Ледяное озеро - Элизабет Эдмондсон

— Жарко? — спросила появившаяся Урсула.

— Очень, — ответил Майкл.

— Вы сникли. Идемте со мной. Здесь есть одно прохладное местечко.

Прохладным местечком оказались верхние ступеньки лестницы, ведущей в погреб. Майкл подумал, что знает места и поприятнее, поскольку смрадный холодный воздух, которым несло из глубины, начал овевать его не на шутку.

— Боже, что там хранится?

— Грибы в основном. Это не винный погреб — тот на другом конце дома, это подвал контрабандистов, где раньше прятали от таможенников контрабандное вино и бренди.

— Контрабандистов? Но тут поблизости нет моря.

— Оно ближе, чем вы думаете, и, наверное, контрабандистам имело смысл привозить свой груз сюда, раз они много лет именно так и делали. В восемнадцатом столетии.

— «Пять да двадцать пони, полуночный мрак…», — продекламировал Майкл всплывшую в памяти строку из давнего школьного стихотворения.

— «Курево для писаря, для попа коньяк»[44], — подхватила Урсула. — Ну что, остыли немного?

— Я заработаю пневмонию, если тут останусь.

— Вы когда-нибудь болели пневмонией?

— Да, в детстве.

— Это было страшно? У вас было клокочущее дыхание и бредовые галлюцинации?

— Я плохо помню, слава Богу. Это было, когда я приезжал на рождественские праздники. Я гулял поздно вечером и схватил сильную простуду. То же самое может случиться и сейчас, поэтому лучше вернуться в зал.

— Когда это случилось?

— В двадцатом году.

— Когда озеро замерзало в прошлый раз?

— Да. Я катался на коньках при лунном свете. — Он заговорил тише, в сознании возникла отчетливая картина, как он скользит по льду, подпрыгивая и выписывая петли, стараясь увернуться от странных синих теней, порождаемых полной луной. На нем твидовые спортивные штаны и широкая куртка с поясом. Куртка тесновата — то был год, когда он начал интенсивно расти.

— О чем вы задумались? — спросила Урсула.

— Что? О, извините, как неучтиво с моей стороны… Я вдруг вспомнил, как катался тогда по льду озера. Не странно ли, что подобные воспоминания вспыхивают в мозгу человека, будто яркий фонарь? Так отчетливо оно ни разу не вспоминалось за все эти годы. Даже одежда, что была на мне тогда…

— Я вообще думаю, что вы ходячая масса мыслей, вытесненных в подсознание, — участливо сказала Урсула. — Как и большинство людей. Вероятно, у вас имеется комплекс насчет катания на коньках. Вы не чувствуете головокружение или потерю ориентации, когда катаетесь?

— Нет. Куда мы идем?

— Я вам покажу. Вы уверены, что хотите вернуться в зал? Моя мачеха, пожалуй, набросится на вас и заставит танцевать. Она говорит, что не хватает молодых мужчин для танцев. Она вне себя, потому что моя двоюродная бабка и женщины вроде Джейн Ричардсон тоже танцуют. Видите ли, дело в том, что они оттягивают на себя мужчин и оставляют девушек без кавалеров. Не пойму, почему она так волнуется по этому поводу: у Розалинд тысяча соискателей, претендующих на нее. Вы претендовали?

— Танцевать с вашей сводной сестрой? Нет.

— И Эдвин тоже нет, а она бесстыдно к нему подлащивалась. Это так взбесило бедного Саймона, хотя он и без того немного не в форме. Эдвин смотрит на нее как на какого-нибудь червяка, а она надувает губы, вскидывает голову и расспрашивает его о фотографии. И все с многозначительным взглядом из-под своих глянцевых ресниц.

— Боже милостивый, — пробормотал Майкл, отворачиваясь от своей странной собеседницы. Она что, напилась шампанским?

— Я не пьяная, я практикуюсь, — угадав его мысли, хихикнула Урсула. — Собираюсь стать писателем, поэтому наблюдаю и слушаю.

— Итак, мы говорим о подслушивании?

Она пожала плечами.

— В такой семье, как наша, это порой единственный способ выяснить, что происходит. Вы шокированы?

— Я не люблю тех, кто подслушивает. Они не услышат ничего хорошего о себе.

— Вздор, который вдалбливают нам в школе! Если бы я не держала уши открытыми, то в один прекрасный день вдруг обнаружила бы, что меня отослали в пансион благородных девиц или на постоянное жительство к кузине Аделаиде в Богнор-Регис[45], они постоянно обсуждают такие вещи за моей спиной. Предупрежден — значит, вооружен.

— Вы шпионите за своими домашними?

— Да. Я смотрю и слушаю, что говорят, и если интересно, стараюсь узнать больше. Очень увлекательно.

Простой способ нажить себе врагов, подумал Майкл.

— А каким писателем? Газетным репортером? Романистом? Биографом?

— Было бы грандиозно стать биографом, вы не находите? Правда, мне могло бы показаться несколько утомительным то, что биограф вынужден на время ограничивать себя описанием чьей-то одной жизни. А беда репортера в том, что необходимо быть привязанным к фактам.

— Вот в этом я не уверен.

— Предполагается, что нужно. Я собираюсь сочинять романы. Полные живой человеческой заинтересованности, обнажающие скрытые от глаз пороки высшего класса.

— Боже милостивый!

— Моей родне это не понравится. Сначала они заявят, что это неподобающее занятие и не подумать ли мне лучше о секретарской работе. Ну, чтобы скоротать время, пока не выйду замуж. Потом, когда я стану знаменитым писателем, они начнут беспокоиться, что я помещу их в свои книги.

— А сегодня вечером вы тоже собираете материал?

— Вы имеете в виду о вас? Не будьте тщеславным. Я недостаточно вас знаю, чтобы определить, сумею ли выстроить на вашем материале характер персонажа. У вас есть какие-нибудь тайны?

— Как? — Майкл даже не верил, что участвует в этом разговоре. Сколько лет Урсуле Гриндли? Пятнадцать? Да поможет Бог ее семье, когда она вырастет!

— Тайны. Секреты. Темные дела в прошлом. Тот ли вы, кем желаете казаться? Я знаю, чем вы зарабатываете на жизнь: водите аэропланы.

— Я конструирую самолеты. Авиатехнику. — Уж это-то должно погасить ее запал: в конструировании самолетов нет ничего таинственного и великосветского.

— Военные самолеты?

— Разные.

— Как вы считаете, будет война? Я думаю, да. А в этом случае вам придется конструировать истребители и бомбардировщики?

— Полагаю, что так.

— Вряд ли у вас есть свободное время для тайн. Едва ли — коль скоро голова набита аэропланами. А с детства у вас не сохранилось никаких страшных секретов?

— Нет. — И если бы даже они существовали, он бы не поведал о них Урсуле. Девочка явно обещает вырасти в ходячую угрозу для друзей и знакомых, не говоря уже о родственниках. Майкл почти проникся сочувствием к Гриндли.

— Все подавлено и вытеснено в подсознание, осмелюсь предположить, — заключила она философски. — Жаль, право. Вы не принесете мне мороженого? Лучше клубничного.

Молодой человек двинулся туда, где подавали мороженое. Какая странная девочка! Надо расспросить о ней Сеси. Темные тайны, ничего себе!

Потом Майкл вспомнил холодную черноту своих ночных кошмаров и, позабыв о мороженом, пошел поискать что-нибудь выпить.

Глава тридцать восьмая

К одиннадцати часам в оранжерее стало жарко. Запах дыма от сигар и сигарет перемешивался с ароматом духов и слабым, но куда менее приятным запахом пота. Эдвин вынул портсигар и достал сигарету. Закурил, выпустил в густой, тяжелый воздух струю дыма и стал наблюдать за происходящим вокруг.

У него возникло ощущение своей изолированности, отчужденности. Его окружал мир, в котором он вырос, эти люди были либо его родственниками, либо просто одной с ним породы. Молодые почти все являлись его давними друзьями и соседями. Когда-то они вместе играли в ковбоев и индейцев, сколачивали веселую шайку смельчаков; летом они были пиратами и путешественниками на озере, зимой — полярными исследователями и горноспасателями. Он ходил вместе с ними в школу, позже — в университет, а теперь все чаще надевал парадный костюм, чтобы быть шафером на их свадьбах, когда они роднились с людьми из той же породы.

Только вот сейчас между ними выросла стена. Причиной стал он сам, причем фундамент был заложен, когда он начал уделять больше времени фотографии и допустимое хобби превратилось в профессию. А эта профессия лежала уже за пределами сферы занятий, принятых и одобряемых в его кругу. С появлением в его жизни Лидии стена поднялась еще выше: они с Лидией были по одну сторону, его старая жизнь продолжалась по другую.

До сих пор ему удавалось исхитряться и ловко совмещать обе эти стороны. Но подобное трюкачество не может длиться вечно. Эдвин не сомневался, чему отдаст предпочтение, но еще не мог полностью осознать, что стояло за выбором, за его решением запеть на другой лад.

Он курил и лениво слушал журчащие вокруг него разговоры.

Одна из молодых женщин жаловалась на свое платье из тонких серебряных пластинок. Когда смолкла музыка, к подруге после окончания танца, оставив партнера, приблизилась Пэнси.