Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

— Что вы будете делать, если я погибну? — перебил подполковник с бросающейся в глаза торопливостью.

— Вам это нужно знать?

— Мне очень нужно это знать. Сама логика требует, чтобы я знал это так, как если бы в самом деле могу погибнуть от вашей руки.

— Зачем от моей, для этого имеются исполнители. Тот же Вася… Как ухнет — у вас и голова-то вся вдребезги, пикнуть не успеете. А погибнете, что ж, я найду другого, более сговорчивого. Незаменимых нет. Вас мы убьем, а труп бросим на свалку, и это будет труп человека, не внявшего голосу разума. Печальное зрелище!

— Зачем убивать? Неправильно! Я по роду службы не могу быть пацифистом каким-то, но я за мирную жизнь, для чего и стою на страже. Я присягал… Так что не распространяйтесь тут о смертоносном… воитель тоже выискался, сеятель смерти!.. А печальных зрелищ и без вас хватает. Печаль! Она вообще свойственна людям думающим, особенно, согласитесь, тем, кто при всех тяготах, противоречиях и ужасах действительности все же способен чувствовать красоту мира.

— Вы вздумали меня развивать, просвещать? Бросьте!

— Но вы упомянули Бога, и я сразу при этом подумал о красоте. И это было хорошо и правильно, но что нехорошо, так это ваши попытки угрожать мне. Мне, который… Поверьте, я даже увлекаюсь немножко! Я уже увлечен этим разговором, а все потому, что нашелся же человек, способный мне угрожать… О, как это смешно!

Дугин, всмотревшись в собеседника пристально, пожал плечами.

— Допустим, вы уцелеете… ну, просто потому, что у меня случится блажь и я сжалюсь над вами… Но тогда вас ждет чудовищное объяснение с начальством, ибо бегство Архипова, смерть попа — как это смотрится в ракурсе вашего послужного списка и той цели, с которой вас сюда прислали? Как, а? Скверно смотрится. Дело, конечно, замнут, но пятно, пятно, Федор Сергеевич, оно-то ляжет на вас навсегда, его вам не смыть. И это, считайте, крах. Так что самый благоприятный и перспективный для вас путь — третий. Вы помогаете бежать моему брату, а я отдаю вам Архипова.

— Неужто? Вы знаете, где он находится? Что же вы тут почем зря баламутили, зачем рыхлили почву, копытом били… С этого надо было начинать, с полезной и ценной информации! — воскликнул подполковник горячо.

— Моя промежуточная цель — выглядеть в ваших глазах на редкость убедительным, полностью весомым, — с оттенком самодовольства проговорил Дугин-старший. — Вы ахнете. За брата я отдам вам и убийц судьи Добромыслова.

— Вы убили судью?

— Вы спятили? Это уже черт знает что такое… Я что, заговорив о судье, сказал, что я убил его? Я сказал лишь, что готов отдать убийц. Я не доносчик, это было бы стыдно… доносить?.. а как же гнев известной категории граждан, которой я, кстати, сочувствую больше, чем вам, склонному впасть в детство? Но я ради брата, поэтому торгуюсь. Я готов заключить сделку, и никто за это меня не осудит. Говорю вам, Бога нет, нет и страшного суда. Так что подведем итоги, прикинем, каковы наши шансы и возможности жить не по лжи… Короче! Мне известны имена убийц. Думайте, Федор Сергеевич! Не скрою, я вам удивляюсь. Неужели трудно выбрать между плохим и хорошим, между жизнью и смертью? Почему же вы мнетесь, колеблетесь? Будьте благоразумны, выбирайте хорошее! Заполучив Архипова и убийц судьи, вы из давшего слабину переквалифицируетесь в герои, вашу голову украсит лавровый венок, и священника вам уже никто не посмеет поставить на вид.

Некоторые сражения выигрываются или проигрываются молниеносно — это факт совершенно известный. А что же подполковник? Он выбросил белый флаг, но ошибется тот, кто скажет, что сделал он это с подозрительной, не убедительной ни в каком, даже и в художественном, отношении скоропалительностью, как если бы вышел из-под дисциплинирующей власти сердца и совести и безрассудно пустил свою жизнь на самотек.

Дугину, брату лагерного божка, отдадим должное: он бил точно в цель, будто приставленный к виску пистолет. Но еще более грозным оружием, рассеивающим твердость духа подполковника и повергающим его в смятение, был сам факт появления в его жизни этого самоуверенного субъекта, факт настолько выдающийся и никоим образом не ожидаемый, что подполковник не знал, как к нему и подступиться. Все говорило за то, что он решительно не подготовлен к подобной встрече, словно воспитывался на бесконечно удаленной от нашей суеты и наших хлопот планете.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но из чего видно, что он сдался, а не вознамерился неожиданным броском завоевать ту самую славу, которую ему прочил взывающий к его благоразумию Виталий Павлович? Шепни этот последний: ага, ожидовел от страха, братец, — попал бы пальцем в небо. Подполковник всегда считал себя человеком мужественным и способным отстоять свои принципы (какие именно, уточнять в данном случае не обязательно), постоять за офицерскую честь, а теперь сам был не прочь выпустить газы, как это сделал в увертюре встречи один из дугинских телохранителей. В увертюре, а затем и повторил, вняв приказу своего господина. Дугин называл этого человека Васей.

Подполковник решил бороться до конца. Но вот уже разговор, судя по всему, подошел к концу, а борьба по-настоящему еще не начиналась. Как же быть? И что делать, если Вася снова испортит воздух? Подполковник понял, что битва предстоит долгая. С давних пор он усвоил соображение, что непременно наступит минута, когда ему придется доказывать свою несуетность, храбрость и честность не на словах, а на деле, и вдруг теперь, когда эта минута наступила, оказалось, что он не готов, не знает, как вести себя, и похож на труху. Кто-то скажет, что реальный страх, овладевший подполковником, выказал слишком уж разительное превосходство над воображаемой храбростью и несгибаемостью. Но ведь гость, принесший беду, оказался совсем не таким, каким представляют себе потенциального врага в академиях и министерствах.

Виталий Павлович несомненный шут, а ужасен, мучительно страшен. Нет стратегии борьбы с ним, не наскрести подготовки к обстоятельной встрече с подобной опасностью, стало быть, не на что опереться силе сопротивления. Нечем крыть. Да, это тоже факт: в определенный момент — и о нем уже немало сказано — офицер струсил невероятно, как-то даже фантастически. Теперь надо было, взглянув правде в глаза, выкарабкиваться. Подполковник вдруг перестал сознавать себя не только военным, но и взрослым, зрелым человеком, он ощутил себя маленьким мальчиком, которого собираются обидеть. И случилось это потому, что шут и плут, наглый этот толстосум и отчаянный шантажист, уже намекнул ему, будто он впадает в детство. Впрочем, это было мимолетное ощущение, которое он не имел права воспринимать всерьез, если не хотел выступить посмешищем в глазах Дугина и его подручных, да и своих собственных. Оно и не могло быть другим, основательным, с чего бы? Будь оно не мимолетным, ему, вовсе не подсунутому воспалившимся воображением мальчику, а взрослому человеку с сединой на висках, никогда бы уже не выправиться. А он выправляется. Также нужно еще выковать радикальное, многое и в его жизни и в окружающей действительности меняющее решение.

Труднее всего дались первые слова, еще только указывающие на некое согласие и вероятие договоренностей. Подполковник произнес их не без застенчивости. Он давился этими словами, вызывая у слушателей невольную улыбку. Они и посмеялись бы от всей души, но резко поднятой вверх рукой Дугин-старший требовал сосредоточенности и серьезного отношения к происходящему. Не странно бы вышло, когда б уже начал распространяться слух, будто на подполковника нельзя было взглянуть без ужаса и боли. Залившись краской стыда, слабо шурша пальцами по коленям, он, большой чиновник, начальник, сидел перед каким-то выскочкой, прыгуном из грязи в князи, как ученик, смущенный тем, что плохо выучил урок. Но утвердиться в согласии и твердо опереться на последующую разработку условий совместной деятельности было необходимо, ибо только это сулило и даже, наверное, обеспечивало ему победу над Архиповым и убийцами судьи, столь важную для него в сложившихся обстоятельствах. Только так можно ступить в мир пусть туманный, полный неясностей и головоломок, но хоть как-то обнадеживающий, — мир, где, возможно, сами собой откроются некие горизонты, возникнет перспектива. А чего еще желать? Ни в чем нет у него такой нужды сейчас, как в чреватой разными хитростями и уловками перспективе. Он многоопытен, мудр, маневрен, лукав, изобретателен, и в результате в расставленную им сеть попадет сам Дугин.