Одиночество - Николай Вирта

Глава четвертая

1

Куда бы партия ни посылала Сергея Ивановича Сторожева, где бы он ни воевал, — везде дрался хорошо, добротно, спокойно. В войне он видел средство к достижению цели, военный коммунизм понимал как необходимость, которая, оправдав себя, должна была уступить место другим порядкам.

То, что он не понимал до конца, разъяснил ему Ленин — он слышал его доклады и выступления.

Сам выходец из мужицкой гущи, он понимал, что линия партии на укрепление дружбы и союза рабочих и крестьян — самая правильная и самая сейчас нужная.

Речь Сергея Ивановича с трибуны съезда произвела большое впечатление. После заседания Ленин подозвал его к себе и начал расспрашивать.

— Позвольте, позвольте, — сказал он, что-то вспоминая. — Я не ослышался? Ваша фамилия Сторожев? Вы из Тамбовской губернии?

— Точно, товарищ Ленин.

— Село?

— Дворики, товарищ Ленин.

— А не было ли среди ваших родственников Флегонта Лукича Сторожева?

— Родной дядя, Владимир Ильич, младший сын моего деда — Луки Лукича Сторожева. И Флегонт и дед Лука Лукич часто, бывало, рассказывали о вас.

Ленин обнял Сергея Ивановича.

— Дорогой мой, как же я этого не сообразил раньше! Вы очень похожи на Флегонта Лукича! Ваш дядя — беззаветный член партии. Он очень быстро стал убежденным социал-демократом. Тогда другие были времена… Вспомните Ивана Васильевича Бабушкина. Петербургский рабочий, он энергично вел работу за Невской заставой, принимал деятельное участие в составлении первого агитационного листка, выпущенного в девяносто четвертом году, самолично распространял его… А ведь ему было тогда всего двадцать один год. Или Михаил Иванович Калинин — тоже так рос на глазах. Фиолетов… Литвинов, которого мы звали Папашей, непревзойденный конспиратор, и техник Красин… Они очень быстро созревали для революционной борьбы.

— Где он теперь? — встрепенулся Сергей Иванович. — Давно не слышно о Флегонте Лукиче… То война, то эта заваруха… Не пишет, не показывается в родном селе.

— Он теперь в Сибири с очень важным поручением Центрального Комитета, — оживленно ответил Ленин. — Хлеб, хлеб достает, товарищ Сторожев, ваш дядя. Не мог приехать на съезд. Неугомонный, каким был всегда. — Владимир Ильич улыбнулся, и добрый свет появился в его усталых глазах. — В подполье его звали Молодчиной. Молодчина до сих пор! И вот теперь вы напомнили мне мою юность, те далекие годы испытаний, борьбы. И вашего деда помню: могучий такой старик. Я видел его, и до сих пор он стоит передо мной, как живой. Все правду искал. Большой человек, и жизнь, слышал, отдал за народ…

— И племянника Петра вы должны помнить, Владимир Ильич. Он приходил к вам в Питере по судебному делу… Давно это было!

— Как же, как же, помню, такой жилистый и меднолицый молодой человек!

— Теперь он у Антонова, Владимир Ильич.

— Что вы говорите? И в каких чинах?

— Командует карательным отрядом, Вохром, как его называют антоновцы.

— Стало быть, антоновский генерал, главный начальник тайной и явной полиции, а? — Ленин усмехнулся. — Подумать только — какая семья! Вот она, революция! Три брата — три судьбы! Три поколения — три цели, три разных пути! Я говорил с тамбовскими крестьянами, страшные вещи рассказывают!

— Там очень серьезное положение, — сказал Сергей Иванович.

— Конечно! Вот что, после съезда вы поезжайте на родину. И перед отъездом зайдите ко мне.

Ленин пожал руку Сергею Ивановичу и пошел в президиум — заседание возобновилось.

2

Сергею Ивановичу не тотчас удалось выехать на родину: вместе с другими делегатами съезда он ходил на приступ Кронштадта, был ранен в последнем бою, пролежал полмесяца в больнице и лишь в начале апреля приехал в Тамбов.

Получив назначение быть председателем ревкома в районе Двориков, Сергей Иванович выехал на станцию, где сидели со своим коммунистическим отрядом Жиркунов и его заместитель Листрат Григорьевич.

Вечером он выступил на собрании.

Здесь все знали его; Листрат, Чикин, Никита Семенович сражались с ним рядом против Деникина, работали вместе в двориковском Совете, знали его суровую непоколебимость, умную бесстрашность, сосредоточенность, сквозь которую порой прорывался огненный темперамент, присущий сторожевскому роду. Его здесь звали, как в семье, Матросом, равно как и Листрата большинство звало Солдатом.

Каждому хотелось быть поближе к Сергею Ивановичу, услышать новости, которые он привез от самого Ленина, из Москвы.

Матрос — Сергей Иванович — стоял, окруженный земляками, высокий, как и все Сторожевы, плотный, даже несколько полный, меднолицый, многим похожий на старшего брата.

Он сдерживал свое волнение. Он любил всех этих людей, сверстников и товарищей по борьбе.

Его растрогал прием, оказанный ему. Как ни был Сергей Иванович скромен, внимание этих близких людей было приятно. Глаза его затуманились, голос несколько раз срывался.

Рядом с ним стоял Фрол Петрович и все приговаривал:

— Вот оно как! Вишь ты оно как! Вот так Матрос — тоже до самого Ленина дошел!

Появление на станции Фрола Петровича больше всего обрадовало Сергея Ивановича. Перед ним был тот самый «средний мужик», из-за которого весь сыр-бор загорелся, выходец «с того света» — ведь он не далее как вчера видел брата Петра, совсем недавно Антонова.

Разглядывая обветренное лицо Фрола Петровича, Сергей Иванович ловил себя на мысли: он как-то по-новому начал ощущать крестьянство. Ему вспомнились слова Ленина о его судьбе, О судьбе его братьев.

Раньше он не думал об этом. Когда же Ленин сказал эту короткую, на всю жизнь запомнившуюся фразу, Сергей Иванович как бы посторонними глазами увидел себя и свою семью.

Дед, Лука Лукич, — огромный старик с могучими чувствами, видевший Ленина в его молодые годы, ходок за мужицкую правду, разговаривавший с царем, поротый по приказу царя за бунт в 1902 году, член I Государственной думы. Он восстал против царя и погиб…

Дядя Флегонт ушел из семьи в конце прошлого века, ушел искать свою правду, звено, которое бы соединило рабочих и мужиков для единого дела.

Он пришел к Ленину и стал верным солдатом молодой большевистской гвардии. Он повел за собой, он поставил на ленинский путь и младшего племянника — его, Сергея.

Вспомнил Сергей болезненного, кроткого отца своего Ивана Лукича; он умер в 1903 году, и после его смерти разлетелась в разные стороны сторожевская семья, и все пошли по разным путям.

По своему пути пошел Петр — стяжатель, не признающий жалости или колебаний, матерый мироед, чистая кулацкая натура, волк.

Брат Семен — сумрачный, непонятный человек. Неведомо, за кого он, с кем он, какие у него думы, чего он хочет, какого удела? Может быть, и он в душе такой же, как и Петр?

И, наконец, он сам, Сергей Иванович Сторожев, непримиримый враг Петра.

В своей семье, как в капле воды, видел Сергей Иванович революцию, ее прошлое, настоящее и будущее, всю трагичность борьбы, все величие ее.

Непонятный, суровый, вечно на что-то обиженный, брат Семен предстал перед Сергеем Ивановичем фигурой обобщенной. Слово «союзник» перестало быть абстрактным. Вот он, союзник, — Семен Иванович Сторожев. И от того, чьим союзником он становится — брата Петра или брата Сергея, — в зависимости от этого колеблется чаша весов революции.

И вот в образе Фрола Баева перед ним почти копия брата Семена! Какие глубочайшие противоречия заложены в этом человеке!

Фрол… Кажется, «наш», «свой».

Он шел за Антоновым и верил ему. А сегодня хочет идти с большевиками. Или ямщик Никита Семенович — любитель церковного пения, член первого в селе крестьянского комитета, руководимого социал-демократкой, учительницей Ольгой Михайловной… Давно это было, девятнадцать лет назад!

Сложен был путь Никиты Семеновича! Буян, горлодер, воротила сходки, не сумевший подчиниться дисциплине партии, покинувший ее, а теперь доброволец, разведчик, коммунар, но все еще тоскующий по клиросу.

Или Лешка, убежавший от Антонова… Федька, мстящий за свои седые волосы… Все они — участники великого испытания духа и воли. Но разве не будет еще испытаний у революции? Разве не будет еще войны, может быть во сто крат более жестокой, сложной и страшной?

«Они пойдут за нами!»

3

Все эти мысли вихрем неслись в голове Сергея Ивановича. Ему казалось, что только сейчас он по-настоящему заглянул в самые сокровенные тайны борьбы, увидел весь сгусток противоречий, сложнейшие ходы человеческих душ. Лишь разобравшись в ленинских словах, он перешел ту полосу жизни, когда все было наивно, по-ученически точно разграфлено, разложено по полочкам социальных понятий и схем.

Взрослый, он как бы повзрослел; все, что казалось ему простым, предстало перед ним чрезвычайно осложненным. Стало уловимо то, что движет жизнь, что приближает человека к какому-либо классу либо отдаляет от него. Он и об антоновском мятеже стал думать совсем иначе. Этот мятеж разодрал на два враждующих лагеря не только страну и привел обе стороны к вооруженной схватке… Рвались дружеские связи и семейные узы, враждовали отец с сыном, брат с братом, как он с Петром, мужья и жены. И даже подростки не остались равнодушными наблюдателями кровопролитной, беспощадной борьбы…