Плоть - Дэвид Галеф

Я уже подумывал о том, чтобы вломиться в квартиру Макса и поправить картину. Я даже хотел просверлить через нее еще одно отверстие. Иногда, просто ради любопытства, я вынимал затычку и смотрел. Один раз оно оказалось свободным. Я вновь прозрел! Я увидел мощную мускулистую женщину, совершенно голую, которая наступила ногой на кровать, словно на животное, которое она собиралась укротить.

— Еще, — сказала она.

— Я дам тебе еще двадцать, — сказал невидимый Макс.

— Пятьдесят. — Она положила руку ладонью вверх на свое толстое бедро.

Рука Макса протянула ей сорок, но женщина буркнула: «Ладно». В поле моего зрения появился Макс с мотком эластичного шнура. Женщина тяжело легла на спину, раскинув руки и ноги. В глаза мне бросилась неправдоподобно огромная промежность со звериным влагалищем. Выражение восторга на лице Макса то и дело сменялось маской ужаса. Вид шнура поверг меня в смятение, я чувствовал себя приблизительно так, будто на моих глазах безобидная кухонная утварь превращается в демонические орудия пыток. На мгновение я отвернулся. Когда я, собравшись с духом, снова припал к отверстию, Макс уже привязывал свои и ее лодыжки к изножью кровати. Потом он связал запястья. Когда женщина прогнулась, он взлетел вверх, словно поднятый на живой дыбе.

Я вцепился ногтями в стену и едва не сломал проволочную затычку. Женщина принялась сгибать и крутить Макса движениями тела и, наконец, напрягая мощный таз, буквально вогнала его член в свое звероподобное лоно. Еще интереснее все было оттого, что шнуры натянулись до предела, готовые лопнуть. На следующий день в отверстии опять было темно. На третий день вид снова открылся. На этот раз я видел, как Макс вылизывает гигантскую бритую подмышку, а розовая, как молочный поросенок, жертва, соблазнительно и призывно попискивая, мяла и жевала его своими круглыми коленями, как тупыми ножницами. Потом я снова остался в темноте почти на неделю. Эти циклические перемены изматывали и выводили меня из себя. Женщины, однако, шли непрерывным потоком. Полагаю, что он им платил. По меньшей мере некоторым из них. Сьюзен угрожала, что пожалуется в полицию, но я не позволил.

— Черт возьми, оставь его в покое. — Я сам был немало удивлен своей горячностью.

Сьюзен бросила на меня странный взгляд.

— Ты и правда так печешься о нем?

— Что ты хочешь сказать? Я пекусь о его праве на частную жизнь, и все.

— Иногда мне кажется, что этот ублюдок интересует тебя больше, чем я.

Мне следовало бы горячо возразить, но в тот момент я не нашелся что сказать. И в этой тишине Сьюзен отвернулась от меня. После этого она больше не заговаривала на эту тему, и я решил, что инцидент исчерпан. Я знаю за собой грех многословия, и мне поэтому никогда не приходило в голову, что молчание — тоже ответ.

В остальное время я очень активно занимался делами Макса. Как-то раз я долго утешал одну из его объемистых «подруг», которая без всякой видимой причины яростно ругалась у входа в его квартиру. Внутрь она возвращаться не хотела и желала только одного — добраться до ближайшей автобусной остановки. В другой раз, когда Сьюзен была на работе, я пригласил одну из женщин Макса на кухню и угостил ее чашкой кофе. Я забыл, как ее звали — Мэгги, Хэтти или Гарриет. Сидя за столом, она угрюмо молчала, внимательно разглядывая свои огромные ступни в плетеных сандалиях. Ногти на ногах были окрашены в цвет спелой травы. Я преградил ей путь на крыльце, сказав, что Макса нет дома. Я знал, что он дома с другой, и решил избавить его от неловкого положения. Это была моя ошибка — он действительно в тот момент был связан с другой женщиной, а вечером ожидал еще одну, а Мэгги или Хэтти должна была заполнить промежуток… или стать третьей, кто знает? И что он имел в виду под словами «был связан»? Дырка в тот день была блокирована. Я мастурбировал по памяти, воображая аппетитные сцены и ритмично ударяясь всем телом об пол.

Не думаю, что эти женщины подвергались какой-то реальной опасности. Иногда на Максе были видны багровые отметины. Объяснения были смутны и неправдоподобны. «Ранние и упорные упражнения пальцев настоятельно вам необходимы», — говорил он, цитируя наблюдавшего его ортопеда; но почему при этом он прищемил пальцы здоровой руки? С тех пор я старался не встревать в его проблемы, и по большей части мне это удавалось. Но я же жил в соседней квартире. Нельзя же прожить всю жизнь с закрытыми ставнями, не видя белого света. Кроме того, Сьюзен теперь работала у адвоката почти каждый день. Но даже с блокированной дырой в стене я все же иногда наслаждался умопомрачительными перлами.

Сначала, кажется, это была Александра, милая толстая черная коротышка, которую Макс каким-то образом тоже сумел затащить в свое логово. Женщине было под тридцать, но она еще не утратила часть своего младенческого жира, а одежда на ней выглядела так, словно она еще в прошлом году выросла из нее. Макс и эта женщина мелькнули в щелях венецианских жалюзи моего кабинета раз тридцать. Наконец, я не выдержал и открыл окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. После этого Макс представил меня своей новой подруге. Впрочем, представление было весьма кратким и поверхностным, похоже, Макс торопился затащить, использовать и выпроводить негритянку до обеда. Поначалу я восстал против такого беззастенчивого совращения младенца: Александра действительно выглядела как тринадцатилетняя девочка-переросток с большим коричневым животом, полоса которого виднелась между не сходящимися на поясе брюками и футболкой, и с мощными короткими ляжками. У нее и голосок-то был детский, и я принимал это за жеманство до тех пор, пока не услышал фразу, произнесенную таким же елейным тоном: «Ну-ка, трахни это дерьмо». Может быть, она дала ему покататься на своем животе, а он расплатился с ней розовой пузырящейся жвачкой. Кажется, она больше не появлялась.

Потом была Сильвия. Она выглядела как та пресловутая жена из Вичиты в штате Канзас, но увеличенная в полтора раза. Она носила до немыслимого предела растянутые свитера и практичные туфли. У нее были толстые мраморные икры, но совершенно отсутствовали щиколотки. Она показалась мне, как говаривал мой отец, основательной и способной женщиной, женщиной, которая может заштопать носок, забинтовать порезанный палец, приготовить обед и толково натереть мазью больную спину. Ее рукопожатие было теплым, и на мгновение я ощутил, как меня обволакивает теплая, крупнозернистая плоть. Интересно, что бы я чувствовал, если бы она обволокла меня до самых пяток. Макс подмигнул мне, и я с ужасом ощутил себя его соучастником. Мне посчастливилось увидеть Сильвию через отверстие. Она была в кружевном переднике размером с небольшую салфетку; завязки глубоко врезались в плоть. Макс насильно кормил ее чем-то мягким и ноздреватым, вероятно хлебной мякотью. Количество мякоти было огромным. Думаю, Макс выпотрошил несколько батонов. Было видно, как прямо во время кормления раздувался ее живот. Откусив последний кусок, она повалила Макса на кровать и принялась жевать. Во всяком случае, она изрядно его покусала. Думаю, что именно от нее Макс получил заметную ссадину на подбородке. «Я разошелся во мнениях с тем, что меня гложет», — ответил он, когда я спросил, откуда ссадина.

В поведении своем он был непредсказуем. Иногда бывал скрытным, иногда же его тянуло на откровенность. Между тем женщины, за которыми он ухаживал — если здесь уместно это слово, — поистине могли считаться выдающимися в своем естестве. Марджори, например, была очень пропорционально сложена, если не считать далеко выступавшего зада, который, круто поднявшись, как прибрежный шельф, резко обрывался вниз. Зад, как явление уникальное, требовал особого пристального рассмотрения. Мне посчастливилось увидеть Марджори при свете ясного дня; однажды днем она с грохотом вывалилась из квартиры Макса совершенно голая. На ней было столько плоти, что она выглядела в два раза более обнаженной, чем любая другая голая женщина выглядела бы на ее месте. Непомерно огромные ягодицы тряслись над короткими и мощными, под стать нагрузке, бедрами. Избыток плоти спереди прикрывал лобок фартуком дряблых мышц. С упертыми в бедра руками она была похожа на насылающую порчу болотную кикимору.

Ей просто приспичило, и она выскочила. Не думаю, что она понимала, что делала. Спустя мгновение на крыльцо выскочил жилистый голый Макс и схватил Марджори за руку. Велосипедный загар стал еще темнее, предплечья и ноги до середины бедра были цвета какао, пах — мертвенно-бледным, если не считать вспухшего красного члена, обвитого венами и увенчанного багровой головкой. Член показался мне длиннее и тоньше, чем обычно, словно его вытянули щипцами. Ребра торчали, волосы на голове свалялись и стали похожи на лобковые.

Марджори была чем-то сильно напугана, и Максу стоило немалого труда затащить ее в дом. Вероятно, мне надо было кого-нибудь позвать — например, старого, доброго, разумного Дона, — но я не стал этого делать. Макс влепил ей несколько пощечин, а когда это не помогло, то встал впереди нее и оттеснил в квартиру, как толкач баржу. Он слегка прихрамывал, на лодыжке виднелась свежая ссадина. Оба были с ног до головы покрыты потом. Раздвижные двери с оглушительным треском захлопнулись за двумя телами, но уцелели. После этого я видел Марджори только однажды — она была в джинсах с заклепками. Было удивительно, как она смогла их на себя натянуть. Макс называл ее телосложение стеатопигией[16] — можете себе представить, каково приходилось ее джинсам.