Изучение Юга», к коей Максина должна была приступить летом. Я не знал, как отреагирует Макс, когда увидит ее прокладывающей путь по холлу, но посчитал, что это будет достойное зрелище. Это женщина из страны молока и меда, словно сама земля, тучная Брунгильда, вышедшая из самых сокровенных глубин фантазий Макса без всякой ретуши.

На самом деле случилось так, что именно я представил их друг другу.

24

Поговорив с Джиной у дверей кабинета, я выслушал рассказ о последней версии обстоятельств смерти Фолкнера. Санаторий Райта, где Фолкнер последний раз лечился от алкоголизма, более не существовал. Сначала его превратили в хоспис для раковых больных, а в конце шестидесятых здание снесли. Из двоих врачей, наблюдавших Фолкнера, Райт уже умер, а Маккларти отказался что-либо говорить о мистере Билле. Но Джина ухитрилась найти какую-то старуху, миссис Гар, ей было теперь под девяносто, которая жила недалеко от санатория. Место было неважное, туда часто забредали жаждавшие выпить больные; в поисках алкоголя они частенько ломились в дома местных обывателей.

— Она рассказала мне, — произнесла Джина с таинственным видом, — что тело Фолкнера нашли в лесу. Мне осталось только спрашивать. Она в ответ сообщала такие подробности, словно все происходило только вчера.

— Может быть, у нее уже не все дома? — неосмотрительно поинтересовался я. — Во всяком случае, что это доказывает?

— Это неопровержимо доказывает, что он добровольно свел счеты с жизнью. Разве вы не видите? Он ушел в лес умирать. — Обычно мечтательный взгляд Джины стал твердым и на редкость сосредоточенным.

— Но может быть, он ушел из санатория для того, чтобы добыть выпивку?

— В лесу?

— Ну, может быть, он хотел пройти его насквозь?

Мы долго блуждали вокруг этого леса, и Джина в конце концов сказала, что попробует более подробно расспросить миссис Гар. Я взглянул на часы, понял, что опаздываю на экзамен, побежал по коридору и тут же налетел на Максину Конклин.

Это было почти то же самое, что столкнуться с Мэриэн — какой она была много месяцев назад, — но то же самое, возведенное в энную степень. Приходилось ли вам когда-нибудь сталкиваться на бегу с огромной женщиной? Забудьте о том, как эти столкновения изображают мультипликаторы, — от таких женщин не отскакивают. На самом деле это тягучее и одновременно пружинистое ощущение, не сравнимое ни с какими другими ощущениями. Это нечто среднее между погружением в надувной матрац и столкновением с наполненным водой резиновым баллоном. Но матрацы и баллоны не живые, поэтому ни один, пусть даже самый чуткий надувной матрац не даст такого ощущения, как живая плоть. Я налетел на необъятный живот и громадные груди Максины и погрузился в них на добрый фут, если не больше. Сама она едва ли сдвинулась с места. В какой-то момент наши тела слились в единое целое. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем я смог отделиться от Максины и обрести дар речи.

— Я… я прошу прощения. Извините меня. Я не видел вас из-за угла, — произнес я, забыв, что поблизости нет ни одного угла.

— Ничего страшного.

Женщина не выглядела оскорбленной. Кажется, происшедшее вообще не произвело на нее никакого впечатления. Естественные столкновения обладают некоторыми преимуществами. Она покровительственно улыбнулась.

— Мне было очень приятно… э-э… познакомиться с вами. — Я едва не сказал «налететь на вас», но вовремя удержался на краю бездны.

— Максина Конклин. — Она с некоторым интересом взглянула на меня.

— О, простите. Дон, Дон Шапиро. Вы здесь недавно?

Она кивнула, третий подбородок растворился в шее.

Я заметил, что на огромной клетчатой блузке не было пуговиц, а фестончатый ее край, словно вымпелами, прикрывал широкий пояс джинсов.

— Я пишу работу по программе «Изучение Юга». Решила начать пораньше, с лета.

— Хорошо, очень хорошо. Я специалист по современному британскому, но мы всегда готовы оказать посильную помощь одаренным студентам. — Я вошел в привычную мне роль преподавателя и мог теперь продолжать в том же духе, но вовремя вспомнил, почему я так стремительно бежал по коридору. Я демонстративно посмотрел на часы. — Еще раз прошу прощения, но я опаздываю на экзамен. Уверен, что мы с вами еще столкнемся… то есть, я хотел сказать, увидимся.

— На меня часто налетают, — рассмеялась она, пожалуй, чересчур звонко для ее размеров. Она посторонилась, чтобы я смог пройти.

Войдя в лифт, я не удержался и, обернувшись, проводил взглядом ее удаляющуюся фигуру. Это был зад школьного автобуса, обтянутый грубым хлопком. Такого мне еще видеть не приходилось. Двери лифта закрылись, и он пошел вниз.

Я нервно прошелся по аудитории, раздав темы студентам. Они принялись писать. Сьюзен всегда удивлялась тому, что я нервничаю на экзаменах больше, чем те, кто их сдает. Я же всегда испытываю тоску от предчувствия расставания с группой, с людьми, многих из которых никогда больше не увижу. Я сел за стол и попытался почитать Эудору Велти, книгу из собрания которой принес с собой, но скрип перьев мешал сосредоточиться. Я встал и прошел по аудитории, взглянуть на каракули моих студентов. Одна девушка из первого ряда уронила монету, покатившуюся по полу к моему столу. Она бросилась за ней следом.