Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

После краткой паузы подполковник спросил:

— Почему вы обратились ко мне?

— Потому что я выбрал вас как наиболее подходящую для моих целей инстанцию. Но в чем же дело, полковник? Разговор со мной не делает вам чести? Пустое! Вам мало сказанного? Вы еще не поняли, почему я делаю что-то в вашем номере. Делай, Вася!

Вася снова выпустил газы. Подполковник проигнорировал.

— Я делаю во имя отцовских костей, которые, оказавшись под могильной плитой и обратившись в прах, взывают, взывают и взывают, — закончил Виталий Павлович свою мысль.

— А освободить брата без посторонней помощи, следовательно, не в вашей власти?

— Я намерен избежать лишнего шума.

— Вы рассчитываете на меня?

— Именно.

— Зря! — Подполковник позволил себе усмехнуться.

Усмешка, впрочем, вышла слабой, бледной, почти жалкой. Бизнесмен и будущий депутат Дугин — человек неотчетливый, разболтанный, такому если противостоять, то непременно во всем блеске офицерской выправки. Но уныние внезапно овладело, и сквозь это уныние, обращенное на нечто общее и характерное в человеческих судьбах, как они представлены на фоне современности, подполковнику провиделся успех именно Дугина, тогда как ему, может быть, предстоит некоторым образом пасть. Офицеру вдруг показалось, что противоречащая уставу щетина покрывает его лицо и происходит это еще быстрее, чем растет — в мире, удаленном и даже огражденном от его реальности в качестве служивого человека, — авторитет его непозволительно, непростительно наглого гостя, и он невольно провел ладонями по щекам.

— Нет, Федор Сергеевич, не зря, — внушительно возразил Дугин-старший. — Не сопротивляйтесь, бесполезно. Я понимаю, офицер, оттого становитесь на дыбы, очень не хочется или даже не положено ронять пресловутую офицерскую честь, но позвольте заверить: чем быстрее мы найдем общий язык, тем меньше ваша честь пострадает. Вчера вы убедились, и это открыло вам глаза, да, вы увидели, из лагеря можно сбежать, не правда ли? Вы же не хотите, чтобы я оказал давление? Так не увиливайте от удовлетворительного ответа и полюбовного соглашения. Этот беглец, как его, Архипов, он теперь как кость у вас в горле. Репутация, ай, репутация бедного офицерика подмочена! Очень он вам подкузьмил. Что, выкусили? А может, и карьера вся пошла прахом? Бога, скажу вам конфиденциально, нету, а я перед вами, и Вася снова может пукнуть, если я распоряжусь, и вам нас с Васей и прочими не избыть. Ладно, не огорчайтесь, все, Федор Сергеевич, поправимо. И не забывайте, что я вас уже повысил в звании.

Подполковник был поражен: как быстро распространяются слухи! А он и не знал. Жил в прекрасно обустроенном царстве надежной, проверенной информации, рапортов, докладов, протоколов, указов, а тут, оказывается, вон что ползает по земле, вон что сбивает честного и прочного человека с ног! Какое болото! Сколько гнили! И как все серо! Подполковник постарался взять себя в руки. Серьезно и значительно оглядев развалившегося в кресле гостя, претендующего на роль хозяина Смирновска, он высказал заветную мысль:

— Удачный побег — это, если брать данность в качестве основополагающей, а вчера мы удостоверились, что не взять нельзя, всего лишь случайное стечение обстоятельств. — Как будто разгоняя туман или павшую на глаза пелену, он медленно провел рукой перед своим лицом, посеревшим уже; повторяя, словно в забытьи, этот жест, он монотонно бубнил, уверяя собеседника, что случайность не следует принимать за закономерность. Архипову повезло. Архипов, можно сказать, как раз и есть сама случайность, следовательно, далеко не всякому дано стать Архиповым, а возможно, что и никому. Многим, очень многим стоит призадуматься, как бы усидеть на пригретом месте, а не пускаться в сомнительные и рискованные авантюры. Виталию Павловичу Дугину лучше не пускаться. Ему, подполковнику Крыпаеву, пожалуй, тоже. Им ли подражать Архипову, который, став олицетворением случайного стечения обстоятельств, и сам случаен как ничто другое в этом мире? Подполковник рассуждал: — Ведь что такое Архипов? Сказка для простаков, пища для праздных умов… Миф!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Плюс халатность и беспечность пьяных офицеров, — подхватил Дугин, — плюс общая ситуация на зоне, где никто уже не подчиняется кумовьям.

— Пусть так, но где же гарантии, что и следующий побег окажется удачным? Если жить в царстве железной необходимости, а все свидетельствует, все вокруг буквально кричит и вопиет, что мы в этом царстве и живем…

— Следующий побег, говорите? Так это касательно моего братишки, и он окажется удачным с вашей помощью. Посмотрите, Федор Сергеевич, как все нехорошо, не гладко сложилось для вас в нашем городе. Заключенный ушел, хотя вы прилагали усилия выловить его, да еще какие, прямо сказать, беспримерные! Погиб ни за что ни про что священник. А глядишь, будет еще хуже. Боком выйдет вам отказ сотрудничать со мной, умрете.

— Умру? Почему? — быстро спросил подполковник.

— Почему, почему… — передразнил гость с кривой усмешкой, вдруг явившейся среди его словно приклеенной растительности, все равно как кукушка возникает между раздвинувшимися створками стенных часов. — Потому что вы перестанете мне нравиться, угаснет симпатия, неприязнь и отвращение придут на смену. Я разочаруюсь в вас, а люди, из-за которых мне приходится испытывать неприятные ощущения, долго не живут. Я прикажу моим ребятам ликвидировать вас. — Дугин небрежно махнул рукой в сторону подручных, размещенных там и сям на манер манекенов. — Они сделают это тихо и быстро. Не в моих правилах скрывать, до чего же кошмарны бывают мои намерения, а в вашем случае позволю себе выразиться образно. Вы падете, как стены Иерихона, в общем, обещаю вам, в случае чего, ужас силоамский.

— Вы что-то цитируете, какую-то древность? — поставил брови домиком подполковник.

— А вам что, не полемизировать же вы со мной собрались! — с каким-то порывистым торжеством воскликнул толстосум.

— Но я, признаться, подавлен вашей ученостью…

— Довольно, шутки в сторону. Сдавайтесь, не то сдохнете. Или предпочитаете прежде всего помучиться? Да вы уже мучаетесь, дорогой Федор Сергеевич, полковник мой доблестный, бесстрашный, блестящий. Мучаетесь оттого, что пустились в бессмысленный спор, вместо того чтобы не мешкая принять мое предложение.

— Не надо меня пугать! Я и не думал спорить с вами! Нам вообще не о чем говорить! И повторяю, я не полковник и еще не факт, что стану им! — вдруг закричал Крыпаев.

— Потише, потише… Не спорите со мной? Прекрасно! А не похоже, однако, что совершенно уж и не спорите. Так я к тому, что вам бы лучше вовсе не противоречить, не становиться поперек моих аргументов. Или вот ваше блеянье… Зачем?

— Вы, ко всему прочему, еще и неотесанный, поверхностный, надутый, как индюк, попросту дутый, кичитесь тут Бог знает чем и как и пыжитесь, возвеличиваете себя, а сами как мыльный пузырь. Я твержу, что говорить нам не о чем, а вы навязываетесь… и ведь с какой непосредственностью, прямо подросток невоспитанный или мужлан какой-то… как можно!.. просто беда, нонсенс, наваждение… — Подполковник гримасничал и весь извивался, пунцовый уже; он дергался и бился в судорогах тошноты, мерзко утеплявшей внутренности, как только ему почему-то случалось вдруг яснее разглядеть Виталия Павловича, а то и словно провалиться в некое откровение, говорившее что-то о страшной сути общения с этим человеком.

Дугин смеялся, глядя на него. Благо, эти припадки длились недолго у подполковника и были пока редки; они были, скорее, следствием всех тех неприятностей, что обрушились на офицера в Смирновске, а Дугиным он, конечно, еще не настолько заболел, чтобы и в самом деле очутиться из-за него на грани нервного срыва.

— Пусть неотесанный, — взял Виталий Павлович снисходительный тон. — Это вы нам, здесь присутствующим, показали свою утонченность и как бы деликатность своего воспитания. Дескать, вон вы где, вон на какой высоте, а мы тут мразь и убожество, какой-то Вася тут, канонир наш безотказный. Но вы не замечаете, кажется, что я жесток, а это зря. И голова у меня светлая. Я отчетливо вижу, у вас три пути впереди, и все они перед вами. Погибнуть, если вы все-таки отвергнете мое предложение…